Об авторе | Израиль Аркадьевич Мазус —
инженер-строитель, в 1948–1954 годах — узник сталинских лагерей, автор
нескольких книг художественной прозы.
В отличие от многих наших
сверстников некоторые молодые люди сталинского СССР слишком часто задумывались:
почему так не по-человечески живем?
Одни просто задумывались, а другие
еще и сказали, и даже бумаге доверили отчаянную мысль, что со всем тем страшным
и преступным, что творилось вокруг, не желают мириться, не согласны.
Больше того: были и те, кто упорно
искал единомышленников, с кем вместе можно было бы противостоять одержимым
вождям, которые, искренне или не очень, верили, что только с помощью насилия
можно заставить людей быть счастливыми...
Я — один из тех несогласных.
Но и теперь еще не обо всех тех людях можно рассказывать. Существует
семидесятипятилетнее ограничение доступа к архивным документам.
Когда я собирал книгу о
черниговском «Демократическом союзе»*, вдруг захотелось произвести несложный
арифметический расчет, сколько же мне будет лет, когда появится возможность
подготовить к печати следственные документы молодых людей, арестованных в 1953
году. И усмехнулся, когда подсчитал. Девяносто девять!
Для чего появился этот совсем
недавний закон? Чтобы как можно дольше скрывать от всех нас имена следователей,
прокуроров и осведомителей, которые когда-то обслуживали карательную машину,
запущенную в конце двадцатых и почти остановленную после пятьдесят третьего?
Чтобы уберечь их потомков от потомков ре-прессированных? Но ведь еще в
сталинские времена было сказано, что сын за отца не отвечает. Хотя тогда-то
сыновья еще как отвечали за своих отцов — архивы об этом рассказывают…
В 2014 году были доступны
следственные дела только 1938 года. Вот потому-то после выхода в свет книги
«Демократический союз» я и решил, что следующей долж-на стать работа над
справочником молодежных образований, которые пытались противостоять
большевизму. Во-первых, потому что эта работа никак не входит в противоречие с
законом о семидесяти пяти годах, а во-вторых — историки и все, кому дороги
исторические хроники, получат возможность узнавать подробности о том времени из
источников, доступных в библиотеках и в Сети, пользоваться которыми без
путеводителя трудно. Справочник и должен стать одним из таких путеводителей по
нашему недавнему прошлому. По тому прошлому, которым очень стыдно гордиться.
В 90-х нам иногда казалось, что мы
победили то свое стыдное прошлое. Теперь стало ясно: нет, не победили.
Справочник, который я составил*, —
это короткие тюремно-биографические справки. Или, как сказал один молодой
писатель, прочитав мое предисловие, — сухой остаток от молодых жизней
20–50-х годов прошлого века. Следственных дел в Справочнике — больше
пятидесяти. В каждом — от двух до двадцати человек. А в некоторых и того
больше. И вот что удивительно: уже два человека представляли собой группу — ст.
58-10, 11 Уголовного кодекса РСФСР.
Фигуранты одного такого дела — два
студента-дипломника исторического факультета МГУ Виктор Кабо и Юрий Брегель, арестованные в 1949 году как участники
антисоветской организации: «…В октябре-ноябре 1949 г. МГБ СССР за антисоветскую
работу были арестованы Кабо Владимир Рафаилович и Брегель
Юрий Энохович. Проведенным по делу расследованием
установлено, что Кабо и Брегель, будучи враждебно
настроенными к советской власти, с 1940 г. и до своего ареста проводили
антисоветскую агитацию, направленную на подрыв и дискредитацию мероприятий
партии и советского правительства. При этом допускали злобные выпады по адресу
руководителей советского государства. Стремясь замаскировать свою преступную
работу, в двурушнических целях Кабо и Брегель
вступили в члены ВЛКСМ. В 1941 г. Кабо и Брегель
договорились о создании антисоветской организации, но в связи с начавшейся
войной оба были эвакуированы из Москвы в разные города Советского Союза, и
осуществить свои преступные замыслы в то время им не удалось. Однако
антисоветскую работу они не прекратили. Ведя переписку между собою, в
завуалированной форме излагали свои соображения по вопросу намеченного ими
плана создания антисоветской организации. Обсуждали вопрос о вовлечении в
организацию других лиц. Так, в своем письме от 10 февраля 1942 г. Брегель рекомендовал Кабо привлечь к антисоветской работе
своего знакомого некоего Гатмана. В том же письме Брегель сообщал, что сам он обрабатывает в антисоветском
духе своего приятеля Хмельницкого…».
Эта справка составлена на основании
общего обвинительного заключения, приговора и постановления об амнистии и
реабилитации.
Владимир Кабо — ученый-этнограф,
посвятивший жизнь Австралии, автор автобиографической книги «Дорога в
Австралию». Жизнь в науке началась для него уже после лагеря. В 1969 году вышла
его книга «Происхождение и ранняя история аборигенов Австралии», по которой
через год он защитил докторскую диссертацию. Книги его были совсем не такими,
какие писали до него многие советские ученые, — в них не было идеологии. Его
пытались переубедить, ссылаясь на труды Энгельса, но он говорил и писал только
то, что понималось им как наиболее достоверное. Когда его труды стали
переводить, их прочитали сами австралийские аборигены. И подтвердили, что Кабо
издалека действительно увидел быт их далеких предков, и все, что их окружало,
именно таким, каким это было на самом деле и сохранилось в неприкосновенности
до наших дней.
Увидеть Австралию своими глазами
Кабо не разрешали до 1990 года. Он ступил на австралийскую землю шестидесятипятилетним и прожил там счастливый остаток своей
жизни, которая оборвалась в 2009 году.
В юности этот аполитичный человек
всего лишь тайно не испытывал восторга перед властью — он не оставил
никаких следов того, что с чем-то не согласен, и не должен был оказаться
в тюрьме и лагере. И все же оказался.
Фамилия его следователя была Одляницкий. Ни от кого на Лубянке ни тогда, ни после я о
таком следователе не слышал. Из молодых лейтенантов. Он углублялся в чтение
дневников подследственных и даже высказывал личное мнение по их содержанию.
Когда Кабо подписывал 206-ю, я уже
почти полгода находился в лагере, и мы в тюрьме не встретились. Но один общий знакомый
у нас был — прокурор Дорон. Плотный рослый мужчина с
низким лбом и густыми волосами, одетый в форменную одежду. Особенно запомнились
его короткие мясистые пальцы, покрытые редкими черными волосками. Он заставил
меня прочитать стихотворение, которое я написал как гимн нашей организации, и
другое, начинавшееся словами «Компанелла, Морели…». Текст был обнаружен в моей записной книжке. Я с
выражением прочитал одно из последних четверостиший, и он сказал с искренним
удивлением: «“Но новые тюрьмы, как хищные птицы, / оконцами щурясь, глядят на
народ”… Откуда это у вас? Не тех книг начитались, да? И как только такое
могло прийти вам в голову?».
Слухи, дошедшие до Кабо, будто Дорон закончил свои дни в лагере, неверны. Когда
обострилась «борьба с космополитизмом», Дорона
действительно репрессировали, но он не погиб. О том, что его били на этапах, я
слышал. Однако во второй половине пятидесятых он был освобожден, его видели на
улицах Москвы.
В жизни Владимира Кабо не было
ничего такого, что могло бы послужить основанием для ночных вызовов к
следователю. Только то, что, учась на историческом факультете МГУ, он избегал
общественных нагрузок, а его отец был когда-то меньшевиком, однако вовремя
заявил о своем выходе из партии и стал видным экономистом, географом, профессором,
заведующим кафедрой в Московском педагогиче-ском институте. Друг детства Кабо
Юрий Брегель — тоже студент исторического факультета
МГУ, его отец — тоже профессор и известный в стране экономист. В 20-х годах
отцы Владимира и Юрия стали соавторами учебника по политической экономии. А
сыновья поступили в университет после войны — оба воевали в боевых частях и
вернулись с наградами. Казалось бы, нелепо было обвинять их в поисках путей
борьбы с советской властью. Однако их обвинили именно в этом.
Здесь надо заметить, что Кабо был
человеком осторожным. Однажды один из друзей попросил его перевести с
английского статью с обзором западного искусства из журнала «Лайф», а затем, когда перевод был сделан, предложил
оставить журнал у себя в благодарность за выполненную работу. Кабо отказался.
Как потом оказалось, все правильно почувствовал. К сожалению, не до конца.
Человек, который принес журнал, был секретным сотрудником органов безопасности,
и журнал принес лишь для того, чтобы его нашли при обыске. При аресте Кабо
никаких следов враждебной деятельности в доме найдено не было. И все же Кабо и Брегеля объявили создателями антисоветской организации. В
небольшом кабинете Бутырской тюрьмы некий чиновник в штатском прочел им
приговор, и они были отправлены каждый в свой лагерь. Перед отправкой в лагеря
они оказались в многолюдной тюремной камере, где сразу же назвали друг другу
имя человека, который их оболгал.
В кругу их друзей был поэт и такой
трепетный ценитель древнего и современного искусства, что иногда казалось —
этот человек не от мира сего. Он хранил у себя дома потрясающую коллекцию
репродукций, которую собирал не только в москов-ских библиотеках, вырезая их из
редких книг, но и в домах своих друзей. Вырезал репродукции бритвой и прятал
под рубашкой. Однажды у него дома Кабо увидел ре-продукцию, которая была в его
книге «История Древнего Востока» Тураева. Когда он приехал домой, то первое,
что сделал, — достал из книжного шкафа книгу Тураева и открыл ее на нужной
странице. Репродукции не было. Казалось бы, вот повод навсегда прекратить
всякие отношения с этим человеком. Но он же явно был до сумасшествия помешан на
искусстве. А это как лунатик, который бродит по крыше в лунную ночь, — а рука
приятеля Кабо сама тянулась к бритве, и вряд ли в те мгновения он себя помнил.
В остальном же был вполне порядочный человек. В конце-то концов, сколько нас
на весь город? И Кабо простил Сергея Хмельницкого — так звали того человека.
Только старался, чтобы к его приходу книжные шкафы были заперты на ключ. Именно
Хмельницкий приносил ему журнал «Лайф» незадолго до
ареста.
Все годы советской власти пронизаны
невидимыми нитями секретного сотрудничества многих наших граждан с органами
безопасности. Я об этом знал из разговоров взрослых. А в тюрьме и лагере
достаточно быстро научился угадывать этих людей среди множества своих
собеседников. Обычно они бывали не только доброжелательны, но еще и любили
задавать слишком много вопросов. Или вдруг начинали подробно рассказывать о
себе, при этом ожидая ответной откровенности. Я всегда после встречи с такими
людьми испытывал сложные чувства: не ошибаюсь ли в своих подозрениях? А что
если у этого человека просто такая открытая душа?
О Сергее Хмельницком было известно,
что, часто бывая в музеях, он вдруг надолго мог становиться добровольным
экскурсоводом для совершенно незнакомых людей. Поэтому друзей и приятелей у
него было неисчислимое множество. И многие из них испытывали по отношению к
нему чувство глубокого уважения и благодарности. Личность его была окружена
неким незримым ореолом. Пока не пришло разоблачение.
По собственному признанию
Хмельницкого, для него все самое страшное в жизни началось сразу после войны,
когда он подружился с дочерью военно-морского атташе Франции в СССР Элен Пелетье. Их дружба была омрачена лишь тем, что за всеми ее
передвижениями по Москве постоянно следили агенты органов безопасности, и это
было очень заметно. Да они и сами не скрывали своего присутствия в ее жизни,
объясняя это тем, что Элен, живя в Москве и учась в МГУ, якобы подвергает себя
очень большому риску. Хмельницкого вызывали и об этом риске говорили, просили
помочь. Иностранка, может наделать из-за незнания наших особенностей много
глупостей, например, принять проходимцев за хороших людей, а последствия могут
омрачить наши теплые отношения с Францией. Помогите. Держите нас в курсе ее
московской жизни. Хотя бы раз в две недели. Учтите, что это работа и такие
услуги мы оплачиваем. Для такого рода услуг у нас есть специальный бланк. Вот,
мы его уже заполнили. Если не возражаете и у вас есть желание помочь Элен,
пожалуйста, поставьте свою подпись. Вот здесь. И он поставил свою подпись.
Вероятно, не испытывая при этом никаких особых чувств. Он будет защищать Элен —
что тут плохого? Именно так описал Хмельницкий свой первый шаг к доносительству
в собственном сочинении, которое он назвал «Из чрева китова».
Это был ответ на главу из романа Андрея Синявского «Спокойной ночи», которая
была написана о нем и называлась «Во чреве китовом»...
Но как так случилось, что в деле Кабо и Брегеля он, увы, оказался далеко не благородным защитником друзей?
Когда о том, кто такой на самом
деле Сергей Хмельницкий, стало широко извест-но после возвращения Кабо и Брегеля из лагерей, двери многих домов, где он любил
бывать, навсегда закрылись перед ним. Даже его стихи, которыми когда-то
восторгались его друзья, стали звучать как-то иначе, чем прежде. Например, вот
это:
Здравствуй, милый, нераскаянный злодей,
Очень
рад я познакомиться с тобой,
Потому,
что я люблю плохих людей,
Потому,
что я и сам такой плохой.
Не печалься, не тревожься и наплюй,
Все
прекрасно, только очень может быть,
Никогда
и никого не полюблю,
И
меня, пожалуй, некому любить.
Но пройдем мы по земле и по воде,
Наглым
смехом нарушая их покой,
Потому
что я люблю плохих людей,
Потому
что я и сам такой плохой.
Или вот это — о
дне распятия Христа:
Потом вернулся домой,
Мой
предок, душа живая,
И
вскоре уснул с женой,
Ужасно
переживая.
Господь, распятый за НЫ,
Кого я молю так редко!
Сними с меня часть вины,
За
чистую душу предка.
После того как Юрий Брегель выступил на защите его диссертации и все это
рассказал, покаяния никто так и не услышал. Хмельницкий говорил, что оговорил
друзей под сильным давлением. Уступил угрозам. Что речь шла о его жизни: «Так я
купил свободу и, может быть, жизнь ценой свободы двух моих товарищей, ни в чем,
конечно, не повинных. Очень, слишком, недопустимо сильно мне хотелось тогда
жить». («Из чрева китова». — «22»: 1986, № 48.)
Беспомощность его оправдания очевидна: какое бы
давление на него ни оказывали, стараясь отправить в тюрьму двух бывших
фронтовиков, старшекурсников МГУ, неудача с этим мероприятием вряд ли могла
иметь для него серьезные последствия. Потому что и Кабо, и Брегель
были сосредоточены на науке, далеки от политики и никакой опасности для
государства не представляли. Не будь доносов, их арестовывать не стали бы.
Другое дело, если речь идет о молодых людях, которые не только предпочитают
закрытые формы общения, но и тяготеют к подпольной деятельности. Власть, и сама
прошедшая через подполье, хорошо знала, что именно из таких молодых людей
вырастают потом настоящие подпольщики, и на всякий случай отправляла их в
лагеря.
Так, в 1945 году по доносу,
отправленному еще в 1942-м, была арестована группа, которая именовала себя
«Союз четырех». Ребят обвинили в попытке внедрить в общественное сознание
анархичную идею, что нет в мире ничего более ценного, чем свободная
человеческая личность, и окружить себя единомышленниками. Единомышленников и
через три года обнаружено не было, но в домах подследственных была обнаружена военизированная
форма с погонами, на которых буквами «СЧ» было зашифровано «Союз четырех». Были
найдены устав и программа будущего движения. Руководителем группы был студент
студии Камерного театра В.С. Гусев. Он был осужден к длительному сроку
заключения вместе со всеми своими товарищами и мамой одного из них.
Три года спустя под следствием
оказалась большая группа студентов, названная следователями «Черный легион».
Все члены группы носили клички, которые недвусмысленно говорили об их жизненных
предпочтениях: Бен, Рибл, Гарвей, Тринк,
Дей, Бел, Билл, Амба… Да, они хотели бы жить в
Соединенных Штатах Америки — в те годы это было преступлением. Они планировали
в 1950 году (арестовали их на год раньше) в Средней Азии, на самом удаленном
участке границы, уйти из СССР. Возможно, эти планы были только игрой, в которой
участвовали студенты в основном геологоразведочного института под руководством
начальника геологоразведочной партии Ю.В. Степанова. Тем не менее
Степанов и еще несколько человек были приговорены к 25 годам лишения свободы,
остальные — на сроки от 5 до 10 лет...
Слова Хмельницкого о недопустимо
сильном желании жить невольно вызывают мысли о его, видимо, паническом страхе
перед фронтом. Ничем другим его тогдашнее поведение объяснить невозможно.
Появилась и другая мысль: а что если его связь с органами началась еще задолго
до появления в Москве Элен Пелетье? Вот поистине
чужая душа — потемки...
Хотя бывают и такие чужие души,
встреча с которыми делает жизнь светлее. Такой, например, для Кабо стала
встреча со священнослужителем Русской православной церкви Иваном Михайловичем Крестьянкиным, отцом Иоанном, будущим архимандритом
Псково-Печерского монастыря. Они познакомились в лагере. Отец Иоанн был
арестован за свои раздражающие власть проповеди. Я тоже и на этапах, и в лагере
встречал священнослужителей, которых преследовали именно по этой причине.
Обычно решение об их судьбе принимало Особое совещание. Таким же судом осудили
и Кабо с Брегелем.
В деле Кабо есть странность:
сообщается, будто бы в 1943 году Кабо совершил членовредительство, был осужден
и приговорен к десяти годам заключения, которые были заменены отправкой на
фронт. Однако в книге «Дорога в Австралию», где Кабо подробно описывает начало
и завершение своей службы в армии, никаких упоминаний о нахождении под арестом
и суде над ним Военного трибунала нет, а есть подробное описание всего, что с
ним происходило в том 1943 году, когда ему в феврале исполнилось восемнадцать
лет. Он уходил в армию в день своего рождения 7 февраля из небольшого
западносибирского города Ойрот-Туре, переименованного
впоследствии в Горно-Алтайск, и был направлен в офицерское училище в город
Томск. Далее из книги Кабо мы узнаем, что училище он не окончил из-за сомнений
— а нужно ли ему было становиться офицером? Ведь тогда он надолго станет
военным и не сможет заниматься наукой.
Затем Кабо оказался в запасной воинской
части под Омском, где формировался лыжный батальон, в составе которого он
прибыл на фронт в марте 44-го. То есть в 1943 году, если судить по
воспоминаниям самого Кабо, никаких событий, связанных со следственными
органами, у него еще не было. А вот в 1944-м — были. Он сильно простудился в
ночном холодном лесу и с высокой температурой был отправлен в медсанбат, а
потом в госпиталь, где, выздоравливая, обратил на себя внимание Особого отдела
армии и несколько дней содержался под стражей. Оказалось, что такой же
выздоравливающий солдат, как он, по фамилии Седых, с которым Кабо вел
откровенные разговоры, был осведомителем. Однако следователь из Особого отдела,
тоже москвич, пожалел родителей Кабо и закрыл дело. Вместо штрафбата он
отправил его в одну из фронтовых частей. Кабо завершил войну в Берлине
командиром 75-мм орудия. За взятие Берлина был награжден орденом Красной
Звезды.
И все же спросим себя: а что если
действительно в той справке о 1943 годе — правда? Но когда именно это могло
произойти? А вот — ведь не доучился до конца в офицерском училище. Будто бы не
сдал экзамен. Уж не здесь ли это случилось? Но если бы такое произошло,
очевидно: та запасная часть, в которую он попал после училища, должна была быть
арестантской, и Особый отдел, в который он попал после госпиталя, имел более
серьезные основания для разговора с ним, чем доносы осведомителя Седых. Но ведь
это был уже не 1943 год, а следующий!
Этот загадочный эпизод из жизни
Владимира Кабо мне бы еще долго разгадывать, если бы, вчитавшись в справку, я
не увидел, что судимость Кабо никак не подтверждена. Нет ссылки на документ, по
которому он был осужден, — на приговор. Каким именно военным трибуналом? Когда
и где? Отсутствие таких сведений в следственных делах недопустимо. А это
означает, что следователь, который одновременно вел несколько следственных дел,
мог записать в текст обвинительного заключения Кабо эпизод чьей-то другой жизни.
А когда разобрался, забыл изъять ошибочный текст из обвинительного
заключения. Это всего лишь мое предположение, но я не нахожу других объяснений
присутствию в деле Кабо этой неподтвержденной информации.
Однако в армейские годы Кабо
совершил один рискованный поступок, который мог привести его в штрафбат на
самом деле. Он оказался в числе солдат своего возраста, окончивших десятилетку,
которых решено было направить в глубокий тыл на кратковременные офицерские
курсы. Наши войска тогда уже вошли в Польшу, а поездам, идущим на Восток,
приходилось подолгу стоять на разъездах, пропуская эшелоны, шедшие в сторону
фронта. На одном таком разъезде Кабо случайно отстал от поезда и вдруг решил
«потерять» свою красноармейскую книжку. Офицером он становиться не хотел, он
мечтал о научной карьере. Потери красноармейских книжек были частыми, и в
комендатурах без проверок выписывали новые. Так он стал Владимиром Морозовым и
был направлен в воинскую часть, которая формировалась недалеко от Москвы. Там
штабу части потребовался москвич для срочного хозяйственного поручения.
Оказавшись в Москве, он навестил родителей, которые, узнав, что их сын уже не
Кабо, а Морозов, пришли в ужас... Чтобы завершить всю эту авантюрную историю,
Кабо пришлось по дороге на фронт снова сменить эшелон вместе с красноармейской
книжкой. То приключение осталось без последствий.
Лагерем для Кабо стал Каргопольлаг. Этот лагерь ничем не отличался от множества
других, разбросанных по всей стране. В каждом что-то производили, система
отчетности была построена таким образом, чтобы держать в постоянном напряжении
лагерное начальство, каждый день должен был приносить пользу государству в виде
угля, золота, прочих металлов и древесины. В Каргопольлаге
валили лес. Множество ОЛПов (отдельных лагерных
пунктов) было разбросано вдоль железнодорожных путей по всей тайге. И на каждом из них в плановом отделе работал зэк, который с помощью
конторских счётов и логарифмической линейки каждую ночь вносил кубометры
поваленного и складированного на бирже леса в специальные формы отчетности,
чтобы, едва завершив заполнение форм, в ту же ночь передать итоговые цифры по
телефону на головной ОЛП на станции Ерцево
Архангельской области. Пилорамы были поставлены почти на всех ОЛПах, как и сушилки для досок. В формах отчетности доски
занимали особое место.
Формы содержали также полные
сведения о лагерном контингенте в человеко-днях. Сколько прибыло-убыло. Сколько
осталось на ОЛПе, в том числе больных, и сколько
человеко-дней было израсходовано на основных заготовительных и промышленных
площадках. Чтобы представить такие сведения, работник, называемый в одних
лагерях статистом-экономистом, в других — диспетчером, должен был каждый вечер
принять от бригадиров рабочие наряды, внести в особую тетрадь сведения о
выполненных работах и передать рабочие наряды нормировщику. Часам к двум ночи
сухие цифры о прожитом лагерном дне передавались на головной ОЛП, и диспетчер
мог спать до утреннего развода. Наутро с вычищенной доской он снова стоял рядом
с нарядчиком у открытых ворот, записывая число зэков в каждой бригаде, которую
конвой вел за работу.
Лагерная судьба была благосклонна к
Владимиру Кабо. Ему выпало не лес валить, а стать одним из лагерных
диспетчеров, для чего он был отправлен из Ерцева на
ОЛП № 16. Отсюда и был освобожден.
По замыслу создателей системы
управления лагерями, диспетчер был первым человеком, который, помимо своих
основных обязанностей, контролировал и работу нарядчика, тоже обязанного
отмечать ежедневное число вышедших за зону зэков. Все службы лагеря, в том
числе и планового отдела, ежегодно проверялись контролерами головного ОЛПа. Сверяли они и отчеты диспетчера с ежедневником,
который вел нарядчик. Если бы между цифрами обнаружилась разница, нарядчик был
бы сменен, диспетчер, понятно, тоже отправился бы следом за ним, если не дальше
— риски в работе лагерного диспетчера мне хорошо знакомы, поскольку я выполнял
эту работу на одном из ОЛПов Вятлага
в течение почти двух лет. За серьезную ошибку, которая могла привести к смене
нарядчика, могли и убить.
Кабо представлялось, что структура
советской власти — а лагерь в ней как капля в море — и воровского сообщества
были подобны друг другу. Вот что он написал об этом в своей книге «Дорога в
Австралию»: «Социальная структура лагеря была зеркальным отражением советского
общества. Каста воров, связанная жесткой дисциплиной и воровским законом,
подражала — стихийно или сознательно — правящей коммунистической партии с ее
иерархией, дисциплиной, кастовостью, привилегиями и монополией на власть»...
Пристальный взгляд на структуру воровского сообщества стал толчком к дальнейшей
научной деятельности Кабо. Вот что он писал своему отцу в том же августовском письме
1952 года: «Меня интересует происхождение духовной культуры — как на грани
«животного и человеческого» возникла она, какие были первые формы ее
проявления. Словом, меня интересует умственная жизнь того колоссального
периода, по сравнению с которым наша “всеобщая” история (начиная с Древнего
Востока) кажется сегодняшним днем. Но в то же время вся культура сегодняшнего
дня обусловлена днем вчерашним, там — ее источник, ее глубокие корни, ее
решение»…
Владимир Кабо вышел на свободу в
августе 1954 года. Восстановился в университете, который он с отличием окончил
в 1956 году на кафедре этнографии. Стать исследователем жизни австралийских
аборигенов ему помог своим советом профессор Сергей Александрович Токарев,
который считал, что это один из самых интересных народов мира. И что история
первобытного общества опирается на изучение австралийских аборигенов как на
свою главную фактическую основу.
Когда в 1964 году, перед защитой
кандидатской диссертации в Институте истории культуры, была
зачитана биография диссертанта Сергея Хмельницкого и было спрошено,
имеются ли у кого-либо вопросы по ней, — из зала ответили, что да, есть
вопросы. Встал Юрий Брегель и сказал, что есть
дополнение к биографии в форме двух заявлений от него, Юрия Брегеля,
и Владимира Кабо о тайной стороне личности Хмельницкого — провокатора и
секретного сотрудника органов государственной безопасности, по вине которого
они провели в лагерях пять лет, а в настоящее время реабилитированы.
Хмельницкий тут же ответил, что эти заявления он рассматривает как
клеветнические. Заявления по формальной причине не были включены в протокол, и
свою ученую степень Хмельницкий получил. Однако сразу после этого перед ним
стали закрываться двери всех домов, и он с семьей был вынужден уехать из
Москвы. Он поселился в Душанбе и напомнил о себе через год, когда выступил
свидетелем обвинения на процессе Андрея Синявского и Юлия Даниэля, которые
когда-то считали его своим другом. Они знали о его роли в деле Брегеля — Кабо и хотели, чтобы Хмельницкий нашел достойную
форму для покаяния. Именно к Хмельницкому был обращен рассказ Юлия Даниэля —
Николая Аржака «Искупление», который он написал и
передал за рубеж еще в 1963 году, до их с Синявским ареста.
Андрей Синявский напишет о
Хмельницком главу в романе «Спокойной ночи», которую назовет «Во чреве китовом», но имени Хмельницкого не назовет. Он у
него в романе просто подонок-вундеркинд С., который
«мыслил себя ювелиром, бредил совершенством, но был пуст, как скорлупа ореха».
Хмельницкий не простил Синявскому этой оскорбительной характеристики и отомстил
по-своему. Он «разоблачил» его и поставил вровень с собой, ответив большим
открытым письмом, которое назвал «Из чрева китова».
Письмо было напечатано в израильском журнале «22», и суть его заключалась в
том, что Синявский тоже был тайным осведомителем органов. Что и он тоже
принимал участие в каких-то таинственных действиях вокруг Элен Пелетье. Но только какие могли быть действия по отношению к
девушке, которая в Москве восторженными глазами смотрела на все вокруг, в том
числе и на двух прекрасно образованных молодых людей, с которыми свела ее
судьба? Одного из них, Синявского, органам госбезопасности зачем-то вздумалось
женить на Элен, а это было уже слишком, и он ей рассказал об игре, которая
затеяна вокруг нее, разумеется, сильно рискуя своей свободой…
Мне довелось не один год заниматься
архивной работой, и если бы ко мне вдруг кто-то подошел, предложив ознакомиться
с двумя архивными папками, в одной из которых — самое тайное о Синявском, а в
другой — о Хмельницком, я бы отказался открывать эти папки на основании двух
совершенно противоположных ощущений. Папку Синявского — потому, что отношусь и
к нему, и к Юлию Даниэлю с глубочайшим уважением, ибо на судебном процессе они
с удивительным достоинством защищали не только лично себя, но еще и русскую
литературу, свое право представлять ее без всяких псевдонимов. Но даже если бы
я и открыл папку Синявского, все равно не поверил бы ни одной положенной туда
бумажке. Как не поверил словам о членовредительстве, которое якобы совершил Владимир
Кабо. И еще над этими неоткрытыми папками я, должно быть, невольно подумал бы о
том, как страшно и уродливо мы когда-то жили. Что в лагере, что на воле. Да
ведь и теперь тоже как-то не очень спокойно живем…
Где же выход? Это покажется
странным, но я различил его контуры, и это было как свет в конце тоннеля, при
чтении заключительных страниц книги Владимира Кабо «Дорога в Австралию». Он
вдруг вспомнил годы, когда, работая в Ленинграде, жил в Царском Селе. Вот что
он написал о своих тогдашних ощущениях: «В Петербурге и Царском Селе во мне с
особенной силой проснулось присущее мне свойство — ярко и сильно переживать
прошлое, которое когда-то пылало и отпылало вот здесь, на этой самой земле,
среди этих руин и этих стен, на этих берегах. Я ощущал образно и музыкально это
время и этих людей, их голоса все еще звучали для меня, воздухом прошлого я
дышал…»
И, надолго задумавшись, я понял,
какой именно свою страну хотел бы видеть крупнейший ученый-этнограф Владимир
Кабо, который, наблюдая за жизнью лагерной зоны, смог не только угадать
истинную природу нашей тогдашней власти, но и понять, как сегодня живут племена
аборигенов. Он хотел бы возвращения в Россию воздуха прошлого, который в
нормальных государствах накапливается столетиями. Россия его потеряла, поэтому
Владимир Кабо из Австралии не вернулся.
Мне же в поисках выхода ничего не
остается, как вспоминать подробности возвращения на испанский трон короля Хуана
Карлоса де Бурбона в 1975 году, о чем испанцы никогда потом не пожалели, а
руководитель коммунистов после подавления путча франкистов
в 1981 году даже воскликнул: «Боже, храни короля!».
Но только где тот Романов, который
сможет вернуть нам утраченный воздух?
C.
183
*
Демократический союз. Следственное дело. 1928–1929 гг.: сборник
документов. Составитель и автор предисловия И.А. Мазус.
— М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010.
C.
184
*
Подпольные молодежные организации, группы и кружки (1926–1953 гг.).
Составитель И.А. Мазус при участии Е.И. Мазус и Н.Н. Михалевой. — М.: Возвращение, Государственный
музей ГУЛАГа, 2014.
