НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Сам себе демиург

Даша Сиротинская. Теорема тишины. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2024.

Даша Сиротинская — прозаик, переводчик, ведущая рубрики журнала «Иностранная литература», член Гильдии «Мастера литературного перевода». До «Теоремы тишины» она была известна в основном переводческой деятельностью, но роман раскрыл ее в новом качестве.

По всем параметрам «Теорема тишины» — роман актуальный, поднимающий острую ныне тему эскапизма и поиска человеком смысла жизни в себе самом. Это произведение не нуждается в дополнительных средствах подогревания интереса к нему, однако вышло оно со «спецэффектами». Официально это перевод текста ирландского прозаика и поэта Александра Дэшли, что был выпущен в журнале «Ино­странная литература» (№ 6, 2023) в переводе Сиротинской. Обилие российских реалий — ряженка, филфак, дачный массив явно русского пригорода — объяснили тем, что Александр Дэшли бывал в России и даже влюбился в русскую переводчицу. Также в редакцию пришли два письма от разгневанного писателя, самого Александра Дэшли, которого оскорбило пренебрежение Сиротинской к его стихам, — но все это было литературной мистификацией автора и издательства «Иностранка». Текст принадлежит Сиротинской, а писем не было вовсе.

Сама автор в «Послесловии переводчика» отнесла это произведение к пейзажной прозе (а ведь описания природы и правда восхитительны). Но в нем явно видна принадлежность к магическому реализму (схожее восприятие событий и сеттинга через призму взгляда ненадежного рассказчика можно увидеть в «Каменных кленах» Лены Этланг) и психологическому роману (атмосфера «Ста лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса — поиск себя как личности и попытки сохранения самоидентичности, духовного комфорта, только без фатума и безысходности).

«Теорема тишины» — это не та книга, которую хочется (и получится) читать «запоем». В ней не тянет никуда бежать, да и не надо, — эдак можно пропустить нужный поворот в темном, наполненном тенями коридоре, проскочить ту самую лестницу, забрести не в гостиную, а в чулан. Оттуда еще долго придется искать выход.

«Дом, который построил хозяин» — безымянный демиург возвел жилище, наполнив его милыми сердцу предметами, окружил пространством, которое отвечает всем его духовным потребностям и видению прекрасного. Это глухой сосновый лес, отдаленность от дорог и человеческого жилья, библейская девственная красота природы.

«Как мне это было необходимо — знать, что однажды я буду возвращаться с прогулки, отряхивая на ходу с одежды еловые иголки и муравьев, буду подниматься по крутому берегу какой-нибудь реки и, оглядываясь, видеть сквозь черные еловые силуэты ее замысловатый темно-золотой изгиб, буду совершенно один на свете, как усталый рыцарь, и в складках моего плаща будут странствовать подслеповатые осенние пауки — и тропинка приведет меня к дому с цветными стеклышками в окнах, с теплыми комнатами, такими, каких только пожелает моя душа».

Идеальную картину рушит приход «постояльцев», которые приносят с собой обилие звуков, запахов, цветов, идущих вразрез с тем, что создал хозяин. У каждого из них свое видение не только дома, но и местности. Пространство студентки Лидии — это берег моря, горы и соленый воздух. Загадочной Анни —«мост через реку и другой берег, дачный поселок и заброшенное шоссе». Ланцелот — более домосед и выпивоха, трикстер и рыцарь в отставке, который приспособится к любому месту. Профессору же необходим старый город, трамваи, улица, «до которой газеты и трамваи добираются в последнюю очередь». Каждый конструирует пространство под себя, что злит хозяина.

В его рай вторглись, а местный бог эгоистичен и иногда чужд эмпатии. Это рай, из которого даже не столько изгоняют, сколько жители сбегают сами, не потерпев строгого порядка бога и его предвзятого отношения — на которое он вполне имеет право. Как и на гармонизацию собственного пространства, душевный комфорт, излечивающую душу тишину.

Когда все они уйдут, то оставят частицы себя хозяину дома. Не только физиче­ские напоминания: «профессоровы журналы, какие-то фотооткрытки, надорванные проездные билеты», «Ланцелотовы пивные крышечки», — но и пространственные: сельский магазин, хоть и шел вразрез с картиной мира хозяина дома, остался на месте. Как и дачный массив с огородниками, шоссе. Одинокая липа за домом, которую «разрешил» Анни хозяин.

Весь путь читателя романа — это поиск тишины и покоя. И путь этот наполнен звуками — чужими диалогами, которые рушат умиротворение и красоту атмосферы, лаем прибившегося пса, гитарным бренчанием. Чарующие описания пространства, наполненные светом, цветом, единением с собой и природой, вводятся лишь тогда, когда вокруг царит тишина или только естественные природные звуки — плеск воды, шелест веток, стон ветра.

«В сумрачных ветвях кто-то затеплил первые алые листья — значит, это к празд­нику, значит, здесь он пройдет, август, в свои пышные чертоги — в мое сердце. Все чувствовали себя причастными к торжеству: вот сверкает эмалевое стрекозиное крылышко, вот крапива хвалится янтарной каплей росы, как будто это у нее орден за отвагу».

И только после ухода всех временных обитателей хозяин погружается в гармонию, собственную тишину. Вот оно, решение теоремы: покой можно и нужно искать в себе. Не в тех, кто заполняет собой пространство, лишь бы создать фон. Не в тех, к кому ощущаешь притяжение и интерес. Каждому цельному человеку, создателю личного мира, достаточно собственных душевных ресурсов. Все мы демиурги. Мир хозяина разломан пришедшими — он смог снова настроить его под себя. Даже с оставшимися после них липами, мостами и дачниками. Не зря в самом конце автор показывает попытки собрать воедино разбитый кувшин, на уровне привычной уже в ходе чтения романа тактильности дает ощущение греющей кожу глины — материала для создания нового, пусть тут новое и создается из осколков. Можно ли соединить разбитое так, чтобы оно заменило целое? Хозяин осознает, что да: «таким чудесным удовлетворением наполнялось все мое существо, когда я крепко перевязывал на ночь склеенный кувшин колючими льняными веревками меридианов».

В этом — терапевтическая часть сюжета. Смог хозяин дома — смогут и те, чей мир был разрушен. Все проходит — и это пройдет. В Эдемском саду снова запахнет настойкой из черноплодки и засохшими цветами, забрюзжит одинокий комар, столь звонкий в тиши, пусть пока дом и отвык от нее.

Екатерина Солнцева

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР)