Об авторе | Николай Железняк — прозаик, драматург, заместитель художественного руководителя Московского академического театра Сатиры.

Автор романов «Чемоданы», «Гонки на лафетах», «Одинокие следы на заснеженном поле». Лауреат международного литературного Тургеневского конкурса «Бежин луг», премии Министерства культуры РФ по поддержке современной драматургии и других.

Николай Железняк

Островок в океане

рассказ

Долгие годы, — так ей казалось из-за бесконечной полярной ночи, — от него не приходили письма, хотя обслуживаемая ею в отсутствие мужа метеостанция делила помещение с почтой…

Муж был ссыльным, вмененная ему статья содержала подпункт о призывах к свержению существующего строя. После возвращения из следственного изолятора здоровье его было плохим. Одна нога почти не слушалась. Да и боли в позвоночнике не проходили. На допросах муж никого не оговорил и по своему делу пошел в ссылку один. Ночами он часто просыпался, пил крепкий чай, стараясь не греметь чайником и жестяной кружкой, о чем-то вспоминал или думал, склонив голову, для ее успокоения разворачивая на обструганных досках стола журнал ежедневных наблюдений. Ее он берег и ночных дум никогда не рассказывал. Да она и не расспрашивала, зная, что он не ответит, лишь отшутится. Лучше всех приборов, выставленных на высоких сваях позади домика всем ветрам, из коих преобладал лютый северный, он знал о надвигающихся переменах погоды. Организм стал восприимчив к перепадам давления. За два дня у него начинались боли в поврежденных суставах. Он не мог спать, не в силах найти удобное положение, в котором сможет забыться. Оттого и сидел над туск­лым, мерцающим на кончике фитилька огоньком коптилки и рисовал простым карандашом на оберточной бумаге. Экзотических зверей в тропических лесах, на берегах рек, в зарослях диковинных растений. Поутру с восторгом рассматривала их дочь, расспрашивая о неведомых землях. Ведь за слюдяным от морозной наледи окном лежал лишь снег, кружили снежные вихри, торчали торосы, неизменно неистово облизываемые свинцовыми волнами угрюмого серого безбрежья океана под белесым небом, если наступало время короткого полярного дня. Еще он радовал дочь бумажными самолетиками со звездами на острых крыльях. С таких же маленьких, как птицы, самолетов с небес иногда падали мешки с почтой, что являлась связующим звеном с Большой землей. Тогда муж обязательно ходил на поиски груза с совсем юной почтальоншей. Но обычно корреспонденцию доставлял военный катер. Кроме их семьи — она, муж, пятилетняя дочь — в домике, на половине почты, еще проживала девушка-почтальон. А вот если обойти поочередно три каменные гряды, двигаясь неизменным курсом на норд-норд-ост, то можно выйти к зенитной батарее, где служили матросы. Им и носила письма девушка-почтальон. С ней прогуляться она часто отпускала дочь, утепленную как капуста в многослойные одежды, когда из замотанного шерстяным шарфом лица выглядывали лишь остренькие карие глазки, на ресницах которых образовывался иней. Смена отряда моряков на новую многомесячную вахту также приходила катером, а до той поры светлым пятном в ночи для служивых ребят служили принесенные девчушками убористо исписанные белые листки бумаги из далеких, покинутых городов и сел, где жили и выживали близкие в тяжелое время лихой войны, неся бремя тягот. Больше на заполярном острове никого не было. Только белые медведи иногда захаживали, в поисках то ли пищи, то ли приключений, ведомые любопытством.

А потом и ее мужа призвали в армию.

Война добралась в своей неуемной жадности до калек. Его отправили на Северный флот, корреспондентом в газету, и вот теперь она ждала писем, которые собиралась читать дочери. И еще ждала писем от сестры, которая забрала на материк ее сынишку. Младший братик был совсем мал и не мог участвовать в играх с сестренкой, но та любила его укачивать в сделанной мужем из разбитой деревянной бочки колыбели, тихо напевая песенку, разученную с граммофонной пластинки. Несмотря на присутствие других людей на безымянном острове, их было только двое в этом белом безмолвии: девочка и мама…

Наконец, предновогодним днем, ничем не отличимым от ночи, письмо пришло.

Извещение на казенной серой бумаге с лиловым штампом и неразборчивой подписью, которую она тут же размыла капающими слезами. Муж пропал без вести. Оставалась возможность думать, что он просто не найден среди разрушений после очередного налета вражеской авиации, что он ранен и вскоре будет помещен в госпиталь, и от него вновь начнут приходить бодрые письма с неизменным маленьким рисунком на полях для дочери. Можно было бы даже согласиться с тем, что мужа опять арестовали, и он в тюрьме, или даже в лагере. Веря, что он жив.

Сегодня с боем курантов из громкоговорителя должен был наступить празд­ник — Новый год. У их семьи был патефон. Единственное развлечение на затерянном в океане кусочке суши. Если не считать возможности для матросов встретиться и пообщаться с женщинами, заглянув по пути на метеостанцию и почту, совершая по двое предписанный начальством патрульный обход острова. Они заходили пить чай, принося гостинцы. Сделанная мужем из консервной банки коптилка освещала улыбающиеся лица, в доме вновь звучал смех, разговоры и неутомимые слова мечты о счастливых временах после победы.

Отметить Новый год уговорились давно.

На крыльце послышались звуки гулко отбиваемого с валенок снега, шум и голоса на половине почты. Она быстро вытерла слезы и, не желая портить ни в чем не повинным ребятам чаемый праздник, принялась хлопотать. Успела быстро развести хранимый в сундуке спирт для протирки деталей метеорологических приборов, как ввалилась гурьба мужчин в форме, окружая разрумянившуюся девушку-почтальона. Матросы принесли свои пайки. Все свободные от несения службы собрались на их половине домика. Дочку поочередно качали и подбрасывали в воздух, бережно спуская на пол и передавая следующему, желающему прикоснуться к ребенку, доставив радость от взмывания вверх под потолок, которого можно коснуться вытянутой ручкой. Две первые пары, выбранные жребием, с ожиданием остальными матросами законной очереди, собрались танцевать. Она опустила лицо, будто бы рассматривая носки специально обутых туфлей, чтобы не так заметны были красные, припухшие веки, замерла напротив радостного молодого морячка, приготовясь вальсировать. Пробили двенадцать куранты, донеся до заброшенных на затерянный в океане остров людей голос столицы. Мичман с глубокими морщинами на щеках зажег приберегаемую для особых случаев керосиновую лампу и начал аккуратно заводить ручку патефона, как вдруг в недрах устройства с протяжным, вибрирующим звоном лопнула пружина.

Ужас, смятение, даже горе ожидающих коротких радостных минут людей невозможно описать. Все замерли, не понимая, как им жить дальше. Время вмиг остановилось.

И тут ее малютка взяла сколоченный для нее отцом из планок ящиков стульчик, вынесла на середину избы, встала на него и тоненьким и чистым голоском запела одну за другой песни, не раз слышанные ранее на их двух пластинках, которые сама любила ставить на круг, надевая на стальную ось. И под ее высокий голосок матросы по очереди танцевали с девчушкой-почтальоном и мамой. Вальс и танго, вальс и танго.

А она все время кружения в танце думала о загаданном желании — увидеть мужа живым…

Прошел год, закончилась война, и она с дочерью вернулась на материк в свой город. Квартира, где они некогда жили семьей, давно была занята другими людьми, еще с ареста мужа. И они стали жить вдвоем с дочкой в предоставленной комнатке в общежитии рядом с заводом, куда она пошла работать.

Сынишка заболел крупозным воспалением легких. Вчера пришло известие от сестры, и теперь они шли на почтамт, чтобы дать ответ. Приехать не было никакой возможности. Нужно было собирать малышку в школу, да и с работы ее никто бы не отпустил. Оставалось лишь надеяться, что нужно еще потерпеть, и они все же будут жить все вместе, втроем.

Солнечный летний день хотел согреть лучами тепла. Дочка, не ведая ни о чем, весело катила впереди маленькую детскую коляску c заботливо уложенной спать куклой. Это был ее малыш — мальчик. И тут навстречу с гиканьем пронеслись на велосипедах два сорванца и, сделав резкий вираж, свернули в подворотню. Дочка задержалась, отстав. Не смея зайти во двор высотного дома, прильнула к прутьям решетки ворот, позвав мальчишек просящим голоском:

— Мальчики, мальчики…

Те разом обернулись, но, увидев малышку, махнули руками и со смехом унеслись дальше. Продолжая стрелять из воображаемых пистолетов.

Притихшая девочка стояла у решетки, наблюдая за удаляющимися ребятами, пока она, потеряв ее из виду, не окликнула:

— Аня, ты где?! Быстро сюда! Я думала, я тебя потеряла…

И дочка поплелась за мамой, катя перед собой коляску и продолжая оглядываться через плечо, покуда был виден двор, где пропали ее мальчики. В надежде, что те выедут на велосипедах на улицу, и они снова встретятся.

Она же торопилась на почту и тоже продолжала надеяться.