ПЕРЕУЧЕТ

Анна Кречетова

Советский Союз: назад в будущее?

Воспоминания о XX веке в литературной периодике первых месяцев 2023 года

Ностальгия по XX столетию… Что это — наша слабость, проявление инерции мышления? Или не более чем желание вернуться во время, полное надежд на далекое прекрасное «завтра»? На то «завтра», которое, безусловно, станет более мудрым, более мягким к человеку. То самое «завтра», которое будет справедливо и строго судить век мировых войн и атомных катастроф.

Но вот оказалось, что этого будущего у нас и не было. Вернее, когда оно пришло, обнаружилось, что наступившее настоящее ничуть не лучше, чем наше мрачное и темное прошлое. А быть может, оно станет еще более жестоким, холодным и прагматичным?.. Нам даже представляется, что, запутанное в паутину нейросетей, наше «завтра» окажется полностью лишено всех человеческих переживаний, чувств и веры...

Вместе с тем, в материалах недавней периодики не ощущается тоски по ушедшей эпохе. Хотя авторы единодушны в том, что детство и юность — это всегда счастливое время, где бы они ни проходили. С другой стороны, обращаясь мысленно к минувшим дням, авторы иногда с трудом могут удержаться от иронии и юмора по отношению к себе и другим.

Именно так построено эссе Юрия Котлера «Песчинки, спаянные в монолит» («Новая Юность», 2023, № 1). Автор обращается к интересному феномену, вечному как мир, — к феномену народа, не рассуждающего, не критикующего, а принимающего события внутренней политики на веру. Словно египетские рабы — «живые убитые», из каменных блоков-песчинок эти люди строили грандиозные пирамиды-гробницы для своих фараонов. Они были счастливы возможности лицезреть правителя на трибуне Мавзолея или в театральной ложе. Воспоминания об этих минутах они хранили всю жизнь — точнее, всю оставшуюся им жизнь. Ну и что, что глаз отмечал потухшие глаза вождя, его брюшко или пятна на коже… Эти люди не рассуждали и могли искренне плакать на похоронах Сталина. Они принимали власть, не думая, не обсуждая ее, а так, словно она действительно дана человеку от Всевышнего.

И вот проходят века, тысячелетия, — все меняется — и ничего не меняется. Даже реки начинают течь вспять, рушатся горы и вырастают новые. А песчинки человеческих судеб, как и во времена Древнего Вавилона, все так же складываются в монолит, служащий основанием пирамиды божественной власти.

Но почему же так происходит, размышляет автор эссе? Ведь люди не лишены способности думать и чувствовать, отличать хорошее от дурного. Вопрос, безусловно, не простой и не однозначный. Дает ли автор ответы на него — это пусть решит сам читатель.

Публицист Сергей Боровиков («Борода», «Волга», 2023, № 3) размышляет о проблеме похожей, но более узкой: он исследует сам механизм формирования культа личности в советское время. Вернее, культов — больших и маленьких. Словно напоминая нам заповедь «Не сотвори себе кумира», автор рассказывает о жизни известных деятелей искусства советской эпохи, творивших кумиров из мрамора, бронзы, гранита. Так, лишь одному В.И. Ленину скульптор Томский создал восемнадцать памятников — а сколько их вообще было по стране! И вот рассказчик видит бюст кого-то из вождей с отбитым носом — и удивительным образом чувство человеческой жалости просыпается в нем.

В центре внимания мемуариста личность и судьба скульптора А.П. Кибальникова, автора, в частности, мемориала «Брестская крепость». Система, пишет Боровиков, разлагала людей сама, сколь бы талантливыми они ни были. Все оказывалось весьма просто: госзаказ — который так стремились получить известные скульпторы и архитекторы — означал распределение немаленьких финансовых средств самим автором проекта. Вот так, невольно и непреднамеренно убивая собственную бессмертную душу, автор скульптурных композиций нес тем не менее «доброе, вечное» миллионам людей. Миллионам, для которых памятник павшим в Великую Отечественную войну должен был сказать многое и о многом. Говорил ли? И о чем? Об этом, пожалуй, вновь судить самому читателю.

«У каждого своя Родина во времени и в пространстве. Где-то эти родины совпадают, а где-то — нет», — о чувстве и понятии Родины размышляет известный российский востоковед, исламовед Алексей Малашенко¹ в цикле очерков «Васильки памяти» («Дружба народов», 2023, № 2).

«Для меня, — вспоминает рассказчик, — Родина начиналась с деревни Черепково, в которой родители с 1957-го по 1964 год снимали дачу, точнее, половинку небольшого домика. Там, в черепковской подмосковной глубинке, все было мое. Я еще не вырос в москвича, был равнодушен к городу, а здесь становился частью окружающего мира».

Детство и юность — друзья, родной двор, институт… Воспоминания Малашенко, пожалуй, более личны и камерны, чем у остальных авторов, представленных в этой подборке. Но не откликнуться на происходившее в стране было, разумеется, невозможно. Культ «вечно живого» Ленина в представлении рассказчика опирался на древний архетип вечно живущего и воскресающего бога — вероятнее всего, египетского Осириса, возрождающегося каждой весной («Ленин — это весны цветенье…»).

Автор размышляет о судьбе Хрущева — отстраненного от руководства как-то тихо и незаметно. «О том, что произошло большущее событие, я догадывался, но сопричастности к нему особо не ощущал. Впрочем, как и весь советский народ, который был слишком далек от власти». Возможно, в том-то и состоит проблема, что человек и народ в целом далеки от управления механизмом формирования власти и все совершается где-то «там, наверху»…

Отсюда и реакция обывателя на личность вождя — в официальной обстановке отношение безусловно почтительное, в разговорах же на кухне — критично-насмешливое.

               Портрет, ты меня раздражаешь,

               Ты висишь уже много лет.

               Ты думаешь, ты меня знаешь?

               Нет, дорогой мой, нет.

               Ты на меня не смотри.

               Я и пыль-то с тебя не стираю вот уже года три.

               Знаешь, я завтра встану чуть свет,

               Сниму тебя и поставлю в угол.

               А на твое место повешу другой портрет,

               Наверное, такое же пугало.

Так передает автор воспоминаний в своем стихотворении, написанном в дни снятия Хрущева, отношение к вождям советской эпохи.

В февральском номере «Звезды» за этот год Сергей Бойко («Лавровы. Поездка в прошлое. Отчет о творческой командировке») рассказывает, как после очередной размолвки с любимой женщиной он решил однажды все бросить и уехал к родным на Дальний Восток, в Приамурье.

И действительно, как Антей, дотронувшийся до матери-земли, человек, прикоснувшись к своим корням, обрел новые силы. Здесь, в небольшой таежной деревеньке, где прошлое переплелось с настоящим, повсюду дышала живая история. Она являла себя во всем: в устоявшемся бытовом укладе, в напевном крестьянском говоре, в биографиях простых, но удивительных людей.

В небольшом, но уютном доме рассказчика встретили родственники — дядя с материнской стороны Гоша (Гоня) и жена его Прасковья, которую называли в селе колдуньей. Почему так называли? А на огороде все у них слишком хорошо растет. «Ну это просто надо работать», — объясняла она.

Когда-то на этом месте был поселок спецпереселенцев. Тетя Паша — дочь кулака. Первый муж ее погиб, второй раз замуж она пошла уже с ребенком. Судьба Прасковьи Емельяновны интересна и во многом типична в целом для российского крестьянства XX столетия.

«А в хрущевские времена: план по мясу — забили весь скот. Пошла ругаться в контору… <…> “Не положено скотину держать!” — “Дак у нас только Гоня работает. А я? А детей четверо? Вы — как хотите, коммунисты, а я не коммунист, мясо есть буду! А вы — чего ваша религия приказывает, то и ешьте”».

Дядя Гоша — хотя и тоже из спецпоселенцев, наоборот, был коммунистом и сам во время службы в армии охранял этот порядок. В роду у него много «вояк».

«— А дед-то, отец его, Порфирий Павлович, у царя еще служил. В гренадерах. А как царя-то скинули, так он его потом и охранял-сторожил. Прямо династия целая — Лавровы, вояки!»

Как одна минута пролетели несколько дней в деревне. Пришла пора ехать обратно. И рассказчик, полный впечатлений от увиденного и услышанного, вдруг почувствовал, что нельзя терять любимого человека из-за минутной размолвки. Смешным и нелепым предстал теперь и сам повод для ссоры. И нам хочется верить, что судьба рассказчика теперь сложится по-другому — ведь перед глазами у него пример крепкой, любящей семьи, объединенной общей крестьянской работой и любовью ко всему окружающему.

Автор рассказа покинул гостеприимный поселок. А жизнь в нем и сейчас течет по-прежнему: меняются лишь власти, вернее, их название. Но все так же должен кланяться начальству простой человек. И все так же, выпив стакан самогона, садится за руль водитель самосвала… Все так же горят стога, все так же алеют закаты и рассветы и так же светит над этой землей равнодушное к человеческим бедам дальневосточное солнце…

Цикл рассказов уроженца Риги, доктора филологических наук Павла Глушакова «Голоса за рекой» («Урал», 2023, № 1) предваряется цитатой из Достоевского: воспоминания детства — самое дорогое и важное для нас. Они — то главное, что формирует личность. Светлые воспоминания несут доброту человеческому сердцу, учат жалеть и любить не только других людей, но всех живых существ вообще.

Повествуя о детстве, рассказчик словно и не перестает смотреть на мир глазами ребенка. Вместе с тем он, конечно, стал мудрее и ему уже открылось новое понимание жизни. Вот он маленьким ребенком упал с крыльца. Упал, но не заплакал, наоборот — даже в эти минуты его не покидало чувство счастья, — оттого, что — детство, оттого, что — весна, оттого, что близкие и родные люди всегда рядом.

Проходят годы, и появляются новые чувства, среди них жалость. Ребенок еще не может понять, отчего грустит и плачет глуховатая баба Чеся, слушая энергичную песню на пластинке («Синяя птица»). «Это не была какая-нибудь народная протяжная песня, под которую можно было погрустить семидесятилетней старухе, вовсе нет. Вокально-инструментальный ансамбль “Синяя птица” энергично исполнял песенку с таким припевом:

               Сижу тихонько я в стороне,

               Кричат им: “Горько!”, а горько мне.

               Ах, как мне горько, ах, как мне горько,

               Что это «горько» кричат не мне.

Слезы текли по старухиным щекам, но мы, дети, не замечали этого, а плясали, шлепая босыми ногами по деревянному полу».

Ребенок еще не понимает чужую печаль. Взрослый — может ее понять.

Так в нашем сердце рождается жалость.

А вот — смерть собаки, побежавшей за хозяйкой, увезенной в больницу.

И снова рассказчик говорит о любви, о сострадании. В истории еще об одной старушке («Золотые часы») жалость уже приводит повествователя к размышлениям о всеобщем, к раздумьям о политических вопросах. Действительно, получается, что в советские годы было обмануто целое поколение — и даже не одно. «Руководитель группы (или председатель ее колхоза, подробностей я не упомнил) говорил девушкам-передовикам, что вот, мол, скоро придет время, когда каждая из вас купит себе по таким золотым часам, только надо еще лучше, больше, не покладая… И вот теперь, спустя десятилетия, старуха вспомнила эти посулы, увидав на мне “золотые” часы». Да, на словах обещали многое, на деле же — что получилось? В старости — бедность на грани нищеты.

Другой рассказ — «Письма». До чего же сам россиянин закрыт, испуган, внутренне скован и зажат, если он боится собственного слова! Раскрывая душу в письмах к школьной подруге, бабушка рассказчика пишет строго в конце: «Когда письмо прочтешь, сразу его сожги!»

Это не просто страх перед словом, имеющий в действительности глубинный сакральный смысл. Это страх перед собственным мнением. Кто я такой, чтобы имел право высказать свое суждение? Веками этот страх жил в умах и сердцах россиян. Проходят годы, столетия, вот уже новое тысячелетие на дворе — а страх перед собственным словом у нас все тот же.

1  К сожалению, умерший, когда готовился к публикации обсуждаемый материал. — Прим. ред.