НАБЛЮДАТЕЛЬ

конференция

Парк культуры и опыта

II Международная научная конференция «Прошлое в настоящем», Москва, МВШСЭН (Шанинка), 9–11 октября 2024 года.

Вопрос о ностальгии, сожалении или об особом протекании времени прошлого — аналитический вопрос любых исследований культуры. Но само появление прошлого среди нынешних дел — слишком серьезный вопрос, чтобы ограничиваться анализом, хотя бы и самым изощренным. Феноменологический метод указывает нам, что пережитое прошлое и переживаемое настоящее соотносятся не просто как два опыта — прошлый и текущий, но как способы для нас самих быть открытыми этому опыту. Только становясь уязвимыми для настоящего, мы понимаем истинную тяжесть прошлого.

Но и такая феноменологическая ситуация — не последнее слово. Как показала Барбара Кассен в книге «Ностальгия» (2013), возвращение к прежнему тоже имеет свою структуру, причем дерзновенную. Нельзя просто вернуться домой, не узнав, как устроен дом, и возвращение — это обживание прежде незаметного. Это как перечитывание романа, где мы вдруг начинаем понимать мотивы героев, не замеченные при первом чтении; с тем различием, что мы понимаем мотивы не только героев, но и самой окружающей реальности. Например, оказавшись в родном городе, мы схватываем не только то, как он застраивался, но и как стал возможен город среди этих лесов или степей, рядом с этой рекой или морем. Само наше возвращение делается неизбывным путешествием.

Доклады на конференции «Прошлое в настоящем» часто были посвящены присутствию советского или недавнего прошлого в нашей жизни. Но были доклады и о том, как один герой прошлого превращает другого в «человека прошлого». Так, Михаил Шляхов показал, как европейские интеллектуалы, восхваляя реформы Петра I, в каком-то смысле ностальгировали по своей Европе, видя в Петре I и идеального правителя для своего прошлого, который уже невозможен — слишком дробной стала Европа, разорванная интересами противоположных групп. Тогда думать о Петре I — это привлекать любящих Европу для того, чтобы улучшенное прошлое Европы стало улучшенным настоящим для всего мира.

Ирина Щедрина рассмотрела другой сюжет: судьбу романа Ч.-Р. Метьюрина «Мельмот Скиталец» в России, в частности, в художественной мысли Михаила Приш­вина. Важнейший мотив Метьюрина — умаление, возможность человека умалиться до самого незаметного в природе, чтобы не быть ни жертвой стихий, ни вызовом им, и, наконец, найти правильное время для себя. Для Пришвина переживание леса — это тоже обретение настоящего: не в смысле отдельных эмоций, которые вызывает природное окружение, но в том смысле, что ты можешь обратить нынешний лес в прош­лое для всего человечества, в место, откуда выходит цивилизация, — и тем самым вернуть творческое время себе. Всякий раз другой превращается в зеркало не для тебя, а для тех, кто будет творить по образцу, кто подхватит творческий порыв и тем самым станет для тебя еще более другим — новые страны Европы, новые творцы повседневности, открытые просторы социального действия и лес творческого вдохновения.

Советское представало на конференции в разных ипостасях — от журналистики первой пятилетки с ее поиском мировых образцов и мирового масштаба (Георгий Зюзьков) до гротеска современного польского комикса о советских временах (Мария Павлова). Но мысль была во многих докладах одна: советское всегда было соревнованием слова и образа. Лозунг всегда грозит стать слишком ходульным, а образ — слишком подвластным множеству интерпретаций. Даже когда, в позднесоветское время, было достигнуто равновесие слова и образа в официальном плакате — который сразу же стал предметом пародии соц-арта, — все равно это равновесие имело множество лакун, например, в городской памяти. Где плакат закрывает облупившийся фасад, где изображенные лица никак не соответствуют реальным, — там память оборачивается не просто пористой, а состоящей из провалов. В конце концов, задачей постсоветской массовой культуры и стало закрытие этих провалов, поэтому ностальгичность песен и сериалов может рассматриваться не только как отражение массового сознания с его инертностью, но и как необходимая работа возвращения человеческих лиц разным явлениям. Другое дело, что, конечно, не хватило другой работы: возвращения публичного слова.

Как раз об этой нехватке публичного слова говорилось во многих докладах. Например, Дарья Журкова показала, в чем причина ностальгии по эстетике советских ВИА в различных современных эстрадных выступлениях, почему «Голубые огоньки» и «Старые песни о главном» вернулись. Дело в том, что музыка, в отличие от слова, допускает различные неожиданные вариации: кажется, что аранжировка меняет смысл. Но меняет она только отдельные значения, тогда как смысл, проекция пережитого в область коллективных эмоций, остается тем же. «Вся жизнь впереди / надейся и жди» — это не призыв, не лозунг, не поэтическая работа над собой, а именно проекция, проективное усилие. Поневоле любые дальнейшие музыкальные вариации мажорных тем будут восстанавливать эту проекцию и вести к знакомым правилам социального взаимодействия, воссоздавая былые привычки.

Немало было докладов о местной памяти и о тяжелой памяти. Среди многих можно отметить доклад Елизаветы Заикиной о памятниках Ленину в малых городах. Докладчица показала, что эти памятники существуют в двух временных режимах: обычно по стилю понятно, когда примерно поставлен этот памятник, но так как этот памятник стоит на центральной площади, на месте чего-то, и более того, организует топологию города, распределение мест, то кажется, будто он стоял там всегда. Сам Ленин является как культурный герой, и то, что рядом находится, скажем, стадион «Труд» на месте снесенного монастыря или кинотеатр «Прогресс», а также улицы Дзержинского и Цюрупы, утверждает Ленина как культурного героя. Статуя, как и в античной эстетике, вполне может быть самим божеством, Афина на Акрополе живее и важнее Афины, о которой старики рассказывают какие-то свои мифы, воспринятые от предков. Было бы хорошо обсудить, конечно, как сейчас меняется распределение мест с появлением новых точек сборки: например, в некоторых городах восстановить городской собор невозможно, но восстанавливают колокольню, как в Вязниках Владимирской области, или же есть свои артефакты силы — Шигирский идол в Екатеринбурге, скелет мамонта в Перми и другие, которые и определяют в том числе возникновение новых переживаний города как таинственного и могущественного. В абажурах Тимы Ради — рост Шигирского идола, в ледяном городке на Эспланаде — продолжение пути мамонта.

Доклад авторов этой заметки был посвящен перестроечному кинематографу, в котором вдруг сошлись разные ценности: ИТР-технократии и самодельной эзотерики, возрождения канонической веры и возвращения наследия модерна, отечественного и мирового. Такая ценностная пестрота способствовала становлению публичной речи, хотя в ней было много quiproquo. Но, вероятно, когда мы обсуждаем границы сказанного, произносимое нами сейчас становится не просто ответом на вопрос конференции, не выполнением отдельного задания, предложенного организаторами, но жизненным опытом публичного дерзновения.

Александр Марков, Оксана Штайн