НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Данте и Фаворский свет

Ольга Седакова. Мудрость Надежды и другие разговоры о Данте. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021.

Мандельштамовский заголовок новой книги Ольги Седаковой¹  должен быть понят правильно: это не просто размышления поэта о поэте, но разговор, меняющийся по ходу, причем качественно. Мандельштам исследовал, как речь Данте, начинаясь как реализация звуковых и смысловых возможностей итальянского языка, меняет местом орудие и цель: спасение оказывается орудием, а поэтическое слово — целью, правильным попаданием, после которого мы все оказываемся в совсем иной ситуации, чем прежде. Цель, конечно, должна пониматься не как эстетическая задача, но как мера меткости и ориентир ума, а не переживания. В книге Седаковой пройдены мандельштамовские маршруты, но совсем с другой философской и богословской основательностью.

Русская литература о Данте не так велика, и ближайшими предшественниками Седаковой в России можно считать А.Л. Доброхотова и свящ. Георгия Чистякова. Доброхотов в книге «Данте» показал, как появление сюжетов и образов в различных произведениях поэта объясняется не частной, а общей позицией: только так мог ученый флорентиец этого времени говорить о космосе и об истории. Гениальность Данте — вовсе не в воображении, а в умении идти дальше других, в том числе средствами воображения. Священник Георгий Чистяков в «Беседах о Данте» показывает, что у Данте нет не только привычной нам романтической фантазии — его адские образы вполне каноничны, — но нет еще многого, например, картинности или психологизма в обыденном смысле. Есть совсем другое — особое строение ума автора и героев, небывалым прежде образом просвещаемого на глазах читателя.

По жанру книгу Седаковой можно назвать «оснвной поэтикой», по образцу «оснвного богословия» (фундаментальной теологии) в XIX веке или фундаментальной онтологии Мартина Хайдеггера в ХХ веке. Основное богословие, противостоя скепсису Просвещения, поставившего под вопрос самые первые понятия религии, такие как «вера», «дух» или «спасение», показывало, что эти понятия обладают собственным содержанием, которое не может быть сведено к какой-то частной форме рациональности. Также и фундаментальная онтология Хайдеггера показывала, что ни онтология, ни гносеология не могут быть сведены к процедурам, с помощью которых мы получаем философские результаты; что у бытия есть собственный смысл, независимо от того, какими способами мы его осмысляем. Седакова делает третий шаг после этих двух, создавая третью оснвную науку; и смею предположить, что рецензируемая книга лет через пять станет вузовским учебником.

Основная поэтика исследует, как можно видеть в поэтической форме не инструмент, вообще не способ безотказно добиваться целей, а наоборот, — условие восприятия. Для Седаковой у того, о чем говорит Данте в трех кантиках «Божественной комедии», есть собственное содержание и собственная форма; тогда как поэтиче­ские приемы, начиная с терцин, тройных рифм, только помогают внимательнее прислушиваться к этому содержанию.

Этому отношению содержания и поэтических приемов посвящено, например, тонкое эссе о музыке в поэме Данте. Седакова показывает, как музыка вовсе не просто обрамляет действие и усиливает выразительность, но вовремя умолкает, позволяя понять богословские истины, такие, как воскресение во плоти и преображение. Богословские понятия нельзя просто разложить на части и усилить выразительность каждой из частей путем воображения или даже моделирования; напротив, нужно понять, как они работают, — каким образом после того, как ты понял действительность звука, ты можешь понять действительность благодати. Комментаторские наблюдения, например, над тем, в каких случаях «орган» означает музыкальный инструмент, а в каком — особое хоровое пение или концерт, служат той же цели исследования богословия Данте.

Методологическим своим предшественником, как все знают, Седакова считает С.С. Аверинцева. Седакова говорит, что его концепция риторики подразумевала диалог и слушание — риторическое слово вовсе не должно заставлять все звучать, но, напротив, подразумевает ситуацию все новых и новых реплик. Можно было бы сопоставить этот подход с постструктурализмом, к которому Седакова относится с опаской: но там тоже реплика не есть просто высказанная мысль, это прежде всего ситуация разговора и возможность мыслить дальше. И как раз в такой оснвной поэтике начинается самое поразительное, когда мы говорим о Чистилище и о Рае.

Аду посвящено только одно эссе книги: в аду невозможны богословские и философские разговоры, разве антропология, предваряющая более искреннюю антропологию двух других частей поэмы. Например, в аду выясняется, что быть человеком — значит быть слышимым, и пока души ада могут обращаться и быть услышанными, они не погибли до конца. Но в Чистилище и Раю оказывается, что душа — вовсе не конечная сущность, из которых состоит загробный мир. Мы привыкли фантазировать идеальную жизнь душ без тел, в упрощенном платонизме и упрощенном христианстве, где душа как будто остается действующим лицом и без тела может лучше сыграть свою роль. Так и слышится в уме строгий голос философа В.В. Бибихина, который сразу сказал бы: люди почему-то считают, что у них что-то есть, что у них душа и душевность уже при себе, в кармане, и они могут в своем беспочвенном воображении распоряжаться ею как угодно. Книга Седаковой не дает права так поступать.

Душа для Данте, как показывает Седакова, — тоже одежда, как и тело. Можно так же совлечь с себя душу, как и тело. Можно потерять душу и вновь обрести, можно отдать душу в залог и получить в руки как драгоценное достояние — все эти евангельские понятия, а для нас — стертые штампы вроде «положить душу за других», в мире Данте оживают и, более того, определяют сюжет передвижения по Чистилищу, и особенно по Раю. Конечно, понятно, что Чистилище и есть такая работа над душой, которую следует очистить и вернуть себе. Но что происходит с душой в Раю?

Ответ таков: в Раю душа уже не просто имеет надежду, а живет ею. Для нас, опять же, «жить надеждой» означает тешить себя иллюзиями. Для Седаковой это прямо противоположное: умение превращать мышление в жизнь. Например, когда мы мыслим, мы терпеливо сосредоточены на вопросе, надеясь найти решение. Когда мы чувствуем, мы тоже следим за собой, чтобы это чувство не исчезло, и надеемся, что за этим чувством что-то стоит. Просто в обыденном мире такая надежда выносится за скобки, и мы предпочитаем определять себя как «человека разумного», словно мы просто мыслим, работаем, влюбляемся или разочаровываемся, и ничего больше.

Этому облачению в душу как сюжету посвящена центральная работа книги «Круг. Крест. Человек», представляющая собой что-то вроде сложной конструкции воображаемой архитектуры, трехмерного архитектурного конструктора, который читатель с радостью склеивает. В этой работе «Рай» Данте рассмотрен как динамический экфрасис равеннских мозаик; и великий образ этих мозаик, крест в круге, понимается как символ, соединяющий распятие, Воскресение и преображение Христа. Круг тоже оказывается «одеждой», сияющими одеждами Христа, душой как одеждой, разумом как одеждой мысли. Созерцание такого круга — это и есть то разумное спасение человека, которому Данте хотел научить своих читателей. Бесспорно, эта статья будет решающей и в дискуссиях о том, совместимы ли восточный христиан­ский исихазм как созерцание Фаворского света и западное подражание Христу, — ответ точно оказывается положительным.

Сперва кажется, что вторая часть книги, о восприятии Данте в русской поэзии, и третья, переводы из «Новой жизни» Данте, — это просто тематически обособленные разделы. На самом деле во второй части опыт позднего Мандельштама рассмотрен как опыт поэзии вопреки всему: как возможно поэтическое высказывание, как облечься в поэтическое высказывание, когда ни в опыте вокруг, ни во внутреннем опыте для него уже нет никакого основания. Переводы из «Новой жизни» Седакова включала еще в ранние машинописные книги своих стихов, например, в «Строгие мотивы». В этих же машинописных книгах было стихотворение о прклятом поэте, который «рос, окутан нежностью двойной», и только после прочтения новой книги Седаковой я понял, что речь не о социальных обстоятельствах, а об этих двух одеждах души и тела.

Александр Марков

1  О предыдущей «дантовской» книге О. Седаковой см.: Марков А.В. Как все слова стали другими. Рец. на: Ольга Седакова. Перевести Данте. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020 // Знамя. — 2020. — № 10. В основе данной рецензии лежит выступление на презентации книги: клуб «Покровские ворота», 7 февраля 2022 года.