Фаина Гримберг

Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

Над составлением этой небольшой книги достаточно потрудился большой коллектив во главе с доктором исторических наук Ю.В. Костяшовым. Тем не менее разговор об этой книге стоит начать с двух существенных замечаний. Первое носит сугубо полиграфический характер. Дело в том, что и прямая речь, и авторские комментарии — все набрано одним шрифтом, никак не разделено, не выделено; и потому сливается в единый текст; требуется читательское усилие, чтобы отделить слова вспоминающих от комментария составителей. Второе замечание значительно более существенно. Очень жаль, что в книге не нашлось места хотя бы для самых кратких сведений по истории Восточной Пруссии и Кенигсберга в частности. Без этих сведений совершенно непонятно, куда же, собственно, попали российские переселенцы. Им, так называемым “простым людям”, простительно не знать и даже не интересоваться историей края, куда их забросила судьба; но серьезному коллективу составителей подобное пренебрежение едва ли простительно!..

Кенигсберг и его окрестности — земля древнего племени прусов, земля короля Фридриха II Великого. В Кенигсбергском университете учился классик немецкой литературы первой половины XIX века Иоганн Готфрид Гердер, много внимания уделявший в своем творчестве местному славянскому и литовскому населению.

Кто из любителей немецкой литературы не знает народной песни “Анхен из Тарау”, вошедшей в знаменитое собрание фольклорных текстов, составленное в XVIII веке Клеменсом Брентано и Ахимом фон Арнимом, — “Волшебный рог мальчика”! Но не все знают, что стихотворение, посвященное свадьбе Анны Неандер и Иоганнеса Портациуса, состоявшейся в 1636 году, написано кенигсбергским поэтом Симоном Дахом; а Тарау ныне зовется Владимирово и находится в пятнадцати километрах от Калининграда.

Кенигсберг и его окрестности связаны с жизнью Томаса Манна и Кете Кельвитц. Здесь жил и творил Иоганнес Бобровски, “последний прус”.

В Кенигсбергском университете учился один из интеллектуалов российского XVIII века, фаворит императрицы Анны Иоанновны Эрнст Бирон.

В Кенигсберге родился в 1776 году Э.-Т.-А. Гофман. Ныне, на месте дома, который не сохранился, поставлен памятный камень с выбитой надписью. В Кенигсберге великий писатель провел детство и юность, учился в школе, получил юридическое образование в университете...

И наконец, Кенигсберг — все-таки город не Михаила Ивановича Калинина, а Иммануила Канта.

Естественно, переселение было не хаотическим, стихийным, но организованным процессом. Переселение в области, откуда прежнее местное население было вытеснено или депортировано (Крым, Восточная Пруссия), было организовано государством с целью заселить данные территории “заново”. Судя по отзывам первых переселенцев, собранным в книге “Восточная Пруссия глазами советских переселенцев”, процесс переселения происходил для них в целом благоприятно, они получили значительные льготы и устроились на новом месте не так уж плохо. Щекотливый вопрос о том, не испытывали ли первые переселенцы из России угрызений совести, можно и не ставить. Не будем забывать, что Вторая мировая война только что закончилась; и закончилась для Германии не получением господства над Европой, но полным крахом. Психология победителей, заключающая в себе и элемент презрения к побежденным, была в данном случае вполне закономерна.

Не следует забывать и о том, что люди уезжали с территорий, разоренных войной...

“— Уезжали с насиженного места без особого сожаления. Уезжали “в Германию” строить колхозную жизнь на новой земле”.

Сказалось и естественное для россиян тяготение к “Европе”:

“— Даже по развалинам, которые я наблюдала из окна вагона, — вспоминает Анна Андреевна Копылова, — сразу было видно, что это уже не Россия, а Западная Европа. Сердце не стучало, а колотилось. Все было вокруг интересным, незнакомым, любопытным”.

Переселенцы столкнулись с высоким уровнем бытовой культуры. Вспоминает та же Копылова (кстати, жаль, что сведения, приводимые составителями об опрашиваемых, об их образовательном уровне, о роде их занятий, крайне скупы и явно недостаточны):

“— Даже по остаткам зданий видно было, как красив был город до войны. Улицы вымощены булыжником, зеленые от деревьев. И, несмотря на развалины, меня охватило чувство какого-то благоговения. Жалко было, что такой красивый город был разрушен. Мы лазили по Королевскому замку. В нем была разрушена только верхняя часть, а все коммуникации, подвалы не пострадали. Все было ухожено, к каждому домику вели мощеные дорожки. Домики, даже их развалины, окружал ухоженный кустарник. Видно было, что раньше здесь жили люди, ценившие природу, красоту и свой уют...”

Описанию “останков” бытовой обустроенности и умению немцев налаживать быт посвящены многие страницы книги. Первые переселенцы столкнулись с классическими немецкими аккуратностью и дисциплинированностью, которые явно произвели на приезжих россиян сильное впечатление. Впрочем, зачастую известная “психология победителей” проявлялась в элементарном мародерстве:

“Галина Павловна Романь рассказала о таком эпизоде:

— Мы жили в Исакове, там была одна семья, которую даже близко трудно было отнести к интеллигентной. Так, у них в доме стояло два пианино, хотя никто на них не играл. Хозяин занял дом со всем немецким имуществом и забрал много из соседних особняков.

— После взятия Кенигсберга наши офицеры стали самостийно занимать немецкие особняки в основном в районе, который теперь называется Северная Гора. Здесь не было бомбардировки, и все осталось в чистоте и порядке. После эвакуации немцев из этого района ничего не вывозили на склад, и наши офицеры вселялись в особняки с мебелью, посудой и всем прочим, — вспоминает Александр Игнатьевич Фурманов”.

Однако тесное общение приводило порою к смешанным бракам и дружеским контактам, что, впрочем, после отъезда местных немцев в Германию приводило к драматическим расставаниям.

Сохранились не только явственные следы бытового обустройства. Переселенцы столкнулись и с “пережитками” развитого сельского хозяйства. Земли, традиционно считавшиеся нечерноземными, произвели на переселенцев впечатление плодородных и ухоженных. Поражал высокий уровень животноводства и огородничества. Но судя по скупым оговоркам и проговоркам переселенцев, уровень этот резко снизился, когда за работу принялись они...

Первоначальная русификация и советизация города Кенигсберга и его окрестностей направлена была на стирание, уничтожение “исторической памяти”. Впрочем, самих носителей этой памяти уже не было, а переселенцы в массе своей не отличались образованностью; те же, которые отличались, целиком и полностью поддерживали политику государства...

“— Улица, на которой я живу, — говорит Яков Лукич Пичкуренко, — раньше носила имя Гете. Но когда спрашивали живущих здесь, на какой улице вы живете, обычно отвечали: “Гетто”. Это имя — Гете — было чуждо русскому уху. Так и решили переименовать в улицу Пушкина”.

Кажется, составители не осознавали парадоксальной иронии, которая невольно выражена в простодушных словах переселенца: “Гете” — “чуждо русскому уху”! А “гетто”, выходит, нет, не чуждо!..

А В. Мурин, кандидат экономических наук, писал в газете “Калининградская правда” от 24 июня 1949 года:

“Многие жители не знакомы, например, с произведениями Глюка и, естественно, недоумевают, за какие заслуги перед русским народом воздается ему такой почет? Или почему одна из улиц названа именем композитора Гайдна?”

Опрашиваемые крайне скупо информируют о преступности в крае. Естественно предположить, что взаимная ненависть немцев и переселенцев должна была приводить к эксцессам. Но естественно и то, что опрашиваемые первые переселенцы, старые и пожилые люди, не хотят заострять внимание, задерживаться на подобных фактах; они помнят, что подобные эксцессы отнюдь не предназначались для широкого обнародования...

Подведение “итогов” переселения выглядит несколько парадоксально:

“...За последние два десятилетия город преобразился. Правда, и грязнее стал. Общая культура ниже. Но сам город стал красивее...”

“...Я считаю, немцам надо приезжать сюда, нам — ездить туда, и нашим детям и внукам. Они трудолюбивые, чистоплотные, прекрасный народ, ничего не скажешь...”

“...Конечно, очень жаль Королевский замок, все то, что мы необдуманно разрушили. Но в то время нам казалось, что мы делаем все правильно. Но в любом случае, что толку говорить сейчас о допущенных ошибках? Надо постараться спасти то, что еще в наших силах...”

“... — А что вы думаете о переименовании Калининграда?

— А мне все равно, какое будет название: Кенигсберг, так Кенигсберг, Калининград, так Калининград. Мне уже 71-й год. Жить-то осталось...”

Следует отметить, что в последние годы предпринимаются активные попытки восстановления “исторической памяти” — устанавливаются памятные знаки, выходят на русском языке книги по истории Восточной Пруссии, в 1993 году издана антология “Свет ты мой единственный... Стихи кенигсбергских поэтов”, составление и перевод Сэма Симкина...

Очень хочется надеяться, что решение грядущей судьбы города и окрестностей более никогда не приведет к человеческим трагедиям!..