Анастасия Ермакова

Леонид Латынин. Черты и резы

Вы закрываете глаза и неторопливо плывете. И не очень важно, какие картинки возникают на берегу, важно — ощущение себя плывущим, легким, почти бесплотным. Именно так проплываешь через толщу страниц со стихотворениями Леонида Латынина, написанными за последние пять лет, через его книгу “Черты и резы”. Но, конечно, никаких резов здесь нет. Ничего резкого, афористичного. Поэтический жест Латынина мягок, зыбок, текуч. Наслоение нечетких, не всегда зримых образов, разветвляющиеся ассоциативные ряды, размытость смыслового рисунка — вот, на мой взгляд, основные черты и резы поэтики Леонида Латынина. И самое главное — мелодия, мелодия течения слов, вызывающая абсолютное доверие.

Это одно из самых прозрачных стихотворений в книге. Однако ясность — не то, к чему стремится автор. В книге немало стихов, где каждая следующая строфа смывает предыдущую и может служить началом для нового стихотворения. Скорее всего, данная особенность объясняется композиционно: происходит не стягивание образных рядов внутрь, к единому смысловому центру, а их расхождение. Ядро стиха — в музыкальности, в звуке. Поэзия Леонида Латынина — это своеобразная лиромагия. А у лиромагии свои рецепты: звуко-интонационная доминанта, стремление передать красоту поэтической стихии в чистом виде, как красоту моря, или гор, или шум дождя. Но поэт не всегда способен совладать со словесным потоком, им же самим вызванным к жизни. “Латынин — настоящий русский шаман. И некоторые страницы его заговоров и заклинаний обладают удивительной магической силой…” — приводится в предисловии высказывание Жоржа Нива. Все так, но здесь есть и оборотная сторона — невнятность, неостановимость поэтического говорения, сумятица образов. За пять лет написано более четырехсот стихов. Хотя такая плодовитость несколько настораживает, надо признать: удач в книге довольно много — правда, иногда на уровне нескольких строк, а не целого стихотворения.

Сквозная интонация книги Леонида Латынина — просветленное разочарование.

Или: “И долог день в жилом аду, / Мгновенье напролет”. Лирический герой здесь — не реальный и даже не вымышленный персонаж, а само поэтическое вещество, лирическая субстанция.

Вера и боль — слова, ключевые для автора. Они и задают основную ноту книги, выстраивают ее поэтический мир. Эпитеты вторят эмоциональному настрою: нездешний, неживой, безумный, усталый, угрюмый, безнадежный. Интересно, что, при богатстве мелодики этих стихов, в них очень мало красок и образов реального мира; небогата и эмоциональная палитра — по сути, на разные лады варьируется одно и то же сложное душевное состояние:

Довольно часто использует автор частицу не с теми словами, с которыми ее обычно не употребляют. Непамять, неявь, необщение, невкус… Есть здесь какой-то излом, не столько языковой, сколько душевный: усталое приятие мира и одновременно протест. Какое-то бунтарское смирение. Но для Леонида Латынина в этом нет противоречия. Гармония на звуковом уровне преодолевает “этих дней нежилых череду”.

Многие строки в стихах выделены курсивом. Иногда это аллюзии и реминисценции, которых в книге достаточно, иногда — расставленные таким образом смысловые акценты, но в любом случае, на мой взгляд, увлекаться не стоит, ведь при частом употреблении прием просто перестает работать.

От произведения искусства больше всего ждешь двух вещей: удивления и потрясения. Удивления — от неожиданного угла зрения, от ощущения предмета увиденным впервые (остранение по В. Шкловскому). А потрясения — от внезапного нелогичного проникновения в суть вещей, переживания катарсиса. Читая стихи, удивление испытываешь — поэтические ходы автора непредсказуемы; но вот ощущение, что постигаешь что-то такое, от чего дух захватывает, — переживаешь нечасто. Возможно, так и должно быть, ведь эстетические щупальца читателя, понятно, обладают разной степенью чувствительности, но все-таки, все-таки… Хочется этого самого катарсиса.

На обложке книги (оформленной со вкусом: фоном для имени автора и названия служит фактура древесной коры, в серо-лиловой гамме, с трещинами и шероховатостями), заявлено, что она “продолжает традицию на сегодняшний день наиболее продуктивной и представительной школы поэзии новый серебряный век”. И что, по мысли Евгения Витковского, “Серебряный век — не категория времени, но категория литературного стиля…”. Если все представители названной школы столь же плодовиты, то школа, должно быть, действительно продуктивна. Но насколько она представительна? И разве в этом дело? А категория литературного стиля — дело еще более темное. Стиль всегда индивидуален. Если имеется в виду высокий уровень профессионализма и культуры, то, пожалуй, можно согласиться. Но так ли уж необходимо пристегивать поэта к той или иной школе, к тому или иному направлению? Леонид Латынин строит в поэзии свой собственный дом, пусть и “незавершенный”.