АРХИВ

«Мой странный друг, мой друг бесценный»

Переписка Б.Я. Ямпольского с Н.Н. Шубиной с 8 февраля по 1 апреля 1969 года

Год столетия Бориса Ямпольского подходит к концу почти незамеченным, — нам известна единственная вышедшая в этом юбилейном году биографическая статья о Ямпольском — Алексея Поликовского в «Новой газете» («Рукопись, спрятанная на Лубянке», «Новая газета», № 104 от 17.09.21).

Борис Ямпольский родился 21 июня 1921 года в Астрахани. Отец — управляющий рыбными промыслами. Осенью 1929 года в Астрахани начинается «процесс над рыбопромышленниками», в связи с чем семья спешно уезжает в Саратов.

Школьником увлекался поэзией, литературой; было решено, что по окончании школы Борис поедет в Москву, в Литературный институт им. А.М. Горького. Имелись уже рекомендации от Иосифа Уткина и Алексея Толстого.

17 апреля 1941 года учащийся выпускного класса Борис Ямпольский был арестован и осужден на 10 лет по ст. 58 п. п. 10 и 11 УК СССР. Вместе с ним были арестованы и приговорены к различным срокам еще 11 человек¹ .

Отбыв срок на Северном Урале в Богословлаге, в 1951 году Ямпольский был оставлен на «вечное поселение» там же, в г. Карпинске (бывшем Богословске). Реабилитировали его только в декабре 1961 года. Вернулся в Саратов.

Нина Николаевна Шубина — лектор-литературовед Свердловской филармонии — приехала в Карпинск с лекцией о Некрасове в 1956 году, тогда они и познакомились.

В письме В.Л. Сосновскому²  от 1987 года Борис Ямпольский писал: «Кто такая Н.Н. спрашиваешь. Мой странный друг, мой друг бесценный. Тридцать лет назад пережили мы с ней отчаянный роман. Я был женатым уже, она — замужней. У нее — дочка, у меня — двое. Я жил в Карпинске, она — в Свердловске. Встречались и там, и тут, и на ничейной земле. И вот с тех пор, вместо того чтобы состоять в браке, состоим — в переписке. Сотни писем! Три мимолетных встречи за тридцать лет».

В ссылке Ямпольский начал писать о лагере. В Саратове продолжил и закончил: 58 рассказов о людях, встретившихся ему в лагере.

Единственный, кому Ямпольский доверил прочесть рукопись целиком, Б.А. Слуцкий, оценил ее очень высоко. Один рассказ — самый лояльный, о крупном венгерском коммунисте Бауэре³  — Б.Я. показывал К.Г. Паустовскому. Константину Георгиевичу рассказ понравился, и он обещал опубликовать его во втором, так и не вышедшем выпуске альманаха «Тарусские страницы»; тот же рассказ Р.Д. Орлова отнесла в редакцию «Нового мира», откуда в Саратов пришла положительная внутренняя рецензия, в которой сообщалось, однако, что «эта тема пока закрыта».

В 1971 году в Саратове, как и по всей стране, прокатываются обыски и задержания. Ямпольский предупреждает саратовских друзей о необходимости уничтожить весь имеющийся у них самиздат. Ближайший друг, Нина Карловна Кахцазова, с которой в четыре руки перепечатывали то, что Б.Я. чемоданами привозил из Москвы от Л.Е. Пинского, Копелевых, Е.С. Гинзбург, Н.М. Коржавина и др., не уничтожила хранившееся у нее, пожалела. Наутро после обыска она покончила с собой, полагая, что подвела как саратовских друзей, так и москвичей. В ночь после обыска у Нины Карловны Ямпольский прячет в тайник готовую рукопись «Пятьдесят восемь», приложив к ней отзыв Б. Слуцкого и рецензию из «Нового мира». Сжигает все свои блокноты и черновики. «Дело» закрыли, опубликовали обличительную статью «У позорного столба» в местной газете «Коммунист». Многие из названных в статье потеряли работу, некоторым «предложили» уехать из Саратова. Ямпольский вынужден был уехать в «подстоличную Сибирь» — Петрозаводск. Оттуда во второй половине 1976 года перебрался в Ленинград.

Осенью 1987 года, в начале перестройки, в ленинградской квартире Б.Я. раздался звонок из Москвы. Звонил Г.Я. Бакланов — в то время главный редактор журнала «Знамя», а в 1971 году — сосед Б.А. Слуцкого: «Борис Яковлевич! Раньше можно было только о Сталине, теперь можно и о Ленине. Несите вашу рукопись».

Но саратовский тайник оказался пуст. Друзья устроили Б.Я. встречу с бывшим следователем КГБ, который сообщил, что в ночь после обыска у Н.К. Кахцазовой за Б.Я. проследили и тогда же забрали рукопись из тайника.

«Мы ждем и вы ждите», сказал  тогда Ямпольскому отставной КГБшник. На все обращения в саратовское КГБ (ФСБ) приходит однотипная отписка: ищем, не можем найти.

В надежде вернуть рукопись, в 1998 году Б.Я. публикует книгу автобиографической прозы «Избранные минуты жизни»⁴ .

В 1999 году Бориса Ямпольского принимают в Петербургский союз писателей.

В феврале 2000 года Бориса Яковлевича Ямпольского не стало.

Переписка Бориса Ямпольского с Ниной Шубиной представляет собой как литературный, так и историко-культурный интерес. По сути, перед читателем автопортрет русского интеллигента второй половины XX века, отражающий как его литературные вкусы и взгляды, так и события в стране и мире.

Нина Николаевна прошла фронт, во время войны вступила в партию. Борис Яковлевич прошел тюрьму, лагерь, ссылку. Их отношение к прошлому и настоящему страны, взгляды на назначение поэзии и искусства очень разнились и были типичными для двух Россий, встретившихся тогда и взглянувших друг другу в глаза, по слову Анны Ахматовой.

Ум, сердечность и доброжелательность помогали обоим расслышать друг друга за шумом собственного сердца. «Мы на редкость совпадаем в чем-то едва ли не самом главном…» — писал Борис Ямпольский Нине Шубиной.

Борис Яковлевич посылал Нине Николаевне неопубликованные или опубликованные за границей стихи, прозу, письма, самодельные сборники стихов⁵  Цветаевой, Мандельштама, Гумилева, Кузмина, Волошина, Слуцкого, Коржавина, Чичибабина, Жигулина, Друскина и др. Многое из хорошо известного сейчас ходило тогда только в списках. Кое-что до сих пор мало известно.

«Пожизненная переписка» Ямпольского с Шубиной состоит из огромного количества писем. Начало переписки с 23 мая 1964 года по 5 февраля 1969 года было опубликовано в 2001 году⁶ . Представленная здесь публикация начинается со следующего письма, от 8 февраля 1969 года, и продолжается по 1 апреля 1969 года, то есть менее чем за два месяца. Таков был забытый теперь эпистолярный стиль общения.

Письма самой Нины Николаевны не сохранились. По арестантской привычке Б.Я. ничего не хранил. Письма Бориса Ямпольского были бережно сохранены и любезно предоставлены Ниной Николаевной Шубиной.

Необходимые комментарии сделаны петербургским критиком библиографом Публичной библиотеки Н.Л. Елисеевым.

Все указанные в публикации ссылки, касающиеся Бориса Яковлевича Ямпольского, можно найти на сайте: sites.google.com/view/borisyampolsky⁷ .

Алла Ямпольская

8 февраля 1969 года

С охотой высказываю всякие банальности. С интересом читаю твои. Все они, и твои и мои, не сами по себе интересны, но тем — кто какие и как высказывает: в чем же еще так видимы становимся мы, грешные, как ни в приверженности к тем или иным банальностям?

«И охота же тебе?» — удивляешься. Да! Охота! Тебя, т.е. взгляды твои — из чего и на чем они? — разузнать охота. Нет-нет, да скажешь такое, от чего ахаю: слышал уже от многих и ничуть не удивлялся, но — от тебя! Каким образом?! Мало того, что НЕ липовую душу твою знаю, но и — что ни говори, — а не лопатой же кусок хлеба добываешь!

И это не просто интересно мне (интересного хватает, не знаешь, что раньше хватать!), но у меня прямо-таки КИШКОВАЯ нужда в этом.

Из чего она? Да из того, что я абсолютно убежден, своими глазами, ушами знаю (и подтверждение этому в каждом письме твоем), что мы на редкость совпадаем в чем-то едва ни самом главном, какой-то сутью своей глубинной.

Приехала опять в Карпинск и, повидав в ДКУ⁸  меня (после всего...), написала (мне, в оставленном для меня письме): «Я думала, что я тебе больше не нужна. А увидела тебя и поняла: нужна».

Правильно поняла. Нужна была и потом. И всегда. И теперь.

А зачем? Почему, для чего пишу? Что получаю, какую цель преследую? Отчего не ослабела тяга? А главное, может быть, почему, если к тебе, то и не столь важно уж, о чем; нужно само по себе п и с а н и е, пусть даже переписывание (для тебя)?

Ведь человеку из прошлого, другой своей жизнью живущему ныне, и под пистолетом не найдешься на второе письмо (на первое ко всем найдешься).

И не от безлюдья же. Какое там к черту безлюдье! «Немного меньше, то и было б в самый раз»⁹ .

Каким было, каким стало отношение мое к тебе? — прислушиваюсь иной раз. И отмечаю, что х и м и ч е с к и й состав его, отношения моего к тебе, все тот же.

И «головного» в нем (твое в меня словечко) не больше, чем в другом — хоть и бесполезном, и вредном даже, а нужном, т.е. требуемом отчего-то.

Именно поэтому, мне думается, у т о л и т е л ь н е й писать тебе сон свой, чем спорить о мире и войне (и ты зря съездила мне по роже за «целую соленую»¹⁰ ).

Потерпи. Я сейчас начну.

Надписала на «Новом Маяковском»¹¹ : «...глупой комедии прекратите ход...»¹²  Как будто я был меньший Дон Кихот!

Тут не поняла. Ничего не поняла. Тут. А сказать тебе в чем дело я не смог: казалось, что этого н е л ь з я сказать. Можно ли или действительно НЕЛЬЗЯ было — не знаю и сейчас, сказал ли бы и сейчас — не знаю.

Знаю, что наткнулся тогда на ТО, на что ты отчего-то не наткнулась как будто. Т.е. наткнулась, конечно, но не придала значения, не остановилась во всяком случае.

И в ы н у ж д е н был останавливаться я. Было ли бы мне легче, если бы ты остановилась? Пожалуй, что — нет, пожалуй, что — тяжелей было бы. С одной стороны, но с другой — и легче.

Остановился я, как мне казалось (кажется и сейчас) за нас обоих...¹³

Потому-то и кричал (с и п е л) тебе в телефонную трубку: «Ты не права!.. ты не права...»

В последнем письме того времени (22 страницы синими чернилами) написала: «Да, я была не права!» Но оправдывала меня так, такими соображениями, (искренне, не краснобайски), что я, читая тогда, только головой качал: Господи! Да если бы так, разве бы я кричал «не права»? Кричал бы: «Права! Прости: сам не знал, какое я — дерьмо».

Я, конечно, и на самом деле не конфетка, но с тобой был от начала до теперь на пределе лучшего, что есть во мне, как в каждом человеке.

Пишу от матери. Она еще лежит. Я еще сижу. Мирка¹⁴  приезжает послезавтра.

8 февр. 69 г.

Б.

Попробую послать тебе два письма о том же, о чем и с тобой толкуем. Одно мое, другое талантливого критика и милейшего человека.

...Насчет того, кого слышат и кого нет, у меня много сомнений. Тут важно и качество слуха, и качество голоса.

Мы прощаем Евтушенко его длинноты, его растворение в непоэтической мысли и материале, его тактику, потому что «слышат».

Но беда в том, что и Р. Рождественского слышат, а он уж просто — солома. Мы его не прощаем, но есть, кто прощают. И по тем же мотивам. А ведь дальше-то пойдут совсем из потустороннего мира, например, «благородный рыцарь» Игорь Кобзев¹⁵ , успех которого тоже велик.

Что же, так и будем дух делить до атома, забыв, что давно уже имеем дело не с духом, а с чем-то другим — с газетой, рекламой, брошюрой против алкоголизма, ярлыком на узкие штаны.

Заболоцкого вон не особенно слышали, теперь начинают слышать, не так уж злободневен, а горит и разгорается.

Я не о том, что меняются оценки. Тут — другое.

Я последнее время все меньше склонен ценить в поэзии утилитарные, практические цели, лежащие вне духа, пусть даже и не близкие цели... Ведь начали мы с того, что поэзия вообще должна чему-то «служить». Потом она стала служить индустрии, потом соскам в Моссельпроме¹⁶ , потом чинам, потом целине и русско-китайскому братству...

В идее служить нет принципа, т.е. она абсолютно беспринципна, в ней нет самостоятельности, свободы выбора, даже если ты сам как будто выбрал свою службу.

Вот Н. Тихонов. В своих стихах, в их поэтических абстракциях ему многое удалось угадать, выразить. Но вот он начал оправдывать делом, т.е. пытаться воплотить их в жизнь, т.е. служить им; кончилось тем, что он стал репортером, а потом и вовсе ушел из поэзии. И эта эволюция была гладкой при полном одобрении публики.

Видно, дело в том, что поэт должен «слышать» не публику, а человека, а точнее — лучшего себя.

Я не могу точно сформулировать, но поэт, по-моему, должен в ы р а ж а т ь  и з н у т р и  с е б я, т.е. нечто представлять с а м. И вообще в поэте, я думаю, должно быть решительное отличие некоего духовного центра от вопросно-ответного устройства.

Между тем, у нас повелось считать поэта каким-то вопросно-ответным однотомником. И сами поэты стараются выдать как можно больше ответов на всякие разные темы. И все это кончается тем, что вопросы решаются так или иначе, но совсем другими средствами... А поэзия гибнет.

И по прошествии многих лет мы начинаем сознавать, что поэтов было много (острых, проблемных), а поэтических личностей, подлинных художественных ценностей осталось наперечет. И ведь оставшиеся отвечают теперь на наши вопросы!.. Однако не с помощью вопросно-ответного метода. Отвечают системой мышления, что ли, на комплекс внутренних потребностей.

И вот ведь какая штука: тем, кому бы «попить-поесть», скорее импонирует Евтушенко (если бы они дошли умом до Заболоцкого, мир бы решительно изменился!). А почему? Потому что Заболоцкий только «есть», только что-то «выражает» и, следовательно, бесполезен. Евтушенко же — «строит». И если бы Евтушенко (потому что Рождественский вполне их устраивает) строил чуть «потише», чуть более по-ихнему, они бы имели вó какое рекламное производство своего «попить-поесть»! Они-то как раз точат зуб на таких, как Евтушенко, потому, что эти в принципе могут служить целям, лежащим вне поэзии, лежащим в плоскости практического понимания. Служить талантом!

И что Вы ни говорите, а цели поэзии абсолютны!!!

Она не может служить конкретным, конечным, ограниченным целям. Потому что конечные цели требуют от поэзии тактических маневров. Потому что поэт, достигший конечной цели (а он так или иначе — с хитростями, с уступками, с ограничительными уточнениями достигнет ее — на то она и конечная), перестает быть поэтом, становится администратором, чиновником, милиционером, меценатом, академиком, председателем секции, депутатом, мэтром, просто самолюбивым маразматиком, чем угодно, только НЕ поэтом.

И вот ответ на это письмо:

«...Не согласиться с Вами трудно. И все-таки что-то во мне артачится.

Насколько я понимаю Вас, Вы склонны перечеркивать в поэзии все, что не полновластный дух — всякое деление духа. И «служение» для Вас просто-напросто — духорубка. Оно, конечно, так и есть, только... а у выражателей мало ли полудуховного, еледуховного? Равновесны ли по наполненности духом (личностью) разные поэты и разные стихи одного поэта? Я имею в виду тех, которые НЕ служат?

А может быть, тогда-то и «служат», когда по тем или иным причинам не больно-то есть что выражать?

И еще: одинаково ли обезличиваются (обездуховливаются) ступившие на путь служения?

Мне за множеством неразрешенных вопросов сподручней думать, что в поэзии (не вокруг нее, а на ее территории) просто есть центры и есть периферии. Так или иначе, а все равно есть. И в поэзии в целом есть центры и периферии, и у поэтов в отдельности.

И отделять, очищать, отрезать поэзию от поэта (от того же Евтушенко), как и отделять, очищать поэта от его каких-то работ, а тем более периодов творчества, мне представляется рискованным: не отрежешь ли с мясом живым? Не превратишь ли лес в дендрарий?

Ведь что получается? Сколько ни спорят о границах поэзии, а все остается на прежних местах. Казалось бы, теперь-то уж, действительно, после стольких бесполезных служений пером, как не понять и не бросить это дело?!  А вот поди же ты. Что же это за неискоренимое заблуждение? Может быть, присущее обществу, оно и поэзии не может быть не присуще? Нравится Вам это или не нравится! Я говорю: поэзии, поэтам, а не газетчикам, не кобзевым, о которых «служат» они или НЕ служат — все равно говорить нечего»¹⁷ .

Разговор этот, Ниночка, закончился тем, что затронутый вопрос надо додумывать. Согласились на том, что надо додумывать.

И я, конечно, не додумывал ничего. Не по моим плечам это дело. И если мой адресат додумает, буду рад не меньше его: очень он меня волнует, этот вопрос.

И спорю я не для того, чтобы завербовать в единомышленники, но для того лишь, чтобы чуть-чуть побольше понять. Опровергая, я радуюсь, а когда меня опровергают, я благодарен.

В письмах об этом очень трудно потому, что захлебываясь мыслью, слова выплевываешь, как арбузные косточки. Надо немало усилия и терпения, чтобы понять, что хочет сказать адресат. Понимание это приходит не сразу, но — приходит. И вот я тебя начинаю понимать...

Твой Б.

14 февраля 1969 года

Милая Ниночка!

Сию секунду дочитал твое второе Гулливерово письмо. Нет, я определенно начинаю тебя понимать, чувствовать!..

Удивляюсь, как же я раньше, в нашем рядом, не заводил речь, не выяснил тебя в этих вопросах. И еще больше удивляюсь, как же, не выяснив, в общем-то правильно представлял.

Из чего представлял? — интересно восстановить, — из каких слов, из каких движений? Это не очень легко, но и не очень трудно: я ведь все помню, т.е. не в общих чертах, а в мелких подробностях — в интонациях, в выражении лица...

И насчет «увидеться где-нибудь осенью в ничейном городе. Как ты думаешь?» — где угодно и когда угодно!

Соображений своих на этот счет выскажу миллион. Первое: лучше бы не в Москве, а наоборот, в заштатном бы городишке в каком-нибудь. Чтоб ничто не отнимало время и не отвлекало. Чтобы — ты и я, а все остальное мягкий фон. И чтобы это было не 2–3 дня: мне на обретение душевного равновесия 2–3 дня надо. На второй день, дай бог, чтобы сухость во рту исчезла, и чтобы стакан на зубах перестал дрожать.

И чтобы ты была в синем в мелкий белый горошек плаще и с белыми круглыми клипсами! Если даже у тебя ни одного зуба не осталось своего (во рту клипсы вместо зубов!) и живот колени закрывает — все равно! Баушкой ты мне еще дороже! Бо «как вино, печаль минувших дней в моей душе, чем старе, тем сильней»¹⁸  (не зря же «люблю я поэтов, забавный народ. В них всегда нахожу я историю, сердцу знакомую»¹⁹ ).

И чтобы хоть на третий день стихи бы хоть смочь читать, я должен знать, что в моем распоряжении есть время. На худой конец обмани, скажи 10 дней, а через 5 уедь!.. Потому что я уже волнуюсь.

И если ты думаешь, что мне легко достался тот телефонный разговор с Волгоградом, что я что-нибудь помню, помнил через пять минут после него, да и пока говорил, то ты ошибаешься.

И вообще об этом лучше не говорить, потому что, чем больше наговорю, тем смешней, глупей в твоих глазах буду. Потому что вы с Твардовским такие хрустьяне, что с Богом — либо «голову под топор», либо «в руки топор»!.. И все-то с Богом! Так что нам, интеллигентам в 10-м колене с легкостью «меняющим свои убеждения», где уж до вас!

Оттого-то, чтобы не выглядеть в твоих глазах дураком, наговорившим семь верст до небес и все лесом, спешу прикрыться цитатой: «Дурак умным бывает иногда, умный дураком — часто»²⁰ .

Все. А хорошее настроение у меня и от письма от твоего и оттого, что матери второй день получше.

Обнимаю тебя

Твой Б.

На оба письма (это и предыдущее) отвечу — уже мирно — потом.

14 февр. 69 г.

20 февраля 1969 года

Замотался я мало-мало, Ниночка. Даже на письмо тебе не соберусь. Мирка, хотя и приехала, а дежурить около мамы все равно надо: на кафедру Мирке к 9-ти, и не выспавшись она не годна ни к чему; а я — если ночью не спал, утром могу, сколько влезет.

А болячка мамина — трофическая язва на голени (склеротическая). И просоночные галлюцинации присоединились. Поклоны от тебя передал с удовольствием. И тебе просили кланяться. «Я ее по голосу полюбила — всякий раз говорит мать, — слышно было, что сердечный и умный человек». Ну, «сердечный»-то ладно, — возразил я на этот раз, — но, что «умный» ... как это ты — «по голосу»? «А что ж такого? — говорит. — Когда дурак говорит, он только себя слышит, а она всякую интонацию твою улавливает и сразу реагирует...»

Пребываю я около нее по ночам на раскладушке, с ночником — читаю лежу. Прочитал дневник Штакеншнейдер Елены Андреевны²¹  (с величайшим удовольствием!), записки Греча²²  (тоже взахлеб!). Перечитал гениальную работу О. Мандельштама «Разговор о Данте».

(Послушай кусочки: «Образованность — школа быстрейших ассоциаций», «Цитата — не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна») и его же очерк «Путешествие в Армению» (в этом году собираются издать)²³ . Говорит: «Еще не написана повесть о трагедии полуобразованья. Мне кажется — биография сельского учителя может стать в наши дни настольной книгой, как некогда “Вертер”».

Перечитал «Чевенгур» А. Платонова (роман о первых годах Советской власти)²⁴ . Разговор:

«— Ум такое же имущество, как и дом, а стало быть он будет угнетать ненаучных и ослабелых...

— Тогда ты вооружи дураков, — нашел выход Копенкин. — Вот я — ты думаешь, что? — я тоже, брат, дурак, однако живу вполне свободно».

Или:

«...Так это не труд — это субботники! — объяснил он. — А в субботниках никакого производства имущества нету — разве я допущу? — просто себе идет добровольная порча мелкобуржуазного наследства».

А теперь перечитываю «По ком звонит колокол».

20 февр. 69 г.

Обнимаю тебя, Твой Б.

А из Москвы пишут²⁵ , что Анатолия Кузнецова за «Бабий Яр» («Юность») забросали анонимными угрозами (он в Туле живет) и теперь подожгли²⁶ . За­благовременно спрятанные рукописи не сгорели.

Съезд Итальянской компартии прошел как надо!!!²⁷

28 февраля 1969 года

Здравствуй, моя «при всякой погоде» «не захотевшая встречаться» со мной «ни при какой погоде»!

Так так-так. Что поделаешь. Спорить тут не будешь: твое сердце — твоя правда.

И насчет «не осерчай»... Честно: ничуть, ни на минуту. Огорчился — да. Но не осерчал. И скоренько стал успокаивать себя: ну, что изменилось? Сегодня не хочешь так же, как не хотела позавчера. А не заговорить об этом раньше или позже все равно не могли. Вот и зашел разговор. И прошел. Горьковато, что не снял тяготящего заблуждения, но, с другой стороны, может быть, это и лучше? Все может быть. А живешь все равно «и болью дорожа»²⁸ . Благо, что все, как прежде.

Все, как прежде. В окна столовой

Бьется мелкий метельный снег...²⁹

Обещаю тебе никогда не касаться этого больше.

Трудней управиться мне с моей «словесной лапшой», которая выходит демьяновой лапшой. Но можно попробовать. Для начала давай прервем этот наш турнир (мне он дал, что мне надо было; кормя тебя лапшой, отведал твоего пудинга).

Вот мое резюме:

Да, я, Ниночка, алхимик. И твоя Менделеева таблица, эта сетка-клетка, которая заранее вмещает проще пареной репы все и вся, для меня не дом, а казарма.

Вот: спутав письма — мое и критика (его приняв за мое, мое — за его) — ты возражаешь ему (цитируя меня, говоришь «отлично сказано») и веско; однако возражения твои, наравне с моими, не видятся мне достаточными, видятся Недостаточными.

В том-то и беда моя, неорганизованного необразованного элемента; а твоя, организованного образованного элемента, — в обратном: для тебя достаточно сетки-клетки Менделеева.

И это в немалой степени, думаю, из чувства самосохранения, т.е. чтобы стоять: нельзя же не стоять!

А мне вот не стоится. Не можется. Верчусь. Перед лицом недруга только обретаю устойчивость неколебимую, т.е. тупую.

И сейчас вот говорю и слышу возможные возражения, которые, если начать оговаривать, никогда не договоришься до того, до чего хотел договорить.

Ты с лекторской скользящей основательностью и непременностью парируешь и там, где — случается — надо бы подумать прежде.

Слышишь о главенстве художнического дара над умом художника, например, и отталкиваешь, как дважды два: «Алхимию развел!» К Гегелю отправляешь (вещь в себе) все равно что к такой-то матери.

Тоже и с Хемингуэевским высказыванием о войне. Захватанность слов, употребленных им, слышу. В афоризм не превращаю (ничего афористичного), но объяснять сказанное — «не болтуном» и в частном письме — просто минутным настроением (сказанное не раз к тому же), — худо, да, было, вот и брякнул… не очень убедительно. Хочется думать, что причина посерьезней. А если и так: — Хемингуэй брякнул: худо было; Пастернак брякнул: худо было; Межиров брякнул: худо было! — то почему же ты ни разу не брякнула?..

И последнее (это уже вне плана!).

«Перечитывать “Один День” не хочется» — понимаю. Что хочешь этим сказать понимаю. Характеризует это не только повесть, по-моему, но и сказавшего «не хочется». Понимаю и не огорчаюсь ни за повесть, ни за сказавшего. Но дальше начинаю не понимать и огорчаться.

«Ничего нового она мне не сказала (повесть). Для меня был важен факт: об этом сказали». Что это значит? Что для тебя она не более, чем честная информация? Для меня она произведение искусства, а всякое произведение искусства мне говорит н о в о е.

«И писать об этом больше не нужно» — Совсем не понимаю. О чем «об этом», о лагере? Но чем материал жизни в лагере отличается от материала жизни в войне, т.е. разве он худосочней? Извини меня, но художники пишут не о лагере и не о войне, а о человеке. А человек в лагере так же неисчерпаем, как и в войне, как и в деревне, как и в городе, как и всюду. Так я привык думать.

Не удивительно мне, что это говорил Никита Сергеевич («об этом больше не надо»), но от тебя это слышать мне удивительно. Повторяю словами Ал.Тр.: удивительно не только потому, что «Боль взывает к людям: Давайте люди никогда об этом не забудем»³⁰ , но потому, что нет плохих и хороших, нужных и ненужных ТЕМ (нужной или ненужной делает ее писатель).

Все. Кончу на этом: все время отрывают.

Твой Б.

«…Один день из жизни… Шухова под пером А. Солженицына… вырастает в картину, наделенную необычайной живостью и верностью правде человече­ских характеров. В этом прежде всего заключается редкостная впечатляющая сила произведения».

«Эта суровая повесть… исполнена внутреннего достоинства и силы».

«Я не хочу предвещать оценку… хотя для меня несомненно… приход в нашу литературу… мастера».

«“Один день” … из ряда тех произведений литературы, восприняв которые мы испытываем большое желание, чтобы наше чувство признательности автору было разделено и другими читателями».

Александр Твардовский³¹ .

4 марта 1969 года

Классик наш закончил «Они сражались...»³²  и решил облагодетельствовать свой родной журнал «Дон». Редактор прочел и взмолился: не губи, батюшка. Ну и хрен с тобой, — сказал батюшка. Забрал рукопись и в столицу с ней. А в столице то же. Он — туда, он — сюда, до небес дошел и бесполезно: такого наворочил!.. Кончилось тем, что посреди ЦДЛ, напившись в лоскуты, орал на высочайших: «Ну, педерасты, держитесь!..», а на противостоящих: «Я покажу вашему Солж-ну, как надо писать!..»

И второй эпизодик из дней нашей жизни. Есть такой то ли кандидат, то ли доктор Разумный³³ . Эстетикой занимается. Знаешь, наверное. Известностью его «Новый мир» одарил, раздев до гола и пустив по свету, как пух из подушки³⁴ .

Так вот этот самый Разумный и говорит за бутылкой (месяц назад было, во время проходящего симпозиума): «И вы принимаете “Новый мир” за чистую монету? Никто и не пикает, одному “Новому миру” хоть бы что? И вы принимаете за чистую монету?! Да его специально держат. На крупной подкормке. Уверяю вас. Чтобы выявлять кто чем дышит из пишущих. А простаки и клюют. Ну, сами посудите: никому нельзя, а ему можно! И я точно знаю. И. Виноградов, например, в прошлом месяце»... и т.д.

Да это ведь эпизоды из «Мастера и Маргариты». Все смешалось в семье Облонских!

«Грека Зарубу»³⁵  не видел еще, посмотрю. Воспоминания неизвестной мне Е.Л. о Маяковском³⁶  не читал, прочту. За рассказ о Смирновой-Кнушевицкой спасибо: любопытно. Как и соображения твои насчет сего союза.

Мира под оливами нет, конечно, но и — сама же говоришь — «война войне рознь»...

А насчет чертей на острие булавки... кто же не знает! Ну и что?

«В идее служить нет принципа, она абсолютно беспринципна» и т.д. мой уважаемый критик имеет в виду...

Нет, пошлю тебе лучше третью главу книги «Поэт и толстяк»³⁷ . 1-ю и 2-ю, если захочешь, найдешь в библиотеке.

Отозваться еще на многое в твоих письмах хочется. Но в течение двух-трех недель не выйдет: срочно варганю халтуру (пущена шапка по кругу³⁸ ... идея Корнея Ивановича Чуковского, дай ему бог еще 90 лет!).

Иван Афанасьевич (младший брат Булгакова) болен и лежит в больнице (в Париже, он в Париже живет). Это Николка Турбин³⁹ .

Да, вот еще, о чем: случай с самогоном, рассказанный «моими москвичами» не свидетельствует о их наивно идиллическом взгляде на «народ», отнюдь! И «мои» они очень относительно. Во всяком случае, с одним из них у меня не обошлось без вспыхнувшего (правда, тут же и потушенного обоюдно) раздражения⁴⁰ .

«Плотницкие рассказы» В. Белова⁴¹  помню прекрасно. А сейчас вспомнил, что, читая их, в каких-то местах на полях ставил «Н»⁴² . В Вологодском издательстве они вот-вот выйдут отдельной книжицей⁴³ . А избранный В. Белов (изд. СП) был в прошлом году⁴⁴ . Автором не интересовался, поинтересуюсь при случае. Знаю только, что еще недавно жил он в Вологде. Лет ему что-то около сорока.

Место, с которым ты не согласна (о гибельности ремонта для старого дома, о том, что надо ломать, но не прежде, как начал строить новый), я просто не понял, если эта мысль неоднозначна. А судя по всему, неоднозначна.

Напиши ему, спроси.

Году в 1958-м Ал. Тр. опубликовал в центральной газете стихотворение (большое, длинные строчки) о печке, которую советовал не спешить ломать⁴⁵ . Тут что-то перекликается, кажется. Стихотворения этого я больше не встречал.

Твой Б.

«Толстую лирику Твардовского в белом супере»⁴⁶ раздобуду. Люблю, кто ворует книги. Только не у меня.

(Вырезка из неизвестной газеты. Статья под рубрикой «Книги»: «Вензеля выделывает моя мысль...» — рецензия на книгу Г.Д. Гачева «Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр.» (редактор В.А. Недзвецкий) издательство «Просвещение» рекомендует «учителям, студентам и преподавателям, интересующимся искусством»…

Под статьей подпись: В. Разумный, профессор⁴⁷ .

Приписка Б.Я.: «Легкий на помине! Я бы эту статью озаглавил: В пределах Разумного». — А.Я.)

4 марта 69 г.

Твой Алхимик

11 марта 1969 года

Нинк! Пиши мне, пожалуйста, по утрам. Хоть изредка. Очень уж хорошо у тебя по утрам получается. А говорила: «Я утром, как все неврастеники...»

«Надзирателем духовной казармы меня назначил... Твардовскому нажаловался... Глупее Хемингуэя сделал (Хи-хи! Даже если намного глупее, все равно еще в умных ходить буду)... В подручные к Никите Сергеевичу определил (Я — ничего! Я даже очень Никиту Сергеевича уважаю)... Мою «лекторскую основательность» чесанул. Давай, крой ее! Так ей и надо! Я ее знаю!» и т.д. и т.д.

Одно удовольствие, ей богу. Возражать не только не на что, но и не охота. Главное, что — не охота. А то бы наскреб, наверно. Насчет «о чем важней писать с е г о д н я» (по-моему, и сегодня, как и вчера, как и всегда, важней о том, что больше болит у писателя), да насчет «патологии» (есть мнение, что и одаренность — отклонение от нормы. Тот нормальный быт, который рядом с тобой, как и со мной — кашляющий «о бренности мира» А.Л.⁴⁸ , матушка «всю жизнь подсчитывающая деньги, которых всю жизнь не хватает» — страшный пресс. И быт патологический, лагерный имеет то преимущество перед этим нормальным, что его, лагерный, понимают (ощущают), обязательно протестуя, в с е, т.е. не только поэты. Против «нормального» только поэты протестуют.)

Словом, спасибо тебе за сегодняшнее письмо.

Получила ли «Искусство при свете совести»⁴⁹ , «Поэт и Толстяк» (главу III)⁵⁰ ? Еще что-то? Если получила, пошлю «Нездешний вечер» Марины (проза)⁵¹ .

А Ан. Кузнецова подожгли за его заступничество за погибших в Бабьем Яру, «о коих не сужу затем, что к ним принадлежу»⁵² . «Почему с запозданием?» А кто знает. Долго грозили анонимно. Наконец, привели в исполнение.

«Карамазовых» (2 серии) смотрел⁵³ . ПерсиЦкие ковры на сюжеты Достоевского. То, се — ладно бы уж, если охота, но цветное-то как же можно?! Не пойму я этих экранизаторов — коммерсанты они или простаки, лопухи? Самый посредственный фильм предпочитаю самой лучшей экранизации (такой, как «Старик и море»⁵⁴ ).

Недавно слушал Андрея Волконского с его ансамблем⁵⁵ . Пошел, как на диковинку, а потом и еще раз пошел. Отдохнул от XX века.

Вчера прихожу на обед. На столе записка: «Бор. Як.! Сегодня в 8 вечера Влад читает у меня дома программу Мандельштама. Ждем вас. Не помешает захватить бутылку водки или аналогичного. Будут все свои. Юра⁵⁶ ». Влад это Заманский, бывший актер «Современника», ныне просто киноактер.

Программа построена в русле Ахматовских воспоминаний о поэте⁵⁷  (которые тебе чем-то не по душе пришлись). И, знаешь, неплохо. И читал натурально, т.е. без актерской пены, которую мне всегда, как с пива, сдуть хочется.

Эпиграфом к программе взял строчки из стихотворения 23 года:

              Чур! Не просить, не жаловаться!

              Цыц! Не хныкать! Для того ли разночинцы

              рассохлые топтали сапоги,

              чтоб я их предал?

              Мы умрем, как пехотинцы, но не прославим

              ни хищи, ни поденщины, ни лжи.

              Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, —

              Ты меня им укроешь, как флагом военным,

              Выпьем, дружок, за наше ячменное горе —

              Выпьем до дна!..

«Мы умрем, как пехотинцы, но не прославим ни хищи, ни поденщины (литературной!), ни лжи» больно напомнило опять: «Умри, мой стих! Умри, как рядовой!»

Помнишь, у Катаева (неточно, по памяти): «Сухо обменявшись рукопожатием, они молча разошлись. Маяковский долго еще смотрел вслед удаляющемуся Мандельштаму и вдруг, метнув в мою сторону как-то особенно сверкнувший взгляд, голосом, полным восхищения, даже гордости произнес из Мандельштама: “Россия, Лета, Лорелея.” А потом сказал: “А? Каковы стихи? Гениально!”»⁵⁸

И несколько страниц спустя, говоря о самоубийстве поэта, Катаев уже сам цитирует из того же стихотворения («Декабрист»): «Все перепуталось, и некому сказать, что постепенно холодея, все перепуталось и сладко повторять: Россия, Лета, Лорелея»⁵⁹ .

А господин тов. Катаев до сих пор катается «в лакированной комнате» (Олеша)⁶⁰  и пишет исповедь: «пора подумать и о душе».

Я завидую Мандельштаму. Ему трудней всех пришлось, но его верней всех оказалось. Отчего это зависит?

Может быть оттого, что он больше всех веровал в зрение художника: как я вижу, так и есть; что бы мне ни говорили, а есть так, как я вижу. И не иначе!

Так и Достоевский. И Марсель Пруст. И Платонов (не лишенный известных предрассудков, преодолевающий их даром, глазом мухи).

Чтобы проверить поставленные веком (и симпатичные ему!) идеалы, Платонов спускается к природе духа и тела, без понимания и учета которых счастья в обществе не организуешь. Видит:

«В шалаше делать было нечего, все же мать долго ровняла камышовые стебли в наклонных стенах... вычистила котел изнутри, оправила и свернула циновку и делала все это с глубокой тщательностью и усердием, заботясь о том, чтобы цело было ее хозяйское добро, потому что кроме него у нее не было связи с жизнью и прочими людьми. [«Когда подумаешь, чем связан с миром, то сам себе дивишься...» говорит Мандельштам]. Затем человеку нужно что-нибудь непременно думать, она тоже, видимо, воображала что-то, когда трудилась в своей мелкой, почти бесполезной суете; без труда же думать она не умела; хозяйство и шалаш, когда она прибирала его, давали ей воспоминания, наполняли чувством жизни ее пустое слабое сердце»⁶¹ .

«Люди живут от рождения, а не от ума и истины».

И наконец:

«...не поняв, что жил отвлеченный и отчужденный от своего житейского интереса, с головою, которая привыкла лишь верить, видеть сны и воображать недействительное».

Вот и Мария Яковлевна явилась! Ты спасена, Ниночка! Поклон тебе от нее и от мамы.

11 марта 69 г.

Твой Б.

16 марта 1969 года

«Ссоры между нами разгорались, как сухой валежник на ветру» (или чуть-чуть иначе как-то, не помню точно) — это из «Они сражались» (опубликовали все-таки). И этой же рукой писался «Тихий Дон». Невероятно. И я рад. Иначе растеряться бы можно: сволочь-то сволочь, но — какой художник! Нет. Черта лысого. Такой и художник.

То ли дело Петр Андреевич Вяземский, например! Снял вчера с полки, чтобы одному учителю литературы в нос ткнуть («Вокруг Пушкина ну что это за поэты!» — говорит), и сам удивился: да он помолодел за эти 10–15 лет, что я его не читал!

              Лукавый рок его обчел:

              Родился рано он и поздно,

              Жизнь одинокую прошел

              Он с современной жизнью розно.

              ! В нем старого добра был клад,62

              ! Родник и будущих стремлений;

              ! Зато и был он виноват

              ! У двух враждебных поколений.

              «Воздвиг я памятник себе!» —

              Не мог сказать он умирая:

              Он много выстрадал в борьбе,

              Но та борьба была глухая.

              К такой борьбе вниманья нет:

              Кто в глубь души борцу заглянет?

              Не перекрестится и свет,

              Пока успеха гром не грянет.

              И много непочатых сил

              И втуне клятв за ним осталось,

              ! Талант не в землю он зарыл,

              ! Но в ход пустить не удавалось.

              Бедняк не вовремя рожден,

              Не вовремя он жил и умер;

              И в лотерее жизни он

              Попал на проигрышный нумер63 .

              Вот, например, хотя бы грешный я:

              Судьбой дилетантизм во многом мне дарован,

              Моя по всем волнам носилась ладия,

              Но берег ни один мной не был завоеван,

              И в мире проскользнет бесследно жизнь моя.

              Потомству дальнему народные скрижали

              Об имени моем ничем не возвестят;

              На дни бесплодные смотрю я без печали,

              И, что не славен я, в своем смиренье рад.

              Нет, слава лестное, но часто злое бремя,

              Для слабых мышц моих та ноша тяжела.

              Что время принесет, пусть и уносит время:

              И человек есть перст, и перст его дела.

              Я все испробовал от альфы до иоты,

              Но, беззаботная и праздная пчела,

              Спускаясь на цветы, не собирал я соты;

              А мед их выпивал и в улей не сносил.

              «День мой — век мой» всегда моим девизом был,

              Но все же, может быть, рожден я не напрасно:

              В семье людей не всем, быть может, я чужой,

              И хоть одна душа откликнулась согласно

              На улетающий минутный голос мой⁶⁴ .

«Не напрасно»! И через сто лет «откликнулись»! Даже учителя литературы душа, и то «откликнулась».

<…>

Твой Б.

16 марта 69 г.

18 марта 1969 года

<…> О Цветаевой⁶⁵ .

«Эпос и лирика Советской России»⁶⁶  есть у меня, пришлю.

«Время и поэт»⁶⁷  — не имею.

«Лебединый стан»⁶⁸  я же посылал тебе. В 3–4 конвертах. И на первые ты откликалась, помнится. Посмотри у себя.

Не откликнулась ты на посылку «Моих служб»⁶⁹  и «Нездешнего вечера», как и на «Поэт и толстяк», как и на стихи Мандельштама.

К Асееву в Чистополе (он руководил эвакуацией и устройством) обращалась с просьбой взять судомойкой в писательскую столовую. Он отказал ей, найдя это «неудобным».

В Испании С.Як. был в рядах республиканцев, кончил контрразведчиком нашим⁷⁰ . Приехав, М. Цв. уже не застала его в живых⁷¹ . Ни о каком разрыве между ними не знаю. Стихов последних самых страшных лет ее не знаю ни одного и не слышал, что есть. Переводила, пыталась опубликоваться как-то, дарили суп-концентрат — так жила.

О ее отношениях наслышан многим, но все отрывочно и разношерстно, а вопрос щепетильный и излагать мучительно. Да и не прояснит, запутает только.

В следующую поездку в Москву (в начале мая намереваюсь) все, что смогу выяснить — выясню. Я ведь специально не интересовался этим. И даже съеживался, слушая: каждый свое гудит.

18 марта 69 г.

Будь здорова и благополучна

Твой Б.

27 марта 1969 года

1. Порядковый перечень всех стихотворений книги «Лебединый стан» с указанием дат пошлю завтра.

2. «Эпос и лирика Советской России» послана позавчера.

3. Стихи о Москве из книги «Лебединый стан» к стихам о Москве из «Верст» на мой взгляд отношения не имеют.

4. Борис Ал. Садовский поэт и прозаик. Едва ли ни сверстник Блока, т.е. рожденный где-то в 1880–1885 гг. Что ему Марина оставила часть архива своего не знал⁷² .

5. Стих Осипа Мандельштама к Марине пришлю⁷³ .

6. «Мои службы» — проза о первых послереволюционных годах в России. Пришлю вторично. И еще из этой же прозы (т.е. прозы этих же лет) пришлю.

7. «Нездешний вечер» — проза о Кузмине (и не только) 1916 года. Уже перепечатана. Хотел сегодня выслать — не успел. Завтра.

8. Об отданной в Кунцево дочери, о встречах в Москве (с кем, как и почему) по возвращению и проч. узнаю, когда буду в Москве. Побывать у Ариадны Сергеевны и Анастасии Ивановне (живут вместе) не проблема, я думаю⁷⁴ . И я — пожалуйста. Но многие из твоих вопросов не задашь — щекотливы.

Что общаться с Цветаевой трусили — факт. Но и было чего трусить... Что «характер тяжелый» до невозможности помочь — чепуха, по-моему.

Отягощала ее последние два года сердечная неурядица, невольным виновником которой был — только очень прошу не поминать об этом нигде, очень прошу — Арсений Тарковский.

Вот три его обращенных к ней стихотворения (из книги «Земле — земное»).

              Как двадцать два года тому назад

              И что ни человек, то смерть, и что ни

              Былинка, то в огонь и под каблук,

              Но мне и в этом скрежете и стоне

              Другая смерть слышнее всех разлук.

              Зачем — стрела — я не сгорел на лоне

              Пожарища? Зачем свой полукруг

              Не завершил? Зачем я на ладони

              Жизнь, как стрижа, держу? Где лучший друг,

              Где божество мое, где ангел гнева

              И праведности? Справа кровь и слева

              Кровь. Но твоя, бескровная, стократ

              Смертельней.

              Я отброшен тетивою

              Войны, и глаз твоих я не закрою.

              И чем я виноват, чем виноват?

                                                             1941–1963

              Через двадцать два года

              Не речи —

              нет, я не хочу

              Твоих сокровищ — клятв и плачей, —

              Пера я не переучу

              И горла не переиначу, —

              Не смелости пред смертью, —

              ты

              Все замыслы довоплотила

              В свои тетради до черты,

              Где кончились твои чернила, —

              Не первородству, —

              я отдам

              Свое, чтобы тебе по праву

              На лишний день вручили там —

              В земле — твою земную славу, —

              Не дерзости твоих страстей

              И не тому, что все едино,

              А только памяти твоей

              Из гроба научи, Марина!

              Как я боюсь тебя забыть

              И променять в одно мгновенье

              Прямую фосфорную нить

              На удвоенье, утроенье

              Рифм —

              и в твоем стихотворенье

              Тебя опять похоронить.

                                                         1963

              Стирка белья

              Марина стирает белье.

              В гордыне шипучую пену

              Рабочие руки ее

              Швыряют на голую стену.

              Белье выжимает. Окно —

              На улицу настежь, и платье

              Развешивает. Все равно.

              Пусть видят и это распятье.

              Гудит самолет за окном,

              По тазу расходится пена,

              Впервой надрывается днем

              Воздушной тревоги сирена.

              От серого платья в окне

              Темнеют четыре аршина

              До двери.

              Как в речке на дне —

              В зеленых потемках Марина.

              Два месяца ровно со лба

              Отбрасывать пряди упрямо,

              А дальше хозяйка — судьба,

              И переупрямит над Камой...

                                                             1963

Готовясь говорить о Цветаевой, тебе придется (иначе я не представляю) ориентироваться и в тех, кем она была окружена в искусстве; а из них многие малодоступны. Это Мандельштам, Кузмин, Гумилев, Ходасевич, Волошин. Знай, что у меня есть они. Понадобятся — пришлю.

Понадобится, я думаю, посмотреть и журналы тех «баснословных годов». (До чего я тебе завидую!)

И непременно — прозу Мандельштама. Из недавно изданного: Ю. Тынянова статьи о Хлебникове и Брюсове⁷⁵ ; «Разговор о Данте» — О. Мандельштама (о поэтике).

Кстати: ты К. Чуковского о Блоке внимательно читала? Там черным по белому — страшная правда!..⁷⁶  Читая, подумай о молчании вступившей в Россию Цветаевой. Мне мерещится что-то схожее... Жаль, нет под руками, я бы выписал несколько фраз (пишу от мамы).

Посвящением работы своей о Цветаевой моей особе ты меня до того смутила, что не нахожу, что и сказать, кроме как, что смутила; ну и — конечно! — спасибо тебе.

Если мои старанья в обеспечении (в посильном, разумеется) сырьем, т.е. кое-каким материалом, вызовут охоту добавить мне приятности, возьми эпи­графом слова Бориса Слуцкого: «В моей профессии — поэзии — измена родине немыслима»...

Твой Б.

Прочитал воспоминания Лавинской о Маяковском. Потрясла фотография, которой она «никогда больше не видела», сцена отчитывания Б.Л. — Маяков­ский в этой сцене... Многое сказано то, что Лиля («Лилечка! Вместо письма...») «принимала солнечные ванны и гостей». Но многое и не принимаю, списываю за счет излишнего пристрастия (Брика, Сергея Третьякова казнит, а Асеева явно милует. Все это — явно). Кое-чего не знала просто, кое о ком была под властью позднейших впечатлений (1948 г.). Странно о Веснине⁷⁷ .

А в общем странички ценные (писались не для печати), не то, что большинство.

А хоккейная встреча с Чехами — два ноль в пользу Чехов! Впервые в жизни волновался перед телевизором⁷⁸ .

27 марта

Б.

Нашел у Мирки в шкафу Воспоминания К.И. Чуковского. Вот, что я имел в виду...

Кстати: вспомнил рассказ (устный) Юл. Оксмана (многолетнего друга Виктора Шкловского, человека, кстати, всесметающей отзывчивости⁷⁹ ): Оксман и Ю. Тынянов шли по Ленинграду, встретили Маяковского, он повел их на свою выставку «20 лет». Ни души на выставке не было. Юрий Николаевич стал натягивать утешительные (и даже лестные!) для Вл.Вл. мотивировки этого. В ответ Вл.Вл. предложил послушать стихи и прочитал... «Пляски смерти» Блока!..

Выписываю из Чуковского в своем порядке:

«...Не было отдельных стихотворений Блока, а было одно сплошное неделимое стихотворение всей его жизни... которое лилось непрерывно... двадцать лет, с 1898-го по 1918-й. Оттого так огромен и многозначителен факт, что это стихотворение вдруг прекратилось. Никогда не прекращалось, а теперь прекратилось... Вдруг замолчал совсем и в течение нескольких лет не может написать ни строчки!»

«Это не потому, — говорит в другом месте Чуковский, — что у него не было времени... что условия его жизни стали чересчур тяжелы, а по другой, более ГРОЗНОЙ причине»...

Далее: «Он всегда... всем существом ощущал окружающую его “музыку мира”... эта музыка и прекратилась теперь».

Далее: «Новых звуков давно не слышно, — говорил он в письме ко мне. — Все они притушены для меня, как, вероятно, для всех нас... Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве».

[Ты, конечно, понимаешь, что «музыка мира», «звуки» — никакая НЕ мистика — Б.Я.]

«Из великого поэта, воплощавшего чаяния и страсти эпохи, он превратился в рядового поденщика: то составлял вместе с нами каталоги для издательства... то по заказу редакционной коллегии писал рецензии о мельчайших поэтах... и таких рецензий было много, и работал он над ними усидчиво, но творческий подъем»... и т.д.

В другом месте читаем: «В последнее время он очень тяготился заседаниями, так как те, с кем он заседал (особенно двое из них), вызывали в нем чувство вражды. Началось это с весны 20 года...»

«Помню, он был очень доволен, что привелось поработать над любимым поэтом, и вдруг ему сказали на одном заседании, что его предисловие не годится, что в Лермонтове не то, что он видел какие-то сны, а то, что он был “ДЕЯТЕЛЬ ПРОГРЕССА”, “БОЛЬШАЯ КУЛЬТУРНАЯ СИЛА”... Блок не сказал ничего... Чем больше Блоку доказывали, что надо писать иначе, тем грустнее, надменнее, замкнутее становилось его лицо... Началось отчуждение... Это отчуждение росло. Он отстранился от всякого участия в нашей работе, только заседал и молчал».

«...Он должен был выступить перед публикой со своими стихами... вдруг заметил в толпе одного неприятного слушателя, который стоял в большой шапке неподалеку от кафедры. Через силу прочитав два-три стихотворения, ушел из залы и сказал мне, что больше не будет читать. Я умолял его вернуться, я говорил, что этот в шапке — один, но глянул в лицо Блока и умолк. Все лицо дрожало мелкой дрожью, глаза выцвели, морщины углубились.

— И совсем не один. Там все до одного в таких же шапках!

Его все же уговорили выйти. К великому смущению собравшихся он прочел латинские стихи Полициана»...

«...даже походка его стала похоронная, как будто он шел за своим собственным гробом»...

Короче: его, Блока, «загадочная» болезнь внушительно совпадает с немотой, с исчезновением «музыки мира», «звуков».

Мне сдается, что Цветаевская немота последних двух лет — той же природы, что и Блоковская. Во всяком случае что-то общее — очень живо представляю.

А иных объяснений не нахожу.

На сегодняшний день для меня у Блока, у Маяковского, у Цветаевой УБИЙЦА один и тот же. Он страшней Дантесов: он убивает ДУШУ ЖИВУЮ, этот убийца с благородными намерениями. Убийцы без благородных намерений душу не убивают — распаляют.

Сегодня убийцы этого, с благородными намерениями, нет больше на земле. Благородных намерений у него не осталось; перед нами предстал заурядный, всякому зрячему видимый и для Души Живой не страшный убийца (в единственном прямом смысле этого слова).

27 марта 69 г.

Твой Б.

1 апреля 1969 года

Если бы сюда машинку мне! Если бы она была бесшумной! А то вот час просижу, пока мама спит, впустую. И «Новый мир» забыл захватить.

Вчера в Цветаевском томе (Библ. П.)⁸⁰  обнаружил казус. В алфавитном указателе стихотворение значится, а в томе его нет. «О путешествиях твоих пытать не буду» (796 стр.)⁸¹ .

Стихотворение это — одно из трех цикла «Магдалина». В томе всего цикла нет.

Бродячие, т.е. бродящие Цветаевские страницы из-за прихотливости ее синтаксиса кишат ошибками (возникшими при перепечатках), и я тебе перепечатываю не вдумываясь, как есть: иначе застрянешь надолго, да и нет нужды, я думаю: поймешь!

В последнем письме ты заговорила («сама не знаю почему вдруг». Понятно — почему...), что до 1939–1940 плохо себя помнишь... и т.д.

В ответ могу сказать: помню себя и в 1937, и в 1935 (Кировском), и в 1930–31 (голодном) и до того...

Помню школьные обеды, дрова на салазках в школу, Витьку, который во время уроков хрупал черно-табачного цвета жмых и на спор выпивал по 6–8 кружек воды (у него был диабет).

Помню сказочные витрины Торгсина и задернутые черным витрины Инснаба.

Помню разговор соседок о том, что по рынку бегала собака с бумагой на спине: «Уберите Сталина, а то я буду жарена».

Помню ребячье (лет в 11–12) раздвоенное отношение к слову «кулак» из-за Есенина, который «кулацкий». В моем понятии не Есенина очернили (его в моем понятии очернить нельзя было ничем: я любил его), а слово «кулак» обелили.

Помню, как между «Левым маршем»⁸²  и «Главной улицей» (Бедного) разницы не уловил и одинаково невзлюбил. И в руки не брал. А когда по радио услышал, что с «обломками севера» и «танками консервов» и Блока «на дно»⁸³  — возненавидел! Через год-два наткнулся на «хорошее отношение к лошадям» и начался мой Маяковский. Его отношение к женщине совпало с первой любовью. Взятый в плен его отношением к лошадям и женщине ринулся за ним в Коммунизм (диалектику учил не по Гегелю, и не бряцанием боев она врывалась, а по Маяковскому и Маяковским).

Поэтому, наверно, кровно понимаю и ТЕХ и ДРУГИХ. И среди тех, и среди других люди высокого духа были, а торжествовали всегда — сволочи. Больше или меньше торжествовали. И где меньше сволочного торжества, там и лучше по мне. Вот и вся моя философия нонешняя.

И твое о подлом классике⁸⁴  «понимаю его» (в смысле — сочувствую ему) НЕ понимаю.

Удостоенное премии Нобеля и без премии было очевидно. Но и остальное очевидно...

Бунинские «Темные Аллеи» удручают своей ненужностью. Мучительно видеть: такое дарование (оно у Бунина и тут налицо!), а пущено на ничто.

У этого же (особенно в последнем, другое давно читал) былого дарования духу не осталось. Бойкий писака! На уровне Мих. Алексеева. Не более того.

«Лебединый стан» принесли. Сегодня перепишу, завтра пошлю.

Послано: «Эпос и лирика», «Уничтожение ценностей»⁸⁵  (с запиской о Гумилеве)⁸⁶ , 12 страниц стихов Марины, стихи к ней О. Мандельштама и упоминаемое ею Гумилевское («Мужик»), стихи молодых к М. Ив. и к О. Мандельштаму.

Лежит (ждет твоего согласия на отправку) проза 18-го года «Вольный проезд»⁸⁷  и «Мои службы». А так же одна поэма («Поэма воздуха») и еще много стихов.

А что это все-таки за «По ленд-лизу» было? Я этого товарища (Олег Косто­глотов — персонаж Александра Исаевича) увидеть могу не скоро (он киевлянин).

В «Лит. Газете» читаю (умиляюсь!) о «пути Мао к власти»⁸⁸ .

Твой Б.

Извини, Марина Ивановна, — на минутку не о тебе!

Впрочем — что я? — и это о тебе будет: когда о поэзии, всегда о тебе.

В первом номере подборка Александра Трифоновича!⁸⁹  (Пришел в киоск и увидел, схватил: по подписке дня через 3–4 будет — разве дотерпишь.)

Вот! Сам говорит, что был («тянул... свою... струну») «в  п у с т ы н е поднебесной», откуда «небо нижнее синело кой-где в разрывах облаков», откуда «видна земля иль не видна» не важно: «по стрелкам... правят», и он «по стрелкам правил»... «С натугой ровной... тянул — ни кренов, ни толчков»⁹⁰ .

«Тянул», «правил по стрелкам», а потом? Говорит сверстнику своему:

              Ты не забыл, как на рассвете

              Оповестили нас, дружков,

              Об уходящем в осень лете

              Запевы юных петушков.⁹¹

И голоса этих юных петушков отличались «удалью лихой». Лихой да пустопорожней? Нет! Не просто голосили — «тянули свой сказ о чем-то памятном, что было до нас. И будет после нас». Вот оно что! Петушки-то возвестили о «новом маршруте».

А старые петухи и в расчет не брали их поначалу — «не так прислушивались к ним», как следовало бы, «сладко взапуски зевали»...

А потом? А потом вот эти стихи о «допустим, ты свое уже оттопал... коль не по силам новый был маршрут»⁹² , о «времени, скором на расправу» со всем на свете, кроме как «с чем, подумаешь! — со стишком» (о том и речь, что ни за что не надо держаться поэту, кроме, как за стишок), о «убыли-прибыли» утихомиривающие душу размышления, о «спасибо и на том», о «нет, все-таки нет, ничего, что по случаю я здесь побывал»⁹³ , о «самозащите шаткой», которой конечно же «доверяться» не надо, т.е. вот этого вот не надо:

              И, может, меньше нашего наврут.

Не «может», а — точно: больше некуда!

Говорю менторским тоном? Да. И самому нехорошо. Но к Ал. Триф. он никакого отношения не имеет, конечно, к тебе имеет: полемика.

С Ал. Тр. сегодня не спорю, слушаю — хочу дослышать, допонять все. Слушаю и радуюсь: не оттопал, топает еще. И силищи стихотворческой не занимать! Не убывает, а прибывает — в том, что называется «лирическими стихо­творениями» (не сюжетные, не рассказывающие) «предел» — его не «позади» — впереди. Мне так видится.

И, наконец, одно из подборки не могу не переписать целиком (оно писалось где-то в то время, когда я на приморском пляже в дурака по-чешски играл):

              В чем хочешь человечество вини

              И самого себя, слуга народа,

              Но ни при чем природа и погода:

              Полны добра перед итогом года,

              Как яблоки антоновские, дни.

              Безветренны, теплы — почти что жарки,

              Один другого краше, дни-подарки

              Звенят чуть слышно золотом листвы

              В самой Москве, в окрестностях Москвы

              И где-нибудь, наверно, в пражском парке.

              Перед какой безвестною зимой

              Каких еще тревог и  п о т р я с е н и й ?

              Так свеж и ясен этот мир осенний,

              Так сладок каждый вдох и выдох мой.⁹⁴

Комментарии не нужны, я надеюсь? (Вот тебе!!!)

К работе над Мариной Ивановной стихи эти (вся подборка), по-моему, очень своевременны.

«Нездешний вечер» отправил письмом дня 3 назад. Уже перепечатал «Вольный проезд», проза 1918 г., такая занозистая, что отправлять — не отправлять — колеблюсь, очень занозистая! Решай сама. Такая же и — «мои службы».

Стихов, не вошедших в однотомник «Библиотеки поэта», у меня довольно много, сразу не пошлешь, понемногу буду (не затягивая, конечно). Пошлю и «Поэму Воздуха». И еще проза ее есть.

О получении уведомляй. До уведомления о получении одного, другого высылать не буду (чтобы не в трубу).

Л. Чуковской не помню, что посылал. Это она назвала нас «нарушителями молчания».

«Лебединого стана» дома не оказалось (у меня не залеживается!). Позвонил, чтобы принесли.

А пока, — может быть, не лишним будет (к слову о «юных петушках», которые уже далеко не юные теперь), — хочу переписать тебе стихи кое-какие.

К Ахматовой («Блока не было, Ахматова на земле тогда была»⁹⁵ ) посылал, а вот к Цветаевой и к Мандельштаму.

По-моему, отношение к этим поэтам молодых (талантливых) показательно.

Ал. Межиров (из книги «Подкова»):

              Оказывается, плечо

              От груза делается шире.

              Оказывается, еще

              В Москве — Сибирь, Москва — в Сибири.

              О них была не просто весть...

              Оказывается, в Марине

              Сибирь вместилась вся, как есть,

              От кротости и до гордыни.

              Большак неровен! Гать из бревен,

              Тайга, глухая, как Бетховен.

              В Иркутск — через Иркутск Второй —

              Через мосты над Ангарой.

              А позади — Ангарск. Он спрятан

              За хвойной завесью ветвей.

              Сибирский город без церквей —

              Богоотступник — Братску брат он.

              Валун прибрежный, камень донный —

              Иркутск — вразброс и наобум,

              Над Ангарой нагроможденный,

              Ну, и для рифмы — Аввакум.

              Надежно обжитой тремя

              Столетьями кровосмешений,

              Куражится Иркутск весенний,

              Кривые улицы прямя.

              Не зря меня сюда манило,

              Притягивало и влекло:

              Иркутск в холодное стекло

              С твоим прищуром смотрит зло, —

              Вот мы и встретились,

              Марина...

Да! «Не зря» его⁹⁶  «сюда манило»!..  К этой женщине; а эта женщина

              Эта женщина жила,

              Эта женщина была,

              Среди сборища и ора

              Потолкалась и ушла.

              Как со сборища когда-то:

              Озираясь виновато,

              Ускользнула без следа, —

              Так из жизни — навсегда.

              В мнимо-видимый успех

              Разодета и обута,

              Так ушла она, как будто

              Обмануть сумела всех⁹⁷ .

Тут я прервусь и вставлю (кстати!) несколько «стишков» все тех же «юных петушков» (юней Межирова):

              Дорога вьется пропыленной лентою,

              То вверх ползет, то лезет под откос.

              И засыпает утомленный Лермонтов,

              Как мальчик, не убрав со лба волос.

              А солнце жжет. И из ущелья вынырнув,

              Летит пролетка под колесный шум,

              Под горный шум, под пистолет Мартынова

              На молньями играющий Машук.

              ...Когда с собой приносишь столько мужества,

              Такую злобу и такую боль, —

              Тебя убьют. И тут-то обнаружится,

              Что ты и есть та самая любовь.

              Тогда судьба растроганною мачехою

              Склоняется к прострелянному лбу,

              И по ночам поэмы пишут мальчики,

              Надеясь на похожую судьбу.⁹⁸

Другое:

              Словно бы не издавна,

              А из первых рук

              Прописные истины

              Мне открылись вдруг.

              Я вокруг да около

              Топал — будь здоров! —

              И меня не трогала

              Суть знакомых слов.

              Видно, много выпало

              Крепко поплутать,

              Чтоб, как реки в Библии,

              Воротиться вспять.

              Отмести имущество,

              Лесть и суету

              И постигнуть мужество,

              Честь и высоту.

Еще:

              Прощай, ты надежно служила,

             Недобрая ради добра,

              Натянутая, как пружина,

              Суровой была, как вдова.

              Бессонная, в кожанке с кольтом,

              Мою сторожила мечту,

              Меня сохранила. И скольким

              Обязан тебе — не сочту.

              Но дальше согласья не выйдет.

              Не то, чтоб стезя нелегка, —

              Но вечно нельзя ненавидеть.

              И жизнь без того коротка.

              Ты смотришь по-прежнему люто,

              Как дула, нацелив зрачки.

              Но мы, умудренные люди,

              И нас не пиши в новички.

              Прощай, надвигается осень.

              Стоишь на другом берегу⁹⁹ .

              И пусть тебя снегом заносит,

              Забвеньем еще помогу.

              Махну издалека ладонью,

              А дальше... Исчезни с Земли,

              Чтоб в мире, как в собственном доме,

              Свободно эпохи текли¹⁰⁰ .

И последнее:

              Бог мой, опустись в тот табор,

              Человека — не вини,

              Но утраченных масштабов

              Ощущение верни,

              Чтобы вздрогнул, чтобы вспомнил,

              Где сидит и с кем...

Теперь возвращаюсь к начатому — стихотворение «юного петушка» к Мандельштаму:

                                   «Мы с тобой на кухне посидим...»

                                                                    О. Мандельштам

              Вижу крашеные доски,

              В коридоре тусклый свет,

              Вижу кухонный, московский

              Коммунальный табурет.

              Как назвать эпоху эту,

              Высшей милостью своей

              Разрешившую поэту

              Примоститься у дверей?

              Взял бы я тебя отсюда,

              Посадил на пароход,

              Чтобы плавал ты, покуда

              Эта темень не пройдет.

              Ну, а так как всюду мины,

              Крики, слезы, просят пить,

              И тебя на миг единый

              Невозможно отпустить —

              Не Прованс любвеобильный,

              Не Баварские сады —

              Ночи Англии стабильной

              Я б хотел, чтоб выбрал ты.

              Выбрал улочку подальше,

              У шотландских диких скал,

              Чтоб за жизнь твою без фальши

              Я бояться перестал.

              И взамен беды смертельной

              И воронежских полян —

              Кресло в стиле Чиппендейла,

              Затемнение, туман.

Все. Мое время исчерпалось. Вот-вот Мария Яковлевна заявится.

Из прочитанного уже в первом номере¹⁰¹  истинное удовольствие получил от статьи А. Берзер «Загадки и ребусы Олеся Бенюха» (о повести, публиковавшейся в № 1 (за этот год) «Октябре»). Почитай — 5 строчек — потешь душеньку! И статья Нат. Ильиной «Литература и “Массовый тираж”». И В. Каверина «Заметки о чтении». А больше и не успел еще ничего.

Да! Будешь в библиотеке — попроси 2–3 месяца назад вышедшую книжку художника Конашевича «О себе и своем деле» и прочти пару малюсеньких статей его: 1. «О рисунках Н.А. Тырсы к “Анне Карениной” Л. Толстого», 2. Да ладно (забыл, как называется), хотя бы эту: получишь понятие о том, что такое иллюстрация, а не «картинка в книжке».

А Мирки-то все нет.

Вот тебе еще одно Межирова (как раз уместится!):

              Как я молод — и страх мне неведом¹⁰² ,

              Как я зол — и сам черт мне не брат, —

              Пораженьям своим и победам

              В одинаковой степени рад.

              В драке бью без промашки под ребра,

              Хохочу окровавленным ртом.

              Все недобро во мне, все недобро…

              Я опомнюсь… опомнюсь потом.

                                                                                                      Б.

Публикация Аллы Ямпольской

1 Борис Ямпольский. День мой — век мой // По прихоти судьбы: Альманах / Составители С. Блох, В. Ройтман. М.: Три квадрата, 2006. — С. 148–176.

2 Владимир Львович Сосновский (1920–2004) — сын известного журналиста Льва Семеновича Сосновского, расстрелянного в 1937 году. Учился и дружил с Давидом Самойловым, посещал знаменитый семинар Сельвинского. После ареста отца кочевал с цыганским табором. В 1941 году был арестован. В 1945 году  в БАЗстройлаге, на ОЛПе 286/2, познакомился с Борисом Ямпольским. После покушения на стукача получил дополнительный срок. Освободившись, женился и осел в Бийске. В 1980–1990-х председатель Бийского отделения общества «Мемориал». См.: Сосновский В.Л. Записки. — Бийск: Науч.-издат. центр БПГУ им. В.М. Шукшина, 2002. — 203 с.: портр., ил.

3 Возможно, речь в рассказе идет об Эрвине Симоновиче Бауэре (1890 — после 1938) — венгерском коммунисте, видном биологе-теоретике, в 1925 году эмигрировавшем в СССР, с 1934 года работавшем в только что созданном Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ). Арестован в 1937-м, по официальным данным, погиб в 1938-м. Как известно, официальные советские данные весьма сомнительны — Прим. Н. Елисеева.

4  Ямпольский Б.Я. Избранные минуты жизни. Проза последних лет / Вступ. ст. С.А. Лурье.— СПб.: Акрополь, 1998. — С. 141. 198 с.

5 Борис Ямпольский собирал, переплетал и любовно оформлял сборники неопубликованных стихов любимых поэтов. Из такого четырехтомника Слуцкого он сделал подборку «Мой Слуцкий», опубликованную в 2017 году: Слуцкий Б.А. Стихи. Сост. Б.Я. Ямпольский. — СПБ.: Пушкинский фонд.

6 «Покуда над стихами плачут…»: Б.Я. Ямпольский — Н.Н. Шубина 1964–1969 гг. // Вопросы литературы. — № 5. — Сентябрь – октябрь 2001. — С. 266–230.

7 В письмах сохранены пунктуация и орфография оригинала. — Прим. ред.

8 В отличие от многих ссыльных, Бориса Ямпольского не реабилитировали в 1956 году, и он продолжал работать художником в карпинском Дворце культуры угольщиков. Бюст Сталина с почетного места перенесли в подвал, в мастерскую художника. В полой голове этого гипсового бюста Б.Я. прятал свои записи о лагере. Когда сняли комендатуру, где надо было еженедельно отмечаться, стал ездить в Москву к реабилитированным друзьям. Осенью 1961 года, после XXII съезда КПСС уехал в Саратов, где его реабилитировали в декабре того же года.

9 Перефразированная цитата из «Василия Теркина» А.Т. Твардовского: «Немножко б хуже, То и было б в самый раз».

10 Б.Я. подписал письмо к Н.Н. Шубиной, когда та отдыхала на черноморском побережье: «целую тебя соленую».

11 Имеется в виду 1-й том восьмитомного собрания сочинений В.В. Маяковского 1968 года. — Прим. Н. Елисеева.

12 Цитата из стихотворения В.В. Маяковского «Ко всему», 1916. — Прим. Н. Елисеева.

13 Б.Я. вынужден был прекратить отношения с Н.Н. Шубиной, чтобы не портить ей биографию: она — фронтовичка, член партии, успешный лектор; он — бывший арестант, не реабилитированный еще тогда. К тому же на момент их встречи оба уже имели семьи, детей.

14 Мать Б.Я. — Софья Федоровна Ямпольская (Зильберман) — тяжело болела в то время. Мирка — Мария Яковлевна Ямпольская — младшая сестра Б.Я. — жила с матерью, но в то время была в отпуске; до ее возвращения Б.Я. неотлучно находился при матери, хотя к тому времени он получил по реабилитации квартиру и жил там с женой и детьми.

15 Кобзев, Игорь Иванович (1924–1986) — поэт и художник почвеннического направления. — Прим. Н. Елисеева.

16 Рекламные плакаты В. Маяковского: «Лучших сосок не было и нет, готов сосать до старых лет» и «Нигде кроме, как в Моссельпроме».

17 Похоже на Льва Анненского. — Прим. Н. Елисеева.

18 А.С. Пушкин. «Элегия»: «Безумных лет угасшее веселье...».

19 С. Есенин. «Черный человек».

20 Очень похоже на рассуждения Раскольникова о Лужине: «Человек он умный, но чтоб умно поступать — одного ума мало». Возможна аллюзия на слова апостола Павла из Первого послания к Коринфянам: «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом» (1 Кор. 3:19) — Прим. Н. Елисеева.

21 Е.А. Штакеншнейдер. Дневник и записки. — М.; Л., 1934. Е.А. Штакеншнейдер (1836–1897) — дочь архитектора А.И. Штакеншнейдера, хозяйка литературного салона, близкая подруга Ф.М. Достоевского. — Прим. Н. Елисеева.

22  Н.И. Греч. Записки о моей жизни / Текст по рукописи с коммент. Иванова-Разумника и Д.М. Пинеса. — М.; Л., 1930. — Прим. Н. Елисеева.

23 «Путешествие в Армению» было впервые издано в журнале «Звезда» (1933, № 5). В 1967 году дважды переиздано в Ереване: «Литературная Армения» (1967, № 3) и в сборнике «Глазами друзей».

Б.Я. пишет о готовящемся в Ереване книжном издании и «Путешествия в Армению», и армянских стихов О.Э. Мандельштама, которое так и не было осуществлено. — Прим. Н. Елисеева.

24  Роман А. Платонова «Чевенгур» (1926–1929) впервые был опубликован в Париже в 1972 году. До этого распространялся в самиздате. — Прим. Н. Елисеева.

25 Пишет, вероятно, Анатолий Жигулин или Копелевы (Лев Зиновьевич и Раиса Давыдовна Орлова).

26  А.В. Кузнецов (1929–1979) — писатель-невозвращенец. Автор романа-документа (собственное название) «Бабий Яр» («Юность», 1966, № 8–10, книжное издание — 1967). После публикации романа Анатолию Кузнецову присылали антисемитские письма с угрозами. В его квартире, действительно, был пожар. — Прим. Н. Елисеева.

27 Итальянская компартия — крупнейшая и наиболее влиятельная из всех западных компартий, занимала достаточно независимую позицию по отношению к КПСС. Речь идет о XII съезде ИКП в феврале 1969 года. — Прим. Н. Елисеева.

28 Неточная цитата из поэмы В.В. Маяковского «Про это» (1923): «А живешь и болью дорожась...» — Прим. Н. Елисеева.

29 А. Ахматова, «Гость»: «Все, как раньше, в окна столовой…» (1 января1914 года).

30 А. Твардовский. Поэма «Дом у дороги».

31 Цитаты из предисловия А.Т. Твардовского к журнальной публикации рассказа (повести) А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» («Новый мир», 1962, № 11). — Прим. Н. Елисеева.

32 Имеется в виду роман М. Шолохова «Они сражались за родину».

33 Владимир Александрович Разумный (1924–2011), советский философ-эстетик. — Прим. Н. Елисеева.

34 Речь идет о разгромной статье Михаила Лифшица «В мире эстетики», посвященной работам Разумного («Новый мир», 1964, №2). — Прим. Н. Елисеева.

35 Имеется в виду фильм греческого режиссе ра Михалиса Какояниса по роману Никоса Казандзакиса «Грек Зорба» с Энтони Куинном в главной роли. — Прим. Н. Елисеева.

36 Речь идет о воспоминаниях ЛЕФовки Елизаветы Александровны Лавинской (1901–1949), впервые опубликованных в сборнике «Маяковский в воспоминаниях родных и друзей» (М., 1968) — Прим. Н. Елисеева.

37 Речь идет о главах из книги Аркадия Викторовича Белинкова о Юрии Олеше «Сдача и гибель советского интеллигента», напечатанных в журнале «Байкал» (1968, № 1–2). За публикацию этих глав главный редактор журнала «Байкал» Байбуров был снят. Книга была издана после смерти Белинкова. Мадрид /б.и./ 1976. 687 с.; М.: РИК "Культура", 1997. 537 с.; вступ. ст. М. Чудаковой — Прим. Н. Елисеева.

38 Речь идет о сборе денег политзаключенным, инициированном К.И. Чуковским. В Саратове этим занимался Борис Ямпольский и передавал собранные деньги Марии Андреевне Березовской — матери Олега Павловича Табакова, а он при случае отвозил их в Москву. В связи с этим Б.Я. «варганит халтуру», т.е. как художник зарабатывает какие-то «левые» деньги.

39 Ямпольский был близко знаком и переписывался с Инной Васильевной Кончаковской — дочерью Василия Листовничего, владельца дома на Андреевском спуске в Киеве, второй этаж которого снимала семья Булгаковых. Детство Инны Васильевны прошло с младшими детьми Булгаковых, отношения с ними она поддерживала и позже. Видимо, от нее Б.Я. узнал о болезни младшего брата Булгакова, Ивана Афанасьевича (1900–1969), «музыканта-балалаечника». См. книгу Б.Я. Ямпольского «Избранные минуты жизни».

40 Речь о Л.З. Копелеве, с которым у Б.Я. был разговор об А.И. Солженицыне, в частности, в связи с тем, что Копелев был раздражен, узнав себя в Рубине, персонаже книги «В круге первом».

41 Впервые напечатаны в журнале «Новый мир» (1968, № 7). — Прим Н. Елисеева.

42 То есть «для Нины», поговорить с ней об этом.

43 «Плотницкие рассказы» были изданы отдельной книгой в том же 1968 году, но не в вологодском, а в архангелогородском издательстве. — Прим. Н. Елисеева.

44  В.И. Белов. За тремя волоками. Повесть и рассказы. — М.: Советский писатель, 1968. — Прим. Н. Елисеева.

45 Стихотворение «Новогодняя басня» («Правда», 1 января 1960 года). Второй раз напечатано в 1 т. пятитомного собр. соч. А. Т. Твардовского в 1966 году. — Прим. Н. Елисеева.

46 А.Т. Твардовский. Книга лирики. — М.: Советский писатель, 1967. — Прим. Н. Елисеева.

47 В. Разумный. «Вензеля выделывает моя мысль...» («Известия», 3 марта 1969 года). После этой статьи директора издательства И.М. Терехову сняли с должности, редактор В.А. Недзвецкий был уволен, набор следующей книги Г.Д. Гачева был рассыпан. — Прим. Н. Елисеева.

48 Александр Львович Гайко — отчим Н.Н. Шубиной.

49 Филологический трактат М. Цветаевой «Искусство при свете совести» (1931–1932) полностью не сохранился. Цветаева прочла его на творческом вечере 26 мая 1932 года в Париже. В сильно урезанном виде он был опубликован в журнале «Современные записки» (1933, № 50). Отрывки из урезанного журнального варианта впервые были напечатаны в СССР в сборнике: М.И. Цветаева. «Мой Пушкин» (М., 1967). — Прим. Н. Елисеева.

50 «Байкал» (1968, № 2). — Прим. Н. Елисеева.

51 «Нездешний вечер» — мемуарный очерк Марины Цветаевой о встрече зимой 1918 года с Михаилом Кузминым, Сергеем Есениным и будущим убийцей председателя Петро­градской ЧК Урицкого, Леонидом Каннегисером. Опубликован в журнале «Современные записки» (1936, № 61). В СССР (по понятной причине) никогда не печатался. — Прим. Н. Елисеева.

52  А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Б.Я. знал его, как и множество других стихов, наизусть, чем спасался в пересыльных тюрьмах, читая вслух «блатным».

53 «Братья Карамазовы» (1968–1969) — трехсерийный фильм. Последняя работа в кино Ивана Пырьева, умершего во время съемок. Третью серию досняли исполнители ролей Ивана и Дмитрия Карамазовых Кирилл Лавров и Михаил Ульянов. — Прим. Н. Елисеева.

54 «Старик и море» (1958) — фильм по новелле Хемингуэя, режиссер Джон Стерджес, широко известный своим вестерном «Великолепная семерка». — Прим. Н. Елисеева.

55 Андрей Михайлович Волконский (1933–2008) — композитор, клавесинист, органист. Из рода князей Волконских. С 1962 года произведения композитора Волконского официально запрещены в СССР. В 1965 году Волконский организовал первый в СССР ансамбль старинной (добаховской) музыки «Мадригал». — Прим. Н. Елисеева.

56 Ю.Л. Болдырев — букинист, в будущем, по рекомендации Б.Я., — секретарь Б.А. Слуцкого.

57 Имеется в виду мемуарный очерк Анны Ахматовой о Мандельштаме «Листки из дневника», впервые опубликованный в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути» (1965, вып. IV), потом в мюнхенском двухтомном собрании сочинений Ахматовой. В СССР до 1990 года этот мемуарный очерк не печатали. — Прим. Н. Елисеева.

58 Неточная цитата из повести В. Катаева «Трава забвения» (1963): «Сухо обменявшись рукопожатием, они молчаливо разошлись; Маяковский довольно долго еще смотрел вслед гордо удалявшемуся Мандельштаму, но вдруг, метнув в мою сторону как-то особенно сверкнувший взгляд, протянул руку, как на эстраде, и голосом, полным восхищения, даже гордости, произнес на весь магазин из Мандельштама:

— “Россия, Лета, Лорелея”. А затем повернулся ко мне, как бы желая сказать: “А? Каковы стихи? Гениально!”» — Прим. Н. Елисеева.

59 «Очень поздним утром меня разбудил повторный телефонный звонок. Первого я не услышал:

— Только что у себя дома на Лубянском проезде застрелился Маяковский. Он выстрелил себе в сердце из маленького карманного маузера, и в тот же миг время для него уже потекло в другую сторону, “все перепуталось, и некому сказать, что, постепенно холодея, все перепуталось и сладко повторять: «Россия, Лета, Лорелея»”». — Прим. Н. Елисеева.

60 Ю.К. Олеша. Прощание с миром: Из груды папок. Сост. Б.Я. Ямпольский. — СПБ.: Гуманитарная Академия, 2013: «В лакированной комнате проехал Катаев».

61 Цитаты из повести Андрея Платонова «Джан» (1934–1935), впервые опубликована в 1966 году в сборнике: А.П. Платонов. «Избранное». — Прим. Н. Елисеева.

62 Восклицательные знаки принадлежат Б. Ямпольскому. — Прим. А.Я.

63 П.А. Вяземский «Лукавый рок его обчел...» (1873–1875). — Прим. Н. Елисеева.

64 Из стихотворения П.А. Вяземского «Игрок задорный, рок, насмешливый и злобный» (1875). — Прим. Н. Елисеева.

65 Н.Н. Шубина готовила лекцию о М.И. Цветаевой, в связи с этим Б.Я. сообщает ей сведения и присылает материалы, которые в то время больше негде было взять.

66 М. Цветаева. «Эпос и лирика современной России — Владимир Маяковский и Борис Пастернак». Впервые опубликовано: «Новый град» (1933, № 6). В СССР впервые напечатано в журнале «Литературная Грузия» (1967, № 9). — Прим. Н. Елисеева.

67 М. Цветаева. «Поэт и время» («Воля России», 1932, № 1–3). В СССР не печаталось. — Прим. Н. Елисеева.

68 «Лебединый стан» — цикл белогвардейских стихов Марины Цветаевой (1917–1921). Отдельной книгой издан Глебом Струве в 1957 году в Нью-Йорке. Получил широкое распространение в самиздате. В СССР впервые опубликовано в 1990 году в сборнике: Марина Цветаева. «Стихотворения и поэмы». (Л.: Советский писатель). — Прим. Н. Елисеева.

69 Очерк Марины Цветаевой о своей службе в Наркомате по делам национальностей в 1918–1919 годах был напечатан в журнале «Современные записки» (1925, № 26). В СССР не печатался. — Прим. Н. Елисеева.

70 Речь идет о муже М. Цветаевой, белогвардейце, с 1931 года — агенте ОГПУ, Сергее Яковлевиче Эфроне. В Испании во время гражданской войны Эфрон не был. — Прим. Н. Елисеева.

71 Эфрон был арестован еще до того, как Цветаева приехала в СССР. — Прим. Н. Елисеева.

72 Борис Александрович Садовский (1881–1952) — поэт. Перед эвакуацией в Елабугу Марина Цветаева передала ему свой архив, который Садовский сохранил. — Прим. Н. Елисеева.

73 «На розвальнях, уложенных соломой...» (1916). — Прим. Н. Елисеева.

74  Ариадна Сергеевна Эфрон (1912–1975) — дочь Марины Цветаевой. Анастасия Ивановна Цветаева (1894–1993) — сестра Марины Ивановны Цветаевой. — Прим. Н. Елисеева.

75 Статьи Юрия Тынянова «Валерий Брюсов» и «О Хлебникове» из сборника «Архаисты и новаторы» были републикованы в 1966 году Н.Л. Степановым в книге: Юрий Тынянов. «Проблемы стихотворного языка». — Прим. Н. Елисеева.

76 Имеется в виду: К.И. Чуковский. Александр Блок как человек и поэт. Введение в поэзию Блока. — Пг., 1924. — Прим. Н. Елисеева.

77 В своих антибриковских воспоминаниях Лавинская ругает Осипа Брика за его вредное влияние не токмо, что на Маяковского, но и на архитектора А.А. Веснина (1883–1959). — Прим. Н. Елисеева.

78 Речь идет о матче 21 марта 1969 года между сборными Чехословакии и СССР на чемпионате мира. Чемпионат должен был проводиться в Праге. В связи с вводом совет­ских войск в августе 1968-го в Чехословакию чемпионат был перенесен в Стокгольм. Как и все интеллигентные, оппозиционно настроенные люди, Б.Я. болел за чехов. — Прим. Н. Елисеева.

79 Юлиан Григорьевич Оксман — литературовед, историк, в 1936 году арестован, отбывал срок на Колыме и Чукотке; после освобождения в 1946 году, не имея возможности работать ни в Москве, ни в Ленинграде, работал в Саратовском университете. — Прим. Н. Елисеева.

80 М.И. Цветаева Избранные произведения. / Вступит. статья В. Орлова; сост., подготовка текста и примеч. А. Эфрон и А. Саакянц. — М.; Л.: Советский писатель, 1965. — Прим. Н. Елисеева.

81 Стихотворение называется «О путях твоих пытать не буду...». — Прим. Н. Елисеева.

82 Имеется в виду стихотворение В. Маяковского «Левый марш».

83 Имеются в виду строчки из поэмы Маяковского «Хорошо» (1927): «Кругом тонула Россия Блока, Незнакомки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». — Прим. Н. Елисеева.

84 Имеется в виду М. Шолохов. Б.Я. был уверен, что «Тихий Дон» написан не им, а украден у Ф.Д. Крюкова.

85 «Уничтожение ценностей» — первая главка мемуарного эссе Цветаевой «История одного посвящения» (1931) о Мандельштаме. — Прим. Н. Елисеева.

86 Речь идет об отрывке из второй главки «Истории одного посвящения» «Город Александров Владимирской губернии», посвященном Гумилеву и его распутинскому стихотворению «Мужик» (1916). — Прим. Н. Елисеева.

87 Очерк Марины Цветаевой «Вольный проезд» (1918), напечатанный в № 21 «Современных записок». В СССР не печатался. — Прим. Н. Елисеева.

88 19, 26 марта и 2 апреля в «Литературной газете» публиковались отрывки из книги, изданной в Шри Ланке (Цейлон) «Человек, бог или сфинкс. Политический портрет Мао» под заголовком «Путь Мао к власти». — Прим. Н. Елисеева.

89 В первом номере «Нового мира» 1969 года, за год до отставки Твардовского с поста главного редактора, была опубликована большая подборка его новых стихов. — Прим. Н. Елисеева.

90 Речь идет о стихотворении А.Т. Твардовского «Огромный, грузный, многоместный...». — Прим. Н. Елисеева.

91 Цитата из первой главы «Перед отлетом» последней поэмы А.Т. Твардовского «По праву памяти» (1963–1969). Глава была опубликована в № 1 журнала «Новый мир» за 1969 год в качестве лирического стихотворения под заглавием «На сеновале». Вся поэма была запрещена и напечатана спустя 18 лет в журнале «Знамя» № 2 и в журнале «Новый мир» № 3 за 1987 год. — Прим. Н. Елисеева.

92 Стихотворение А.Т. Твардовского «Допустим, ты свое уже оттопал…».

93 А.Т. Твардовский. Стихотворение «На дне моей жизни…».

94 Стихотворение А.Т. Твардовского «В чем хочешь человечество вини…» (1968), по небез­основательному мнению Ямпольского, имеет прямое отношение к вводу войск СССР в Чехословакию. Сам Ямпольский узнал об этом событии в Крыму. — Прим. Н. Елисеева.

95 Финальные строчки из стихотворения Владимира Корнилова «Анне Ахматовой» («Ваши строчки невеселые...») (1961). В первой книжной публикации (Вл. Корнилов. «45-я параллель»): «Бога не было. Ахматова / На земле тогда была». — Прим. Н. Елисеева.

96 Автора знаменитого «Коммунисты, вперед!» — Прим. Б. Ямпольского.

Речь об Александре Межирове — А.Я.

97 Б.Я. ошибся. Это стихотворение Александр Межиров («Памяти ушедшей») посвятил не Марине Цветаевой и не Анне Ахматовой, а своей сверстнице, рано умершей поэтессе, Ксении Некрасовой. — Прим. Н. Елисеева.

98  Стих. Владимира Корнилова «Лермонтов».

99  Ал[ександр] Триф[онович]: «Перевези меня на ту сторону, сторону — домой»... — Прим. Б. Ямпольского.

100 Владимир Корнилов. «Прощание со злобой» (1965). — Прим. Н. Елисеева.

101 Журнала «Новый мир».

102 Стихотворение Александра Межирова «Как я молод — и страх мне неведом» впервые было опубликовано в альманахе «День поэзии» за 1968 год. Первые книжные публикации: сборники А. Межирова «Теснина» — Тбилиси, 1984, и «Тысяча мелочей» — М., 1984. — Прим. Н. Елисеева.