НЕПРОШЕДШЕЕ

Об авторе | Геннадий Евграфов — член Комитета московских литераторов. Публиковался в Советском Союзе, России, Франции, Германии и Австрии. Автор эссе о поэтах и писателях Серебряного века — Аделаиде Герцык, Надежде Тэффи, Александре Блоке, Иване Бунине, Василии Розанове и др. Лауреат премии журнала «Огонек» за 1989 год. В 1986–1989 годах — один из организаторов и редакторов редакционно-издательской экспериментальной группы «Весть», возглавляемой Вениамином Кавериным. Составитель, редактор, автор предисловий и комментариев к книгам Зинаиды Гиппиус, Василия Розанова, Андрея Белого, Евгения Шварца, Григория Бакланова, Давида Самойлова, Юрия Левитанского, Венедикта Ерофеева, к собранию сочинений Сергея Есенина и др., выходившим в издательствах «Аграф», «Вагриус», «Время», «Прозаик», «Текст», «Терра» и др. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Цена свободы. Из воспоминаний» (№ 2, 2022).

Геннадий Евграфов

Философский ковчег

К 100-летию высылки из страны инакомыслящих интеллигентов

К спецоперации по избавлению новой России от нежелательных элементов, вносящих смуту и разброд в умы граждан, приступили осенью-зимой 1922 года.

Около 300 человек — философов, писателей, ученых, по определению Ленина — «явных контрреволюционеров, пособников Антанты… шпионов и растлителей учащейся молодежи», посадили на три парохода — «Обербургомистр Хакен», «Пруссия» и «Жанна», стоявших на причале в Петрограде, Одессе и Севастополе, и выдворили в Германию.

Физик, философ и богослов Сергей Хоружий все три высылки обобщил и назвал «философским пароходом»¹.

Название прижилось, но повторять не хочется.

Назову эту спецоперацию «философский ковчег». В этот ковчег ВЧК по личному указанию вождя собрал выдающихся мыслителей России. На дворе стоял пятый год большевистского переворота. Ленин никогда не останавливался перед очередным пролитием крови («расстрелять», «повесить», «уничтожить» — «кулаков, попов, помещиков», из телеграмм 1918–1921 годов), но в отношении интеллигентов, не принявших режим, проявил гуманизм: требовал «излавливать постоянно… и высылать за границу».

Почему «излавливать и высылать», вождь не объяснил, — объяснил (более миру, нежели городу — в Европе и даже в Америке пристально следили за всем, что происходит в коммунистической России) его ближайший сподвижник Троцкий: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они — потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений — а они, несмотря на все наше миролюбие, не исключены, — все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя ее защиту пред общественным мнением»².

Троцкий, которого поддерживал Зиновьев, был, если говорить тогдашним языком, идейным вдохновителем, идеологом и инициатором всего процесса. Тяжело болевший Ленин руководил происходящим из Горок, отвечал за все ставший в апреле того же года генеральным секретарем партии Сталин. Уншлихт регулярно отчитывался перед ним о ходе проведения операции.

Среди высылаемых в «ковчеге», кроме философов, были и писатели, и журналисты, и юристы, и экономисты, и преподаватели высшей школы, и даже врачи, кооператоры и студенты. Снимали слой за слоем, тем самым обескровливая Россию.

Но меня интересуют именно философы — Николай Бердяев, Сергей Трубецкой, Сергей Франк, Иван Ильин, Федор Степун. Были и другие, но остановимся на этих фигурах.

Все они в той или иной степени были противниками режима, взглядов своих не скрывали ни устно, ни письменно, пока это было возможно. А когда большевистское терпение кончилось, закончилась и свобода свободно говорить и писать на родине.

Германия — не место ссылки (хлопоты Совнаркома)

Одной из первых признала большевистскую Россию Германия, установив с ней дипломатические отношения 16 апреля 1922 года. Было налажено более-менее регулярное сообщение, и время от времени из Петрограда, Одессы и Севастополя в Штеттин, Гамбург и обратно ходили пароходы. Сыграл свою роль и чисто экономический расчет — по воде было дешевле, чем по железной дороге.

В немецком посольстве визы выдать отказали, мотивируя тем, что Германия не является местом ссылки для иностранцев, каждый заинтересованный должен обратиться лично. Совнарком ответ не устроил, и он направил официальное письмо в немецкое правительство. Ответ был получен непосредственно от канцлера, который в более резкой форме повторил слова своего посольства: «Канцлер Вирт ответил, — вспоминал Николай Лосский, — что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя (здесь и далее разрядка моя. — Г. Е.), но, если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбой дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство»³. И ВЧК ничего не оставалось делать, продолжал Лосский, как освободить «от ареста тех из нашей группы, кто был старше пятидесяти лет, и поручило нам достать визы для себя и для своих более молодых товарищей».⁴

Столкнулись два подхода к юридическому праву — цивилизованный и большевистский.

Победило правовое сознание немцев.

По две пары кальсон на человека (щедрость режима)

Второго августа 1922 года комиссия Политбюро ЦК РКП(б) в составе И. Уншлихта, Л. Каменева, Д. Курского, Г. Ягоды, Я. Агранова постановила «провести арест всех намеченных лиц, предъявить им в трехдневный срок обвинение и предложить выехать за границу за свой счет. В случае отказа от выезда за свой счет выслать за границу за счет ГПУ. Согласившихся выехать освободить из-под стражи».

За свой счет согласились Степун, Бердяев, Карсавин, Лосский и некоторые другие, те, у кого была возможность оплатить проезд (оформление одной только визы стоило 7 тысяч германских марок по курсу черной биржи).

Высылаемым было разрешено выехать вместе с семьями.

Вещей «растлителям» и «шпионам» советская власть разрешила взять по минимуму.

Федор Степун вспоминал: «Разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм и по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Вот и все. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей, разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь»⁵.

Жена его, Наташа, успокоилась: «Что высылают — грустно, но что не ссылают, конечно, счастье; за границей не надо будет ежедневно бояться доносов, тюрьмы и ссылки»⁶.

Хлыст диктатуры («гниды, мрази и блюдолизы»)

Даже невинная, в 91 страницу, книжка критика Юлия Айхенвальда «Поэты и поэтессы»⁷, тоже угодившего в число высылаемых, вызывала ненависть. Троцкий, почитавший себя знатоком дел не только военных (с 1918 по 1925 год был наркомвоенмором), и железнодорожных (в 1920-м временно исполнял обязанности наркома путей сообщения), но и литературных и в литературе, как на гражданской войне или на железнодорожном транспорте, всегда действовал твердо, жестко и сурово, как и полагается железному большевику, — в статье «Диктатура, где твой хлыст?^»8 подверг оскорбительной критике не только книгу: «Книжка г. Айхенвальда насквозь пропитана трусливо-пресмыкающейся гнидой, гнойной ненавистью к Октябрю и к России, какой она вышла из Октября». Он достал этот хлыст и, разумеется, отхлестал и самого автора. Обрушившись на него с площадной бранью, назвал «жрецом чистого искусства», который «подходит к поэтам и к поэтессам, проще всего, с той бескорыстной эстетической целью, чтобы найти у них чуть-чуть замаскированный булыжник, которым можно было бы запустить в глаз или в висок рабочей революции»; «пресмыкающейся гнидой», «мразью» и «философским… литературным, религиозным блюдолизом»: «Это философский, эстетический, литературный, религиозный блюдолиз, то есть мразь и дрянь. Во внутренних борениях трусости с надеждой он и не успел, очевидно, в свое время бежать из пределов “бесславия”. Пять лет он накоплял свой гной низверженного приживала. А теперь НЭП открыл шлюзы его творчеству. И он осмелел. И он вынес в литературу свои длинные уши, свои эстетические копыта и злобный скрип своих изъеденных пеньков».

Троцкий без обиняков, прямо и откровенно говорил, что литературной критики в его статье нет ни на грош, здесь — чистая политика, а не о том, как «Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем»: «Мы здесь не литературную критику или антикритику собираемся писать. Мы ставим чисто политический вопрос. Или вернее — мы зовем к политическому ответу». И напоминал «безродному псу»: диктатуре в свое время не нашлось времени ударить «подколодных эстетов» древком копья, но сейчас есть зоркость и бдительность, и самое время достать хранившийся в запасе хлыст и «этим хлыстом пора бы заставить Айхенвальда убраться за черту, в тот лагерь содержанства, к которому он принадлежит по праву — со всей своей эстетикой и со всей своей религией».

Айхенвальд, бывший автором не только книги «Поэты и поэтессы», но и «Силуэтов русских писателей» и еще десятка критических работ, выходивших в добольшевистские времена, не понял, попыток убраться не делал, и его убрали — судьбу Гумилева, о котором он писал в своей книге, к счастью, не разделил, был включен в московский список антисоветской интеллигенции, 29 сентября 1922 года посажен на пароход «Обербургомистр Хакен» и вместе с  Бердяевым, Трубецким, Ильиным, Франком и другими отплыл из Петрограда в Штеттин, в другую жизнь.

Июньская статья Троцкого стала прелюдией к высылке, фуги начнутся осенью.

Власть и слово («держать и не пущать»)

25–26 октября (7–8 ноября) 1917 года большевики взяли власть легко и просто, как пьяную распутную девку, валявшуюся в пыли на дороге.

На третий день (!) переворота, 27 октября (9 ноября), Совет Народных Комиссаров принимает декрет «О печати» — один из первых декретов совет­ской власти (заметьте — декрет «Об образовании ВЧК» принимается 7 (20) декабря).

Все декреты — о мире, земле и так далее — подписывает председатель Сов­наркома Владимир Ульянов (Ленин).

28 октября (10 ноября) декрет публикуется в «Газете Временного рабочего и крестьянского правительства», «Известиях», «Правде».

«В тяжкий решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, — говорилось в декрете (обращаю внимание на слова «час переворота». — Г. Е.) — Военно-Революционный Комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков». И далее, заглушая «крики о том, что новая социалистическая власть нарушила таким образом основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати», Совнарком (пока еще) объясняет, что «закрытию подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому Правительству, 2) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов, 3) призывающие к деяниям явно преступного, т.е. уголовно-наказуемого характера». И подчеркивает, что «настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни»⁹.

Большевики торопились. За два дня до вступления закона в силу Военно-Революционный Комитет за контрреволюционную, клеветническую агитацию против Октябрьской революции запретил «Новое время», «День», «Речь», «Живое слово», «Биржевые ведомости» и другие газеты и журналы.

Всем недовольным заткнули рот, ибо, по сути, декрет означал введение новой, советской цензуры. Вся российская пресса была объявлена «буржуазной» и поставлена вне закона, что немедленно привело к закрытию типографий, где печатались тысячи «вредных» демократических газет и литературных изданий, и свидетельствует об отношении режима к слову.

4 (17) ноября на одном из первых заседаний ВЦИКа депутаты обсуждали предложение экономиста Юрия Ларина об отмене Декрета о печати. За отмену выступили и левые эсеры Андрей Колегаев и Владимир Карелин. Энергично жестикулируя, Ленин бросал в зал: «Мы и раньше заявляли, что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в руки. Терпеть существование этих газет значит перестать быть социалистом»¹⁰.

Это была idée fixe вождя — установить монополию на слово.

Большинство членов ВЦИК, в который входили не только левые эсеры, но и меньшевики, и интернационалисты, и украинские социалисты, все же составляли большевики. Они поддержали своего вождя, сочли, что «восстановление так наз. “свободы печати”, т.е. простое возвращение типографий и бумаги капиталистам-отравителям народного сознания, явилось бы недопустимой капитуляцией перед волей капитала»¹¹, держались стойко, позиции рабочего класса не сдали, и декрет отменен не был.

Против произвола возвысила голос старая русская интеллигенция. 26 ноября 1917 года Союз русских писателей в спешном порядке выпустил однодневную «Газету-протест. В защиту свободы печати» с сообщением о намечающемся на Невском митинге, в котором должны принять участие Дмитрий Мережков­ский, Федор Сологуб, Максим Горький, бывший министр Временного правительства А.В. Пешехонов, один из лидеров меньшевиков А.Н. Потресов, член ЦК Трудовой народно-социалистической партии Н.В. Чайковский и «представители печатного дела», которые выступят с речами в защиту свободы печати.

Газета пестрела весьма выразительными рубриками: «Осквернение идеала», «Насильникам», «Слова не убить».

Против удушения свободы протестовали Владимир Короленко, Зинаида Гиппиус, Вера Засулич.

Но красноречивее других был журналист Петр Рысс: «Царское самодержавие приветствует большевистское самодержавие. Покойные Д. Толстой¹² и Плеве¹³ пожимают руки ученикам своим: Ленину, Троцкому, Бонч-Бруевичу. Крайности сошлись и на этот раз».

Даже близкий к большевикам автор «Песни о Буревестнике» в своей «Новой жизни»¹⁴ осудил режим: «Я нахожу, что заткнуть кулаком рот “Речи” и других буржуазных газет только потому, что они враждебны демократии — это позорно для демократии.

Разве демократия чувствует себя неправой в своих деяниях и — боится критики врагов? Разве кадеты настолько идейно сильны, что победить их можно только лишь путем физического насилия?

Лишение свободы печати — физическое насилие, и это недостойно демо­кратии.

Держать в тюрьме старика революционера Бурцева¹⁵, человека, который нанес монархии немало мощных ударов, держать его в тюрьме только за то, что он увлекается своей ролью ассенизатора политических партий — это позор для демократии. Держать в тюрьме таких честных людей, как А.В. Карташов¹⁶, таких талантливых работников, как М.В. Бернацкий¹⁷, и культурных деятелей, каков А.И. Коновалов¹⁸, немало сделавший доброго для своих рабочих, — это позорно для демократии.

Пугать террором и погромами людей, которые не желают участвовать в бешеной пляске г. Троцкого над развалинами России — это позорно и преступно.

Все это не нужно и только усилит ненависть к рабочему классу. Он должен будет заплатить за ошибки и преступления своих вождей — тысячами жизней, потоками крови»¹⁹.

Общее настроение тех лет (на страницах той же однодневной газеты) выразила член ЦК Конституционно-демократической партии, писательница Ариадна Тыркова: «Мы их статьями, а они нас штыками…».

Дискуссии не получалось.

Но штыки окончательно победят перотолько через год.

В январе 1918 года Совнарком принимает декрет «О революционном трибунале печати». Трибунал состоял из трех лиц, избираемых на срок не более трех месяцев Советом рабочих и солдатских депутатов (какое-то роковое влечение к числу три, в расстрельном 1937-м нарком НКВД Ежов отдает приказ № 00447 о создании «особых троек» для внесудебного рассмотрения дел в республиках, краях и областях) и, руководствуясь своим революционным правосознанием, мог оштрафовать, арестовать, привлечь к суду, приостановить — временно или навсегда — любое издание, «распространяющее ложную информацию» (вам это ничего не напоминает?), конфисковать в общенародную собственность типо­графии, то есть имущество, лишить виновных политических прав, в отдельных случаях — свободы, и удалить из столицы за пределы республики.

Разумеется, что ложно, что нет, определяли комиссары в кожаных куртках с наганом в кармане. Они же были наделены правом взять под арест любого вольнодумца, заподозренного в нелояльности режиму.

Уполномоченные комиссары приходили в газеты и журналы в обеих столицах, Москве и Петрограде, в Нижнем Новгороде и Екатеринбурге, Одессе и Харькове, предъявляли мандаты, редакции разгоняли, кого-то арестовывали, частные типографии, большие и маленькие, закрывали, имущество реквизировали.

На основании Декрета о печати только с октября 1917 по июнь 1918 года были закрыты более 470 оппозиционных газет.

Цензура с первых же дней советской власти загоняла живое слово под асфальт, но в условиях разрухи и хаоса большевикам понадобилось пять лет, чтобы она приобрела тотальный характер, и с 1922 года вечную российскую заповедь «держать и не пущать» свято блюло Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит)²⁰. Руководить им назначили бывшего народовольца Николая Мещерякова, на переломе века перековавшегося в марксиста.

«Буржуазная печать» была выкорчевана с корнем.

И с инакомыслием — во всяком случае, на бумаге — было покончено.

«Вежливенько препроводить» (гуманизм по-большевистски)

Все началось с разгрома Помгола²¹ — организации, в которую входили общественные и культурные деятели — от Горького, ходившего в те годы в гуманистах (через десять лет в «Правде» он призовет уничтожать всех «не сдавшихся врагов»²²), до Короленко, не побоявшегося в разгар террора в «Письмах Луначар­скому»²³ открыто осудить безрассудную политику большевиков); от бывшего министра продовольствия во Временном правительстве Прокоповича (в 1921-м он был арестован по обвинению в шпионаже, в 1922-м — выслан за пределы России) до экономиста и социолога Чаянова (по ложным обвинениям арестовывался дважды — в 1930 и 1932 годах, расстрелян в 1937-м ); от А.Л. Толстой (подвергалась аресту в 1920 году, в 1929-м выехала за границу, в 1931-м отказалась от советского гражданства) до писателя Осоргина (в 1922-м вместе с другими писателями, учеными и философами будет выслан из России), — пытавшиеся помочь голодающим в Поволжье. Общественный Всероссийский комитет помощи мешал власти, допустившей голод.

Сначала Помгол разрешили, но уже летом 1921 года, спохватившись, Ленин просил Сталина поставить вопрос о роспуске, аресте или ссылке наиболее известных лиц, ибо они «не желают работать»²⁴.

Сталин поставил, меры приняли, и с Помголом справились — разогнали в 1921 году. Расправившись, принялись за тех, кто кормил Россию духовной пищей.

12 марта 1922 года Ленин публикует статью «О значении воинствующего материализма» (журнал «Под знаменем марксизма», № 3), в которой заявил о необходимости «вежливенько препроводить» недовольных интеллигентов в «страны буржуазной “демократии”»: «Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной “демократии”. Там подобным крепостникам самое настоящее место.

Научится, была бы охота учиться»²⁵.

Пролетариат учился не так быстро, как хотелось вождю, — быстро учились руководители ВЦИК, председатель М. Калинин и секретарь А. Енукидзе, за подписями которых уже 10 августа принимается Декрет «Об административной высылке»: «В целях изоляции лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям… когда имеется возможность не прибегать к аресту, установить высылку за границу или в определенные местности РСФСР в административном порядке»²⁶ (то есть без суда).

«Антисоветская интеллигенция» (списки)

В тот же день, 10 августа 1922 года, Политбюро ЦК РКП(б) утверждает списки высылаемых деятелей интеллигенции. За организацию спецоперации назначается заместитель председателя ВЧК Иосиф Уншлихт.

Списков составлено три. Первыйсостоит из 49 лиц «антисоветской интеллигенции г. Петрограда». Второй — из «активной антисоветской интеллигенции (профессура)» включал 59 человек. Третий, так называемый украинский, — 77.

Был и четвертый (он именовался дополнительным) — «из антисоветской интеллигенции (Москва)», в который входило 8 человек.

Сергей Трубецкой, Сергей Франк, Николай Бердяев, Иван Ильин присутствовали во втором списке, в дополнительном — Федор Степун.

Каждый шел под присвоенным ему номером, на каждого была составлена краткая справка.

«16. Ильин И.А. Профессор философии. Проживает по Крестовоздвижен­скому пер., 2–12, кв. 36. Весною 1920 года был арестован по делу Тактического центра²⁷ в связи с происходившими у него на квартире собраниями членов Нац[ионального] центра²⁸. Настроен определенно антисоветски. Весною сего года посещал нелегальные собрания на квартире профессора Авинова²⁹, где читались рефераты и доклады контрреволюционного характера. Арестовать, выслать за границу. Главпрофобр³⁰ за высылку.

21. Трубецкой Сергей Евгеньевич. Проживает по Большому Ожевскому пер., д. 2, кв. 1. Бывш. князь. Член Тактического центра (1918–1919 гг.), по делу которого Вер[ховным] трибуналом был приговорен к расстрелу, замененному десятилетней тюрьмой. Посещал нелегальные собрания на квартире профессора Авинова. Имел связи с группой, организовавшейся вокруг издательства “Берег”. Работает в Н[ар]к[омате] земледелия. Произвести обыск, арест и выслать за границу. Комиссия с участием т. Богданова³¹ и др. за высылку.

48. Франк Семен Людвигович. Профессор — философ-идеалист, проходит по агентурному делу «Берег», принимал участие в конспиративных собраниях у Авинова. Противник реформы высшей школы. Правый кадет направления “Руль”³². Несомненно, вредный. Он был из Саратова, снят за противосоветскую деятельность. По общему своему направлению способен принять участие в церковной контрреволюции. Франк не опасен как непосредственно боевая сила, но вся его литература и выступления в юридическом обществе и в Петроград­ском философском обществе направлены к созданию единого философско-политического фронта определенно противосоветского характера. Тов. Семашко³³ за высылку. Главпрофобр за высылку.

55. Бердяев Н.А. Близок к издательству «Берег», проходил по делу Так[тиче­ского] Центра и по Союзу Возрождения³⁴. Монархист, потом кадет правого устремления. Черносотенец, религиозно настроенный, принимает участие в церковной контрреволюции. Ионов³⁵ и Полянский³⁶ за высылку в пределы Сов[етской] России. Комиссия с участием т. Богданова и др. за высылку за границу.

7. Степун Федор Августович. Философ, мистически и эсеровски настроенный. В дни керенщины был нашим ярым, активным врагом, работая в газете правых с[оциалистов]-р[еволюционеров] “Воля народа”. Керенский это отличал и сделал его своим политическим секретарем. Сейчас живет под Москвой в трудовой интеллигентской коммуне. За границей он чувствовал бы себя очень хорошо и в среде нашей эмиграции может оказаться очень вредным. Идеологически связан с Яковенко и Гессеном, бежавшими за границу, с которыми в свое время издавал “Логос”³⁷. Сотрудник издательства “Берег”. Характеристика дана литературной комиссией. Тов. Середа³⁸ за высылку. Тт. Богданов и Семашко против».

«…не является… карой» (просьба «младшего брата»)

24 ноября 1922 года Политбюро ЦК КП(б)У принимает постановление «о нежелательности высылки за границу деятелей украинской интеллигенции» — по имеющимся сведениям, «высылаемые за границу украинцы-профессора встречают радушный прием со стороны чехословацкого правительства, которое охотно предоставляет им кафедры в Пражском университете и в особенно­сти в открытом для украинской эмиграции Украинском университете, <…> петлюровски настроенные профессора стремятся выехать за границу и <…> высылка таким образом не является для них карой»³⁹.

Бдительные коммунисты помимо всего прочего считают, что «украинская эмиграция, пополнившись интеллектуальными силами, больше сплачивается и труднее поддается разложению»⁴⁰.

«Младший брат» не желает укреплять «за счет эмигрантов украинское националистическое движение»и обращается в Политбюро РКП(б) с просьбой пересмотреть свое постановление.«Старший» прислушивается и 11 января 1923 года принимает свое постановление «о высылке деятелей украинской интеллигенции в отдаленные районы РСФСР»⁴¹.

И поехали украинские интеллигенты на Север кормить комара и гнуса.

Обыски, допросы, аресты (вглядываясь в тайны России)

Политбюро предлагает ГПУ всех подвергнуть обыску, арестовать только тех, «относительно которых имеется опасение, что они могут скрыться, остальных подвергнуть домашнему аресту». ГПУ подвергает, обыскивает и арестовывает в Москве и Петрограде с 16-го на 17-е, на Украине с 17-го на 18-е. От арестованных требуют подписку о невозвращении в РСФСР под угрозой смертной казни. Арестованные соглашаются — между жизнью за границей и смертью на родине выбирают жизнь.

Из пяти перечисленных философов избежал ареста по случайности только Франк («вреден, но не опасен»). За остальными в разные годы чекисты приходили не раз и не два (Трубецкого в 1920 году даже собирались расстрелять по делу «Национального центра», но Верховный трибунал РСФСР заменил расстрел на 10 лет тюрьмы — см. выше).

Бердяева за всю жизнь арестовывали четыре раза,при Николае — за марксизм, при Ленине — за вольнодумство. В «Самопознании» — опыте философ­ской автобиографии — он напишет, что четыре раза сидел в тюрьме — два раза при старом режиме и два при новом. Как и подобает философу, он вел с коммунистической идеей борьбу не политическую, а духовную — против вражды к духу, за что и преследовался режимом. Во второй раз перед высылкой Бердяев удостоился внимания самого Дзержинского, который допрашивал философа в присутствии своего заместителя Менжинского и заместителя председателя Совета народных комиссаров (то есть Ленина) Каменева. Допрос, на котором арестант «решил не столько защищаться, сколько нападать», имел, по словам Бердяева, «торжественный характер», может быть, потому, что философ перевел разговор в «идеологическую область»⁴².

Ильина арестовывали несколько раз в 1918 году — обвиняли в передаче денег Добровольческой армии, дважды судили и отпускали за недостаточностью улик. Все время он жил в ожидании очередного ареста и дождался: чекисты пришли за ним в конце августа 1922 года, в начале сентября обвинили в том, что «с момента октябрьского переворота до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности»⁴³.

После разбирательства дела судебной коллегией ГПУ Ильин был приговорен к смертной казни, но расстрел решили заменить высылкой. Президиум ВЦИК постановил лишить Ильина гражданства и конфисковать все его имущество.

Степуна арестовали перед самой высылкой, 23 сентября. Следственное дело № 15996 открыли 30 сентября. Сотрудник IV Отделения СОГПУ, некто Шешкен, как указывается в материалах дела, рассмотрев дело, «нашел следующее: “С момента октябрьского переворота (!) и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение 5 лет Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей анти-советской деятельности в моменты внешних затруднений для РСФСР”, что подтверждается имеющимися материалами». И потому «в целях пресечения антисоветской деятельности гр[ажданина] Степуна предлагается выслать из пределов РСФСР заграницу»⁴⁴.

Начальник IV Отделения СО ГПУ поставил визу «согласен», и отправился «гр-н СТЕПУН ФЕДОР АВГУСТОВИЧ»⁴⁵, как и просил, за свой счет за границу. Поэтому он и стал пассажиром не парохода «Обербургомистр Хакен», отправившегося 29 сентября из Петрограда в Штеттин, а поезда, следовавшего 23 сентября в Берлин (с него было взято обязательство покинуть Россию в десятидневный срок).

Он вспоминал: «День нашего отъезда был ветреный, сырой и мозглый. Поезд уходил под вечер. На мокрой платформе грустно горели два тусклых керосиновых фонаря. Перед неосвещенным еще вагоном второго класса уже стояли друзья и знакомые. Помню мучительную сложную боль этого прощального часа… Последние объятия, поцелуи, рукопожатия… Поезд вздрагивает и трогается… Под окном мелькает шлагбаум... Вдруг в сердце поднимается страшная тоска — мечта не стоять у окна несущегося в Европу поезда, а труском плестись по этому неизвестно куда ведущему шоссе...» ⁴⁶

В 1923-м, уже будучи в Германии, Степун писал: «Большевикам, очевидно, мало одной лояльности, т.е. мало признания советской власти как факта и силы; они требуют еще и внутреннего приятия себя, т.е. признания себя и своей власти за истину и добро. Как это ни странно, но в преследовании за внутреннее состояние души есть нота какого-то извращенного идеализма. Очень часто чувствовал я в разговорах с большевиками, и с совсем маленькими сошками, и с довольно высокопоставленными людьми, их глубокую уязвленность тем, что, фактические победители над Россией, они все же ее духовные отщепенцы, что, несмотря на то, что они одержали полную победу над русской жизнью умелой эксплуатацией народной стихии, — они с этой стихией все-таки не слились, что она осталась под ними краденым боевым конем, на котором им из боя выехать некуда»⁴⁷.

Всю жизнь он занимался большевиками и пытался разгадать тайну России. Подводя итоги, написал: «Каюсь, иногда от постоянного всматривания в тайну России, от постоянного занятия большевизмом… возникает соблазн ухода в искусство, философию, науку.

Но соблазн быстро отступает. Уйти нам нельзя и некуда»⁴⁸.

Логика преследований режимом инакомыслящих, инакочувствующих, не сломавшихся и не сломившихся, не замолчавших при новом режиме была непредсказуема.

Как определяли степень вины перед режимом, почему арестовали Бердяева, а Франка оставили на свободе, хотя оба участвовали в сборнике «Вехи», который вызвал гнев Ленина («энциклопедия либерального ренегатства», «сплошной поток реакционных помоев, вылитых на демократию»), и почему не выслали М.О. Гершензона, тоже участвовавшего в этом сборнике?

Почему не выслали Иванова-Разумника, хотя в 1919-м его взяли по мифическому «заговору левых эсеров», но вскоре выпустили? В 1933-м вспомнят о его народничестве, обвинят в пропаганде этих «вредных» идей и сошлют на три года в Сибирь⁴⁹.

Понятно, почему не пришли за включенным в один из списков философом-идеалистом, отстраненным в 1921 году от преподавания Густавом Шпетом: за него просил Луначарский (они были знакомы по Киеву, с братом наркома просвещения республики Николаем Шпет учился в Киеве в 1898–1899 годах), почему не взяли экономиста Николая Кондратьева, бывшего в 1917-м не только товарищем министра продовольствия Временного правительства, но и личным секретарем Керенского, да еще ко всему и подпольной организации «Союз возрождения России»⁵⁰, — за него вступился бывший тогда директором Госиздата Отто Шмидт, писавший властям, что Кондратьев — ценный специалист, что его высылка навредит науке.

За Шпетом придут в 1935-м, расстреляют в 1937-м — обвинят в участии в антисоветской организации, Кондратьева арестуют в 1930-м, уничтожат в 1938-м.

Если бы выслали — не было бы ни тюрем, ни лагерей, ни казней.

Интересен сюжет с Замятиным, включенным в список петроградской интеллигенции под номером 9. За автора антиутопии «Мы», которая только-только — в 1921 году — была опубликована в Берлине и которого собирались «выслать в Новгород, в Курск, но за границу ни в коем случае»⁵¹, вступился редактор «Красной нови» Воронский⁵², и «скрытого заядлого белогвардейца»⁵³ освобождают из-под ареста. Высылку отменяют «до особого распоряжения», он проведет в СССР еще десять лет и только после жесткой травли (тогдашняя критика сделала из него «черта» и «еретика» советской литературы) обратится к вершителю судеб всех советских людей с просьбой выехать за границу. Вождь смилостивится и отпустит. В июне 1934-го несоветский писатель Евгений Замятин пришлет заявление о приеме в Союз советских писателей (но в Москву не вернется, умрет в Париже). Доложили Сталину. Он не возражал.

Сообщение «Правды» («почти нет крупных научных имен»)

31 августа 1922 года газета «Правда» публикует сообщение о высылке «наиболее активных контрреволюционных элементов»⁵⁴: «По постановлению Государственного политического управления, наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессуры, врачей, агрономов, литераторов высылаются частью в Северные губернии России, частью за границу...».

Советская власть была к ним терпелива, «надеясь, что они поймут бессмысленность своих надежд о возвращении к прошлому», предоставляла возможность работать. Но «кадетствующие элементы» не встали на путь сотрудничества, оказывали «упорное сопротивление» и «упорно, злобно и последовательно старались дискредитировать все начинания» власти, «подвергая их якобы научной критике. В области публицистики они гнули ту же линию. Художественная литература, издаваемая в этих кругах, была также антисоветская. В области философии они проповедовали мистицизм и поповщину...». И так далее, и тому подобное: врачи «усердно фабриковали антисоветское мнение в своей среде», контрреволюционно настроенные агрономы «вели ту же работу в своей области (?)», часть церковников «активно выступила против изъятия церковных ценностей».

Обращаясь к тем «представителям старой интеллигенции, которые будут лояльно работать с советской властью», власть заверяет, что будет их «высоко ценить и всячески поддерживать».

И впроброс: «Среди высылаемых почти нет крупных научных имен. В большинстве это политиканствующие элементы профессуры, которые гораздо больше известны своей принадлежностью к кадетской партии, чем своими научными заслугами».

«Правда», как всегда, лжет — имена Бердяева, Франка, Трубецкого и других русских философов были хорошо известны за границей, их произведения переводились на разные языки и вызывали интерес у просвещенной европейской публики.

Что же касается принятых мер, то в сообщении выражалась уверенность, что они «будут, несомненно, с горячим сочувствием встречены со стороны русских рабочих и крестьян, которые с нетерпением ждут, когда, наконец, эти идеологические врангелевцы и колчаковцы будут выброшены с территории РСФСР».

В тот же день — отдадим справедливость режиму, иногда он умел признавать свои ошибки — Дзержинский на заседании комиссии по высылке признает, что в отношении 9 петроградцев и 19 москвичей поторопились, и комиссия высылку отменяет.

И, признав, в этот же день, 31 августа, отдает приказ своим сотрудникам приступить к арестам среди «антисоветски настроенных студентов».

Как нас уехали… (из воспоминаний Михаила Осоргина)

В 1932 году Осоргин, шедший под 57-м номером в «Списке активной антисоветской интеллигенции (профессура)» (в котором были Бердяев, Трубецкой, Франк, Степун и Айхенвальд), опубликовал в парижских «Последних новостях» (1932, 28 августа, № 4176) небольшой мемуар «Как нас уехали» (Юбилейное)».

Эсера Осоргина преследовали при старом режиме — в декабре 1905-го, после шестимесячной отсидки в Таганской тюрьме он был приговорен к пяти годам каторги, которую заменили высылкой из России, продолжали преследовать при новом — арестовали в 1919-м, но вступился Балтрушайтис⁵⁵, и его освободили.

В Помголе редактировал бюллетень «Помощь». Когда ВЧК обрушился на Помгол, Осоргина вместе с Прокоповичем и Кусковой приговорили к расстрелу. Но вмешались Фритьоф Нансен и глава АРА Герберт Гувер⁵⁶, которые беспрерывно слали в Совнарком телеграммы с требованием отменить казнь.

В правительстве к голосам мировых авторитетов прислушались, и всех троих не расстреляли: 1 ноября 1921 года Президиум ВЧК постановил в административном порядке выслать С.Н. Прокоповича и Е.Д. Кускову — в Тотьму Вологодской губернии, а М.А. Осоргина — в Солигалич Костромской губернии.

Осенью 1922 года созрело решение избавиться от всех троих.

Через десять лет, когда боль от разлуки с родиной немного утихла, Осоргин расскажет без всякой злости — с юмором, окрашенным горечью, — о перипетиях своей высылки и о слухах, которыми полнилась Москва: «в командующих рядах нет полного согласия по части нашей высылки; называли тех, кто был “за” и кто был “против”. Плохо, что “за” был Троцкий. Вероятно, позже, когда высылали его самого, он был против этого!»; и о вечном российском абсурде — пришел в ГПУ, где «сидел дважды, и в “Корабле смерти”, и в “Особом отделе”», «арестовываться», а оказалось, что «добровольно попасть в страшное здание не так просто:

— Куда вы, товарищ, нельзя сюда!

— Меня вызвали.

— Предъявите пропуск!

— Нет у меня пропуска, по телефону вызван.

— Нельзя без пропуска, заворачивай».

«Да мне к следователю», — увещевает несколько удивленный автор книги «Призраки. Три повести», увидевшей свет за несколько лет до ареста, и, когда после получасовых уговоров в канцелярию все-таки пропускают, слышит: «Вам зачем туда?» Преисполненный смирения посетитель объясняет: «Мне бы нужно арестоваться», а в ответ: «Без разрешения нельзя».

В конце концов, после долгих телефонных переговоров «молодой солдатик» все же пропустил его.

«Здание огромное, найти нужного человека трудно, — вспоминал Осоргин, — раньше меня и здесь водили, больше по вечерам, темными коридорами. Наконец, добрался — столкнулся в большой комнате с десятком товарищей по несчастию, уже освобожденных и вызванных для писанья каких-то протоколов. Все люди почтенные, на возрасте, неуместные в такой обстановке, не похожей на деловой кабинет».

Следователи были самоуверенны, но малограмотны и не имели ни малейшего представления о каких-то там «товарищах» Бердяеве и Новикове (в 1912 году член Государственной Думы, в 1919–1920 годах — ректор Московского университета. — Г.Е.), не говоря уже о самом просителе «арестоваться»: «Вы что же, писатель? А чего вы пишете?» И к Бердяеву: «А вы, говорите, философ? А чем же занимаетесь?»

А на вечный российский вопрос неугомонного Осоргина, написавшего  не только «Призраков», но и замечательную книгу «Охранное отделение и его секреты», изданную во времена Февральской революции 1917 года: «В чем мы обвиняемся?», — «умный» следователь Решетов ответил: «Оставьте, товарищ, это неважно! Не к чему задавать пустые вопросы».

Рассказал Осоргин и о неразберихе с документами, когда в одном — одно, в другом — другое, и, наконец, выдают третий: «Другой следователь подвинул мне бумажку:

— Вот распишитесь тут, что вам объявлено о задержании.

— Нет! Этого я не подпишу. Мне сказал по телефону Решетов, что подушку можно не брать!

— Да вы только подпишите, а там увидите, я вам дам другой документ.

В другом документе просто сказано, что на основании моего допроса (которого еще не было) я присужден к высылке за границу на три года. И статья какая-то проставлена.

— Да какого допроса? Вы еще не допрашивали?

— Это, товарищ, потом, а то так мы не успеваем. Вам-то ведь все равно.

Затем третий «документ», в котором кратко сказано, что в случае согласия уехать на свой счет освобождается с обязательством покинуть пределы РСФСР в пятидневный срок; в противном случае содержится в Особом отделе до высылки этапным порядком.

— Вы как хотите уехать? Добровольно и на свой счет?

— Я вообще никак не хочу.

Он изумился:

— Ну как же это не хотеть за границу! А я вам советую добровольно, а то сидеть придется долго.

Спорить не приходилось: согласился «добровольно».

Писали что-то еще. Все-таки в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: «нежелание примириться и работать с советской властью». Может быть, передаю не точно — но смысл таков»⁵⁷.

Уезжать не хотел не только Осоргин. Неужели не понимал не только он, но и Степун, и Бердяев, все, те, кто не хотел эмигрировать, что их в дальнейшем может ждать на родине? Вопрос риторический.

Отвечая на вопрос в ЧК: «Каково ваше отношение к эмиграции?», Степун напишет, что против нее, если бы был за, то давно уехал бы из России. О своем нежелании эмигрировать говорил и Бердяев: «Я не хотел эмигрировать, и у меня было отталкивание от эмиграции, с которой я не хотел слиться»⁵⁸. Когда сообщили решение о высылке, у него «сделалась тоска». Но вместе с тем было чувство, что он попадет«в более свободный мир»и сможет «дышать более свободным воздухом»⁵⁹.

Каждому свое (гонители и изгнанники)

Древние римляне свято верили в справедливость, сформулировав классический принцип — suum cuique.

Ленин после третьего инсульта, случившегося 9 марта 1923 года, превратился в идиота — лишился речи и способности самостоятельно передвигаться; умер 21 января 1924 года.

Сталин, став в 1930-х годах полновластным правителем страны, решил, что лучший враг — мертвый, от практики высылки «нежелательных элементов» перешел к их уничтожению; умер 5 марта 1953 года вследствие кровоизлияния в мозг.

Каменев в течение 1920–1930-х годов занимал ряд важных партийных и государственных постов, вместе с Зиновьевым был в оппозиции к Сталину, дважды исключался из партии, дважды арестовывался, дважды был осужден. В 1936-м по делу так называемого «Троцкистско-зиновьевского объединенного центра» приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно в 1988 году.

Троцкий через два года после смерти Ленина вместе с Зиновьевым и Каменевым возглавил левую оппозицию новому вождю партии. В январе 1928-го он был сослан в Алма-Ату, через год разделил судьбу высланных интеллигентов, но выслали его не в Германию, а в Турцию. Некоторое время он жил в Европе, в 1932-м был лишен советского гражданства. В конце 1936-го перебрался в Мексику, где в мае 1940-го ничего не забывавший и никогда ничего не прощавший своим врагам Сталин достал его в рабочем кабинете дома в Койоакане. Смерть наступила от удара ледорубом в затылок, который нанес испанский коммунист и агент НКВД Рамон Меркадер.

Уншлихт в 1921–1923 годах занимал пост заместителя председателя ВЧК-ОГПУ. В 1933–1935 годах был начальником Главного управления Гражданского флота при СНК СССР. 11 июня 1937 года был арестован по делу «антисоветской троцкистской военной организации в Красной Армии». 28 июля 1938 года Военной коллегией Верховного Суда СССР приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 28 (29?) июля. Посмертно реабилитирован в 1956 году.

Судьбы пятерых философов сложились по-разному. В Германии осели только Ильин и Степун. Оба работали в Русском научном институте в Берлине, первый в мае 1933-го поддержал гитлеровский режим, второй был противником нацизма. Ильин умер в Цолликоне⁶⁰ 21 декабря 1954-го. Степун — в Мюнхене 23 февраля 1965-го.

Трубецкой после Берлина, где сотрудничал с Русским общевоинским союзом, был советником у генералов Кутепова и Миллера, переехал во Францию, где и скончался 24 октября 1949 года.

Франка в 1937 году вызывали в гестапо — для нацистов крещеный иудей был иудеем, а не христианином, главным было не вероисповедание, а кровь. В том же году ему удалось перебраться в Париж. В 1945 году он уехал в Лондон, где и ушел из жизни 10 декабря 1950-го.

Бердяев в Германии надолго не задержался. В 1924 году он уехал во Францию, семь раз был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. В 1946 году принял советское гражданство, но в Советский Союз не вернулся, умер в Кламаре в 1948-м от разрыва сердца за письменным столом, успев закончить труд «Царство Духа и Царство Кесаря».

Все пятеро, если бы их не выслали, вряд ли уцелели бы во время «Большого террора».

Когда их высылали, все они дали подписку о невозвращении в РСФСР без разрешения органов советской власти.

Изгнанники вернулись в Советский Союз книгами, опубликованными в годы перестройки. В то время страна, спотыкаясь и оступаясь, делала первые робкие шаги к свободе, от которой, оступаясь и спотыкаясь, уходит в наши дни.

Р.S. Небосвод пуст

Высылка философов из СССР прервала связь времен.

Власть озаботилась созданием марксистско-ленинской школы — нужны были «философы», обслуживающие режим, такие, как А.М. Деборин или М.Б. Митин. Но все-таки она давала возможность работать востоковедам С.Ф. Ольденбургу, Ф.И Щербатскому; античникам А.Ф. Лосеву, А.А. Тахо-Годи; так называемым русским космистам К.Э. Циолковскому, А.Л. Чижевскому; исследовавшему проблемы философии языка, литературоведу, культурологу М.М. Бахтину и занимавшемуся историей философии, исследователю наследия Канта, логику В.А. Асмусу; ученым-литературоведам, принадлежащим к так называемой «формальной школе» В.Б. Шкловскому, Б.М. Эйхенбауму и даже тартуско-москов­ской семиотической школе, в которую входили Ю.М. Лотман, Вяч.Вс. Иванов и другие, опиравшиеся на своих предшественников-«формалистов».

Тех, кто не вписался в режим и исповедовал немарксистские взгляды, хотел быть и оставаться независимым философом, власть преследовала, как Л. Гумилева и Д. Андреева, или высылала, как А. Зиновьева, или разрешала эмигрировать, как А. Пятигорскому.

В новой России произошел упадок — философов такого масштаба нет.

Я бы сказал, что произошло даже некоторое вырождение философии как науки.

Чтобы не быть голословным — только один пример. Верящего в существование «камышовых людей» и «исполинских котов» (?) А. Дугина, изрекающего: «Нам настолько безразлично, есть смысл или его нет, что мы не будем иметь ничего против, если он исчезнет окончательно», призывающего «убивать, убивать, убивать… это я вам как профессор говорю», — вряд ли можно назвать профессором и философом.

Хотя некоторые его таковым считают.

Небосвод пуст.

1   Хоружий С.С. Философский пароход // Литературная газета. — 1990. — 9 мая, 6 июня. Автор известен не только своей научной деятельностью — переводил Джойса, в том числе и роман «Улисс» (1993; вместе с Виктором Хинкисом).

2 Тов. Троцкий об отношении Европы и Америки // Известия. — 1922. — 30 августа.

3 Лосский Н.О. Воспоминания: Жизнь и философский путь. — Мюнхен, 1968. С. 218–219.

4 Там же.

5 Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. — СПб.: Алетейя, Прогресс, 1994. — С. 617–628.

6 Там же.

7 Айхенвальд Юлий. Поэты и поэтессы: Александр Блок, Гумилев, Анна Ахматова, Мариэтта Шагинян. — М.: Северные дни, 1922.

8 Правда. — 1922. — 2 июня.

9 Как известно, не бывает ничего более постоянного, чем временное, — постановление сохраняло силу закона вплоть до 12 июня 1990 года, когда Верховный совет СССР принял новый закон «О печати и других средствах массовой информации». Закон Россий­ской Федерации «О средствах массовой информации» от 27.12.1991 повторил закон, принятый Верховным советом СССР.

10 Ленин В.И. Сочинения. — Т. 10. — С. 253.

11 Протоколы заседаний Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов Р., С., Кр. и Каз. Депутатов 11 созыва. — М.: Изд. ВЦИК, 1918. — С. 24.

12 Толстой Дмитрий Андреевич, граф (1823–1889) — занимал разные государственные посты во времена Александра II и Александра III, министр внутренних дел и шеф жандармов в 1882–1889-х годах.

13 Плеве Вячеслав Константинович (1846–1904) — в 1902–1904 годах занимал пост министра внутренних дел и шефа жандармов.

14 Летом 1918 года большевики закрыли газету за демократическую позицию, в том числе и за публикацию «Несвоевременных мыслей» Горького, в которых он довольно резко критиковал новый режим.

15 Бурцев оказался первым политическим заключенным в России — 25 октября 1917 года в первом и единственном номере газеты «Наше общее дело» он разместил передовую, которая начиналась со слов: «Граждане, спасайте Россию...». Этого было достаточно, чтобы по приказу Троцкого, бывшего в то время председателем Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, посадить известного публициста и издателя журнала «Былое» в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где он сидел и при Александре III, и при Николае II. Какая ирония судьбы, однако.

16 Министр исповеданий Временного правительства. Вместе с другими членами кабинета был арестован в ночь с 25 на 26 октября.

17 Министр финансов Временного правительства, ученый-экономист. Так же, как и другие министры, был арестован и посажен в Петропавловскую крепость.

18 Министр торговли и промышленности Временного правительства. Его постигла та же судьба, что и Карташова, и Бернацкого.

19 Цит. по: М. Горький. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре. — М.: Советский писатель, 1990. — С. 152–153.

20 Просуществовало до 24 октября 1991 года.

21 Согласно БСЭ — Центральная комиссия помощи голодающим при ВЦИК. Создана декретом ВЦИК от 18 июля 1921 года в связи с жестоким неурожаем, поразившим в 1921 году обширную территорию советской страны, особенно Поволжье (крестьянское население голодающих районов составляло около 30 млн человек).

22 Правда. — 1930. — 15 ноября.

23 Письма распространялись в списках. Были опубликованы в Париже в 1922 году издательством «Задруга». Впервые в Советском Союзе — Новый мир. — 1988. — № 10.

24 Это о людях, которые не покладая рук работали, чтобы помочь голодающим крестьянам.

25 Ленин В.И. Полное собрание сочинений: в 55 т. — М.: ГИПЛ, 1970. — Т. 45. Март 1922 — март 1923. — С. 33.

26 Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. — М., 1922. — № 51. — Ст. 646. — С. 813–814.

27 Так называемый «Тактический центр», образовавшийся весной 1919 года, в который входили, помимо С.Е. Трубецкого, русский историк С.П. Мельгунов, товарищ министра внутренних дел Временного правительства С.М. Леонтьев, товарищ министра внутренних дел Временного правительства Д.М. Щепкин и другие, координировал деятельность антибольшевистских организаций. Осенью, после ареста органами ВЧК руководства Национального центра, прекратил деятельность. В 1920 году большинство членов Тактического центра также были арестованы и 20 августа 1920 года приговорены Верховным революционным трибуналом при ВЦИК к смертной казни, замененной на различные сроки заключения.

28 Всероссийская политическая организация, которую образовали в Москве в мае — июне 1918 года члены Конституционно-демократической партии Н.Н. Щепкин, А.Д. Алферов, Н.А. Огородников и другие, поддерживающие Белое движение.

29  Авинов Николай Николаевич (1881–1937) — правовед, член партии кадетов, во втором составе Временного правительства был товарищем министра внутренних дел.

30 Главное управление профессионального образования в составе Наркомпроса (1921–1930).

31 Богданов Петр Андреевич (1882–1939) — советский государственный деятель, старый большевик. В 1921–1925 годах председатель ВСНХ РСФСР.

32 Ежедневная газета, выходившая в Берлине (1920–1931) под редакцией лидеров кадетов И.В. Гессена и В.Д. Набокова.

33 Семашко Николай Александрович (1874–1949). С 1918 по 1930 год был народным комиссаром здравоохранения РСФСР.

34 Коалиция политических партий, выступающих против нового режима, которую основали кадеты, народные социалисты (энесы) и эсеры.

35 Ионов (Бернштейн) Илья Ионович (1887–1942) — революционер, издательский работник. В 1919—1923-х годах был заведующим петроградским отделением Госиздата РСФСР.

36 Лебедев-Полянский (наст. фам. Лебедев; псевд. — Валериан Полянский) Павел Иванович (1882–1948) — критик, литературовед. В 1922–1930-х годах — начальник Главлита.

37 Логос. Международный ежегодник по философии культуры организован Федором Степуном и философами-неокантианцами Борисом Яковенко и Сергеем Гессеном, немецкими (Р. Кронер, Г. Мелис) 1910–1914-х годах выходил в издательстве «Мусагет», а позже — в «Товариществе Н.О. Вольфа». После эмиграции Гессена в 1922 году и высылки Степуна возобновил издание в Праге в 1925-м.

38  Середа Семен Пафнутьевич (1871–1933) — советский государственный и партийный деятель. С 1918 года нарком земледелия, с 1920-го — член президиума ВСНХ, с 1921-го — Госплана, с 1930-го — заместитель председателя СНК СССР.

39 Цит. по: АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 175. Л. 93.

40 Там же.

41 Цит. по: АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 175. Л. 106.

42 Бердяев Николай. Самопознание (опыт философской автобиографии). — Paris:YMCA-Press, 1949. Цит. по: Бердяев Николай. Самопознание. — М.: Вагриус, 2004. — С. 216.

43 Центральный архив КГБ СССР, дело № 15778, архив Н-1554, л. 15.

44 Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК—ГПУ. 1921–1923. — М., 2005. — С. 11.

45 Так в протоколе допроса — ЦА ФСБ РФ. Д. № Р-47815.

46 Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. В 2-х томах. — Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1956.Цит. по: Ф. Степун. Бывшее и несбывшееся. — СПб.: Алетейя, 1994. — С. 617–628.

47 Степун Ф.А. Мысли о России. Очерк II // Степун Ф.А. Сочинения. — М., РОССПЭН, 2000. — С. 206.

48 Там же.

49 На дальнейших перипетиях его судьбы останавливаться не имеет смысла. Иванов-Разумник рассказал о своей жизни в книге «Тюрьмы и ссылки» (Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953). В 2000 году «Новое литературное обозрение» под одной обложкой издало «Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки» в серии «Россия в мемуарах».

50 Организация была образована в Москве в марте — мае 1918 года. В нее входили кадеты, эсеры, энесы. Боролась с большевиками за «воссоздание русской государственной власти».

51 АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 175. Л. 45–58.

52 Старого большевика, литературного критика Александра Воронского обвинят в принадлежности к «антисоветской троцкистско-террористической организации» и расстреляют в августе 1937 года. Реабилитируют в феврале 1957 года.

53 Там же.

54 Первое предостережение // Правда. — 31 августа 1922 года.

55 Бывший председатель Московского союза писателей, в 1920-х годах представлял интересы Литовской Республики в Москве.

56 Герберт Гувер возглавлял Американскую ассоциацию помощи (ARA) в 1918–1923 годах. С 1929 по 1933 годы — 31-й президент США.

57 В книге «Времена», изданной в Париже в 1955 году, он вспомнит еще один эпизод. Когда на прощание следователь предложит в очередной раз заполнить очередную анкету, на первый вопрос: «Как вы относитесь к Советской власти?» — Осоргин ответил: «С удивлением». Следователь юмора не поймет.

58  Бердяев Н.А. Указ. соч. — С. 217.

59 Там же.

60 Город в Швейцарии в кантоне Цюрих.