Илья
Эренбург.
Воспоминания с фронта, 1919, 1922–1924. Газетные корреспонденции и статьи,
1915–1917. Составление, подготовка текстов, вступительная статья, комментарии,
подбор иллюстраций Б.Я. Фрезинского. — СПб.: Издательство Европейского университета в
Санкт-Петербурге, 2014.
На фотографиях времен Великой
Отечественной Эренбург предстает вопиюще штат-ским даже в военной форме.
Вероятно, тогда и позднее возникал вопрос: каким
образом парижанин и европеец сделался ведущим военным публицистом? Были,
конечно, поездки на фронт, был опыт войны в Испании, и все же его статьи очень
часто, если не преимущественно, как и статьи Алексея Толстого, основаны на
переданной информации, письмах советских и немецких солдат и других материалах.
Естественно было думать, что оба пороху не нюхали.
Однако и тот и другой к 1941 году
имели немалый опыт работы фронтовыми корреспондентами тех времен, когда
агрессоров-немцев называли сперва французы, а потом и
русские не фрицами, а бошами. Был еще и опыт войны в Испании, и все же…
«…если, прочитав книгу “Лик войны”,
интересующиеся нашей историей люди захотят сравнить работу ее автора на двух
мировых войнах, то обнаружат полное несовпадение его публицистик — и стилевое,
и эмоциональное, и по задачам <…> Когда Эренбург
в 1915–1917 годах писал из Франции в газеты России, он информировал читателей
о событиях войны на франко-германском фронте, про которые они мало что знали».
В войну 1941–1945 годов «Эренбург неизменно призывал бойцов Красной
армии сделать все, чтобы ни один немец, пришедший на нашу землю со смертоносным
оружием, не покинул ее живым» (Из предисловия Бориса Фрезинского
к книге «Лик войны», курсив его.)
Представляемое издание включило не
только книгу 1920 года «Лик войны», не выходившую с 1928 года, но и
многочисленные корреспонденции и статьи Эренбурга времен Первой мировой.
По названиям далеко не всех статей
и корреспонденций для газет «Утро России» и «Биржевые ведомости» можно
представить тот широчайший спектр, в котором работал недавний эстетствующий монпарнасец. «Русские во Франции», «Женщина», «На воде и
под водой», «Солдатские спектакли и журналы», «В вагоне», «Французское
духовенство в дни войны», «Россия в Шампани», «Моряки Франции», «Саперы»,
«Раздача писем», «В русском госпитале», «Французские евреи и война», «Убитые
поэты». Замечательно, что стиль этой, по существу первой, прозы Эренбурга уже
содержит все присущие его прозе 30–60-х годов черты: лапидарность фразы,
стремление избегать эмоций и максимально широко информировать читателя,
сообщить то, что сам видел. (В своих первых романах, прежде всего в
«Необычайных похождениях Хулио Хуренито», Эренбург
предстал во многом иным, я бы сказал, буйным, связанным с современными ему
стилевыми поисками советских писателей.)
«Поездки на фронт
и допуск в воинские части требовали от необученного военному ремеслу Эренбурга
предварительного знания военных материалов о новых родах войск, о специфике их
функционирования и взаимодействия (впрочем, он ловко обучался всему этому и
непосредственно в боевых частях». (Из
предисловия Б. Фрезинского)
Вот аэропланы. «Для урегулирования
артиллерийской стрельбы употребляются аппараты Фармана. Он легки,
подвижны. Они могут служить лишь для этой работы, не залетая далеко за немецкие
линии.
Грандиозные бипланы с подвижными
пулеметами для фотографирования немецких линий несколько громоздки и
медлительны, зато их боевая способность велика. Фотографируя, биплан должен
спускаться очень низко. Специальные батареи его обстреливают. Желая снять
укрепление с возможно большей точностью, фотограф висит над немцами, рискуя
жизнью».
А вот о танках. «Странное
впечатление производят танки — уж очень они ни на что не похожи. Какое-то
стальное насекомое. Движутся они медленно (верст пять в час) но легко
растаптывают проволочные заграждения и, будто червь, переходят через ямы,
окопы, канавы. Они вооружены двумя маленькими пушками и шестью пулеметами.
Внутри неистовая жара, смотришь на мир через маленький “волчок”».
А есть про подводные лодки.
Примечательно, что субмарины описывал и Алексей Толстой, который в те же годы
военным корреспондентом газеты «Русские ведомости» побывал на русско-германском
фронте Волыни, Галиции, Кавказа, а также на англий-ских и французских позициях,
когда группу русских журналистов в 1916 году пригласили в Англию. Толстой,
старший возрастом и литературным опытом, превращал фронтовые впечатления не
только в корреспонденции и очерки, но и рассказы (не меньше десятка) и даже
пьесы.
В творческом и гражданском, да,
конечно, и в человеческом отношении трудно переоценить фронтовой и журналистский
опыт Эренбурга 1915–1917 годов. Тогда закладывалась
одна из фундаментальных особенностей его — бесконечная ненависть к войне,
которая формировалась на основе живых непосредственных впечатлений фронта
Первой мировой, и укреплялась, когда в переходящем из рук в руки Киеве (1919),
работая над своей первой прозаической книгой «Лик войны», он напитывался уже
новыми страшными впечатлениями насилия — белых, красных, петлюровцев — и
страданий мирного населения.
Вот рассказ капрала, по
совместительству аббата, как в Сочельник воткнул бошу в бок штык, а вытащить не
мог.
Страшное рядом со смешным.
Рассказ молодого французского
лейтенанта о том, как он велел дать немцу-перебежчику водки и телятины, а тот
стал кричать: «Не могу! Простите! Алкоголь! Я член аврикурского
общества трезвости… Только не думайте… И… да
здравствует Франция!»
А вот обзор французских газет. «В
Эко-де-Пари с восторгом рассказывают, как после отступления немцев, найдя
вокзал покрытым человеческими испражнениями, комендант заставил пленных очистить
его без метлы, руками: «Пусть помнят запах своих соотечественников». <…>
В «Журналь» некий профессор предлагает «русским
друзьям» постараться взять Кенигсберг, срыть старый замок и поставить столб с
надписью «Срыт в память уничтожения Реймсского собора».
Или услышанная «беседа двух девушек
о том, что нужно делать с пленными:
— Я бы их всех перерезала.
— О, это слишком для них хорошо! Я
бы сначала отрезала пальцы, один за другим, потом бы выколола глаза, потом
горячими щипцами прихватила язык, потом…»
Неудачи национальных притирок.
«Вначале русские с благожелательным любопытством подходили к французам, потом
отношения испортились. Русские почувствовали презрение и оскорбились. К тому же
многое во французском характере не понравилось нашим. Жаловались:
— Есть у нас деньги — они с нами,
нет — до свиданья…
— Поставлю я бутылку — сидит, как
увидит донышко — слова не скажет, простыл след. Разве мне вина жалко? Обидно
мне, будто я не человек…
— Он говорит: “товарищ”. А какой он
товарищ? Нет у них этого. Каждый сам по себе…
— Больно заносчивые. Увидал кашу —
это, говорит, только свиньи едят. Я вот тоже видел, как они улиток жрут, а такого слова не скажу».
«Австрийцы и болгары поделили между
собой Сербию…. Как ни круто обходятся немцы с сербами, все же соблюдают хоть
видимость законности. Вешают лишь по приговорам судов, дают Красному Кресту
списки пленных, наконец, позволяют посылать родным открытки через Женеву. В
болгарской части вешают по усмотрению. Запрещают под угрозой расстрела говорить
по-сербски, уводят и насилуют женщин…»
А вот о большевиках. В
корреспонденции «Виновники мятежа русских войск во Франции» для «Биржевых
новостей» 19 октября 1917 года (примечательная дата!) Эренбург пишет:
«Оторванность от России, скудность известий, нелепые слухи еще более волновали
солдат. Тогда, почуяв легкую добычу, появились парижские большевики и
интернационалисты <…> Среди наших солдат начали
ими распространяться гнусные провокационные листки: «Бросайте винтовки» и
прочее. <…> За письменной последовала устная
агитация. Наиболее энергичные отправились в лагери, призывая солдат к
неповиновению, натравливая их на офицеров и на французов, сея ложные известия о
происходящем в России. <…> Кто они? Они люди, толкавшие
наших солддат на гибель и на позор. Среди них
немало дезертиров, под видом политических эмигрантов спокойно проживавших во
Франции. Безусловно немало и наемных агентов».
Многомерность писательского пути и
человеческого облика Ильи Эренбурга кратно возрастает после знакомства с «Ликом
войны».
Впечатляет и очень захватывает при
чтении колоссальная информационная насыщенность книги. Это не только открытие
Эренбурга, которого мы не знали (Надпись Б. Фрезинского
«Дорогому Сереже Боровикову — неизвестного ему Эренбурга»). Это не просто
неизвестный, это другой, очень подлинный Эренбург, заложивший в основание
профессии тот крепчайший фундамент, который и обеспечил его произведениям
полувековой успех. Суровый летописец суровой эпохи.
Но это еще и открытие войны,
которой мы не знали, замолчанной и оболганной десятилетиями советской
пропаганды, войны, интерес к которой теперь растет из года в год.
Составитель включил в книгу
тринадцать стихотворений из сборника «Стихи о канунах (декабрь 1914 — июль
1915), которая писалась до военного опыта
поэта. Тем удивительнее прозрения этой «самой большой и самой темной» (Б. Фрезинский) книги Эренбурга.
Рано утром мальчик просыпался,
Слушал, как вода в умывальнике капала.
Встала — упала, упала — и жалко…
Ах, как скулила старая собака,
Одна с подшибленной лапой.
Над подушкой картинку повесили,
Повесили лихого солдата,
Повесили, чтобы мальчику было весело,
Чтоб рано утром мальчик не плакал,
Когда вода в умывальнике капает.
Казак улыбается лихо,
На казаке папаха.
Казак наскочил своей пикой
На другого чужого солдата.
И красная краска капает на пол.
Не могу не напомнить в заключение:
Борис Фрезинский вновь и вновь демонстрирует редкую
приверженность избранному им предмету — жизни и творчеству Ильи Эренбурга,
знакомя современного читателя с неведомыми или забытыми страницами его
удивительной судьбы. Притом что продолжает писать и на иные темы, чему
свидетельство недавно вышедшая книга «Троцкий. Каменев. Бухарин. Избранные
страницы жизни, работы и судьбы» (М., 2015).
