Владимир Березин, Анатолий Антонов, Анатолий Вишневский, Сергей Захаров, Виктор Медков, Виктор Переведенцев

Народонаселение России: у опасной черты?

В Россию пришла депопуляция. Вот уже 10 лет она шествует по нашим просторам, но мало кто знает, что это такое. Один директор академического института разразился статьей о невежестве демографов, стращающих этой самой депопуляцией. Да нет ее — в стране, дескать, полно приезжих, нигде не учтенных, и численность населения на самом деле увеличивается. Другой директор, также академического института, но бывший, ушедший на пенсию, вопиет о геноциде. Третий, тоже бывший, директор возражает — ну и что плохого, если сократимся хоть наполовину, народу-то все равно полно. Вот в Германии уже давно депопуляция, и ничего, живут.

В 1994 году в подготовленном Министерством труда РФ докладе о демографической ситуации в России для Каирской межправительственной конференции слово “депопуляция”, как неизвестное якобы науке, было вычеркнуто. Нет слова — нет проблемы. Любопытно, что ученые, настаивавшие на вычеркивании, теперь, спустя восемь лет, бодро пишут, что “нужно отрешиться от примитивной веры в “преодоление депопуляции”, что, дескать, тенденции демографических процессов необратимы, колесо истории не повернуть вспять и надо думать лишь, как приспособиться к новой исторической ситуации.

Хочу сказать прямо: для половины ученых-демографов в убыли населения никогда не было никакой проблемы. В 70-е годы они исписали уйму бумаги о переходе к прогрессивному типу воспроизводства с низкой рождаемостью и смертностью. Беспокоились, что мир прогрессирует медленно, хотя и поругивали мальтузианство, как тогда полагалось. “Мальтузианскому пессимизму в оценке демографического взрыва и его последствий противостоит исторический оптимизм марксизма, который отнюдь не отрицает экономических и социальных трудностей, связанных со стремительным ростом населения”, — писал в 1978 году теоретик демографии А. Вишневский. Предлагалось искать пути преодоления “сегодняшних” трудностей, но утверждалось, что в долговременной перспективе увеличение числа людей на земле до 10–15 миллиардов человек “...может сыграть роль одного из главных материальных условий нового переворота в области производства, нового скачка в развитии человеческой цивилизации”.

В эпоху гласности и краха коммунизма выяснилось, что Мальтус, оказывается, был прав, и перенаселенность грозит глобальной катастрофой. Поэтому надо не мешать сокращению рождаемости, а думать, как поскорее сократить ее, как улучшить “планирование семьи”, чтобы численность населения в мире приблизилось к “золотому миллиарду”. Интервью с А. Вишневским в “Известиях” (14 сентября 2001 г.) заканчивается категорическим выводом: “Снижение населения отдельно для России плохо, для Германии — плохо. Но для мира в целом хорошо. Нельзя свои эгоистические чувства ставить выше интересов жизни на Земле”.

Принятие Правительством России (24 сентября 2001 года) официальной “Концепции демографического развития до 2015 года”, в которой главной целью объявлена стабилизация численности населения и создание предпосылок для демографического роста, показало, что министры сделали свой выбор. Впервые в истории нашей страны из двух противостоящих друг другу научных парадигм предпочтение отдано той, которая со второй половины 60-х годов негативно оценивала снижение рождаемости до одно-двухдетности и предлагала немедленно приступить, во избежание депопуляции, к активной политике поощрения трехдетной семьи.

В прежние времена чиновники бездействовали, советуя ученым сначала договориться между собой и прийти к единодушному мнению, чтобы потом дать рекомендации правительству. Научные разногласия были выгодны, позволяя все оставить как есть и снять с бюрократии ответственность за выбор позиции. Однако в 1981 году политические соображения — “забота о благе народа” — привели к Постановлению о демографической политике, в котором, тем не менее, не ставилось задачи увеличения доли трехдетных семей, то есть повышения интенсивности рождения детей, и, тем самым, противодействия возможной депопуляции. На вооружение был взят главный принцип наших оппонентов — не поощрять семьи в желании рожать больше детей, а побуждать к более полному удовлетворению личных потребностей, которые уже тогда не превышали двоих детей.

Скромные пособия и льготы по декретному отпуску явились основным средством политики стимулирования рождаемости. Цель этой политики состояла не в улучшении демографической ситуации, а лишь в поддержке трудовой занятости женщин, в некотором облегчении материнской функции “работников с семейными обязанностями”. В принципе, такая помощь не могла дать роста рождаемости, она лишь замедлила темп ее снижения. Сегодня результаты этой политики интерпретируют двояко.

Во-первых, считается, что принятыми мерами стимулировалось более раннее появление “запланированных на потом” детей. По мнению специалиста по статистике народонаселения А. Волкова, “контингент потенциальных родителей оказался исчерпанным”, вследствие чего в 90-е годы “уровень рождаемости резко снизился, что произвело впечатление “обвального” его падения”. Во-вторых, такие меры являются будто бы примером неэффективности политики стимулирования рождаемости вообще. К тому же социальная помощь не делает детей “желанными”. Она заставляет, как считает С. Захаров (Центр демографии и экологии человека ИНП РАН), рожать “в ответ на социальные льготы и привилегии”, чтобы потом какая-то часть детей обязательно оказалась брошенной.

Хотелось бы обратить внимание вот на какое обстоятельство. Принятая недавно концепция, определяющая стратегию демографического развития страны, — это лишь прелюдия к разработке конкретных задач и к поиску тактических средств изменения демографической ситуации. Тут для тех, кто занимает конструктивную позицию, возникает много проблем. Как добиться того, чтобы уменьшение населения замедлилось? Что следует предпринять, чтобы через 15 и 25 лет не произошло ожидаемой убыли численности? Как можно повлиять на повышение престижа семейного образа жизни?

Для тех, кто считает депопуляцию необратимой или даже необходимой, активная политика по укреплению трехдетной семьи и повышению связанной с этим рождаемости не может не оцениваться как попытка совать палки в колеса демографической истории. Более того, они уверены, что все программы демографической политики обречены на провал и что нынешний проект, поддержанный в восьми министерствах, также окажется в корзине для бумаг. И не в последнюю очередь потому, что не “посоветовались с товарищами” — учеными. “Если бы документ перед обсуждением в правительстве показали специалистам, — пишет С. Захаров в “Московских новостях”, — от него бы не оставили камня на камне. Но это, пожалуй, первая концепция, посвященная демографии, которую создавали, окутав мраком таинственности”. Хорошо, что сейчас можно критиковать правительство, и плохо, если при этом не говорится вся правда. На самом деле и в Министерстве труда, где готовился проект, и на парламентских чтениях, и в ряде учреждений и вузов неоднократно обсуждались идеи и текст самой концепции. На этих обсуждениях присутствовали наши оппоненты, и именно их стараниями конкретные оценки и формулировки задач по увеличению доли трехдетных семей были изъяты из текста. Откуда же “мрак таинственности”? Дело в том, что специалистами эти ученые именуют лишь тех, кто считает нынешнюю низкую рождаемость неотъемлемым атрибутом современной европейской семьи, признаком высокой культуры и высокого уровня жизни. “Захаровы” обиделись, что не их идеи взяты за основу правительственной концепции.

Вот, вкратце, некоторые особенности современной научной ситуации, или, скорее, борьбы, связанной с наличием двух противоположных школ и с полярными оценками одних и тех же фактов относительно рождаемости, ее тенденций, ближних и дальних перспектив, с оценками целей и средств демографической политики. Все это ставит людей, принимающих решения, перед выбором, заставляет брать ответственность на себя. Поскольку политики избираются и чиновники назначаются всего на несколько лет, а отдачу от принятых по изменению ситуации с рождаемостью мер, в силу инерционности демографических процессов, можно ожидать только через 20–30 лет, решение демографических проблем все время откладывается. Поэтому сам факт принятия концепции демографического развития, побуждающей к действию, становится весьма знаменательным событием.

Теперь об оценке демографической ситуации в нашей стране, содержащейся в официальной концепции, о целях и задачах в области стимулирования рождаемости и укрепления семьи. Авторы уверены, что к 2016 году население России сократится как минимум на 10 миллионов человек, а численность выходящих за пределы трудоспособного возраста в два раза превысит численность достигших 16 лет. Отсюда и направленность документа на противодействие той убыли населения, которая, кстати, по моему мнению, будет намного больше. И если даже завтра начнется самая активная и самая эффективная демографическая политика, население страны из-за инерционности сложившихся норм детности будет уменьшаться до 2050 года (примерно до 107 млн). Если же все пустить на самотек, то снижение численности окажется катастрофическим и население России составит 65–69 миллионов. Но для того, чтобы разобраться, с чем это связано, следует углубиться в теорию репродуктивного поведения.

Сокращение уровня рождаемости связано с отмиранием многодетности особого рода (10–15 детей в семье) и не имеет никакой цели. Просто “процесс пошел”, включились механизмы разрушения социальной системы норм высокой рождаемости (стали отпадать запреты на предупреждение и прерывание беременности, на добрачные связи и разводы, а это, в свою очередь, устранило слитность или сцепленность брачного, репродуктивного и сексуального поведения). Обесценивание сверхмногодетности постепенно привело к десятидетности, а потом к уменьшению до 7–8 детей (таков уровень в России конца ХIХ века).

В начале ХХ века падение рождаемости достигает нижней границы многодетности — пять детей в семье — и продолжается дальше, хотя у россиян сохраняется потребность в 7 детях. Обычно (как показали исследования в развивающихся странах и в республиках Средней Азии) семьи, имеющие пятерых детей, считают идеалом меньшее число детей. В этом проявляется снижение потребности в детях, что можно считать первым сигналом к демографической бдительности. Но у нас было иначе — разлуки супругов во время войн и революций и распад браков вели к неполной реализации огромной потребности в детях. При этом советская коллективизация и ускоренная индустриализация усиливали этот процесс. Психологически подобная неудовлетворенность миллионов людей должна была найти выход, и он был найден: распространилось убеждение, что полному удовлетворению потребности в детях мешают неблагоприятные жизненные обстоятельства.

Длительное сохранение в советских условиях 30–40-х годов того числа детей, которое противоречило потребности семьи иметь их больше, заставляло снимать накопившийся стресс, подгоняя ориентацию под фактическое число, которое якобы соответствует новым реалиям социального бытия. Надо отметить, что снижение этой потребности было не постепенным, а произошло внезапно и быстро. Люди не были к этому готовы. Отсюда — устойчивость представлений о помехах, о неблагоприятных условиях жизни, мешающих реализовать свою якобы еще высокую потребность в детях, которая вдруг куда-то испарилась. Отголоски иллюзии, что благополучию всегда что-то мешает, что мы страдаем от нехватки средств, а не от снижения самих потребностей или ценностей, сказываются до сих пор.

Россия на самом деле из тысячелетней эпохи многодетности за одно-два демографических поколения (30 лет — возраст одного поколения) сразу свалилась в малодетность, минуя промежуточную стадию в 100–150 лет. В послевоенное время, поэтому, наш “бэби-бум” был уже связан не с отношением к многодетности, а совпал со среднеевропейским стандартом, к которому Европа шла 200 лет.

На фоне бурных политических событий этот наш демографический скачок в пропасть депопуляции (за 50 лет с 7 рождений на женщину до 2–3) остался совершенно незамеченным общественным мнением. Однако социальные последствия этого ошеломляющего переворота в системе ценностей личности и общества только сейчас начинают заявлять о себе. Жаль, что мало кого это волнует. Наверное, потому, что и тогда демографов было человек 30 (Сталин половину пересажал) и сейчас их — не больше, нет факультетов и институтов демографии, не востребованы демографы на рынке, да и профессия эта непопулярна.

Спад рождаемости в 1955–1965 годах по инерции привел к тихой революции — массовому появлению в конце шестидесятых годов одно-двухдетных семей, к повальной малодетности, но уже не вынужденной, а добровольной, когда большинство семей ограничивается максимум двумя детьми. Теория гласит, что в каждой отдельной брачной когорте на старте брака потребность в числе детей такая же, как и на финише, и что она всегда реализуется не полностью, а частично. При этом конечное число детей в одной когорте всегда меньше, чем в предыдущей. Другими словами, потребность в детях уменьшается при смене возрастных и брачных когорт, хотя остается неизменным на протяжении жизненного цикла отдельной семьи.

В 70-е и 80-е годы среднее число детей в семье уменьшалось под влиянием исторически сложившегося ослабления потребности в детях. В первой половине 90-х годов структурные влияния иссякли и ежегодно на 0,2 стал уменьшаться суммарный коэффициент рождаемости. С 1992 года началась депопуляция, которая не сразу стала заметной из-за миграционного притока. Во второй половине 90-х годов число рождений на женщину стало уменьшаться медленнее (упало на 0,2 за пятилетку), достигнув величины 1,2 в 2000 году. В следующем десятилетии сокращение числа рождений будет продолжаться, если не начнется активная политика по укреплению полной семьи, особенно с несколькими детьми.

Обычно думают, что улучшение условий жизни приведет к повышению рождаемости. Но на самом деле это возможно, если в само понятие благополучия войдет образ семейной жизни с несколькими детьми. Семья и дети должны стать приоритетными ценностями, стать престижными, чтобы манить к себе не меньше, чем роскошь. Сегодня же высокий достаток идентифицируется с престижными атрибутами жизни. Семья с тремя детьми в такой образ не вписывается. Большинство новых русских весь излишек средств ухлопывает на вызывающее зависть потребительство, а не на увеличение семьи. В самых бедных семьях детей в среднем больше, чем в наиболее обеспеченных. А меньше всего детность, как показывают результаты исследований социологов МГУ, проведенных в 1976–2001 годах, в тех семьях, где большой разрыв между притязаниями и достижениями. Это и есть средний класс. Его представители могут позволить себе поездку в Анталию раз в год, знают, что такое богатство, и видят, как далеко еще им до него. Они считают неприемлемым обзаводиться детьми. В нашем исследовании у москвичей выявлено стремление получать ежемесячно 7000 долларов при среднем уровне притязаний по всем опрошенным 600 долларов. Причем, наибольший разрыв между желаемым и действительным у тех, кто получает 7500 рублей (250 долларов), а хочет получать в шесть раз больше. Соответственно, в этой прослойке наименьшая потребность в детях.

Рождаемость будет снижаться и впредь — по мере роста уровня жизни, как это происходит в богатых странах Европы и Америки, поскольку рост благосостояния напрямую не ведет к росту семьи. Так уж устроена рыночная экономика. Ситуацию в принципе не очень сложно скорректировать, но сначала надо повысить ценность семейного образа жизни. В сокращении рождаемости нет необратимости. Единственный путь противостояния депопуляции — увеличение числа семей с тремя—четырьмя детьми. Иммиграция не спасает, так как глобальная малодетность во второй половине XX века ставит вопрос: откуда же взять мигрантов?

Невозможность за 5–10 лет исправить демографическое положение создает предпосылки для того, чтобы правительство, вместо политики поощрения семьи, стало хвататься, и конечно же, безуспешно, за табу и запреты на аборты, разводы и тому подобные меры.

Вот тут и пригодятся достижения репродуктивной технологии. Если люди не захотят отказаться от милой им однодетности, то и появятся репродуктивные инкубаторы по производству телесных субстратов, клонов и т.д. Социальные инкубаторы продолжат дело по внесемейному воспитанию подрастающих киборгов. И это будет уже другое человечество, другая цивилизация. Я намеренно сгустил краски, чтобы предостеречь общество от страусиной позиции. Поэтому мне и люб настрой нашего правительства на рост населения России.

Рядом с моим домом стоят несколько фургончиков на колесах. Оскальзываясь на льду зимой, обмахиваясь газетами в летнюю жару, ежась от дождевой воды межсезонья, покупают в них граждане всяко разную еду.

Среди прочих продавцов есть там старик, похожий сразу на все народности Закавказья. У него кривые сильные пальцы грузинского виноградаря, глаза Параджанова, щетина армянского крестьянина и куртка бакинского нефтяника. Я любил этого старика, и вот, накануне, покупал у него сыр.

Я купил шестьсот граммов сыра, а придя домой, обнаружил, что старик, отсчитав мне круглый желтый и белый металл сдачи, обвесил меня на сто граммов.

Я почувствовал, что меня лишили этой шестой части суши, будто лишили боевой славы канувшей в небытие Империи. Рухнула в моей душе вера в кинематограф и вино Грузии. Печаль и уныние посетили меня, заместив сто граммов недостающего сыра.

Но шутки в сторону. Эта история рассказана здесь потому, что самые главные для человека истории — истории частные.

Плевать обывателю на экологию, пока не начнет он задыхаться, пока не опухнет его ребенок, пока не захрустит у него на зубах горелый производственный шлак и не вырастут у него в горшках гигантские радиоактивные цветы.

Поэтому разговор о демографии чем-то похож на разговоры об экологии. Вернее, те из них, что стали популярными разговорами, построенными по принципу “разверзлись небеса, стали горьки воды и Звезда Полынь уже упала на землю”.

Человека пугают демографическими изменениями, а ему не страшно.

Ему не страшно, потому что пока никаких страшных изменений не произошло. Тем более, он понимает, что экологи объединяются в загадочные бюрократические организации, выбивают себе бюджеты и пожертвования. Как жуки-древоточцы сидят они на своем экологическом дереве, а правительства откупаются от них деньгами и парламентскими креслами.

Панические крики о падении рождаемости становятся похожи на кампанию по защите мелеющего Каспия. Кто ее сейчас помнит, а ведь оказалось, что уровень Каспия сам по себе, а всякие дамбы сами по себе, и озоновые дыры оказались сами по себе, и фреоны сами по себе, и специалисты, что радостно пугают обывателя, — сами по себе.

Но если человека пугать достаточно долго, он впадает в апатию. Потому как никаких действий не предпринимает, а угрюмо пьет водку за столами и по подворотням.

Мое поколение — особое. Отцы и матери этого поколения родились именно тогда, когда миллионы ложились в землю. Сорок третий, сорок четвертый года были мало приспособлены для родов.

Будто в пропасть провалились мои нерожденные сверстники. Но это дело давнее.

Падение рождаемости, о котором так много говорят, не исключительно российская проблема. Вон в тех странах, которым завидует обыватель, где мыты тротуары и обвешивают да обсчитывают мало, тоже падает рождаемость.

И тогда приходит туда третий мир — суетится, убирает мусор, моет эти самые тротуары и плодится на окраинах.

Западное — вот неловкий термин — общество индивидуально. Дети в нем не сырье для экспансии в мир, не корпоративная ценность, а ценность частная. Никакой из путей цивилизации не хуже другого, и маленькие семьи не хуже больших. Ничто не хуже другого — это следствие демократического принципа, когда голоса равны и всех считают по головам.

А ответственность всегда дело частное, это не дело поголовья.

Важнее всего частные случаи — твои решения. Твои дети, которые от Бога. Заводить их или нет — уже не вопрос.

Тут есть одно личное обстоятельство моей прошлой жизни. Я в силу биографии знаком с хитрыми словами вроде “гиперболическое решение”, “нелинейные функции” и прочее, и прочее. Мне близки все эти численные радости, и я вполне доверяю математикам, которые говорят, правда, не о России, а о человечестве в целом с позиции сингулярности. Дело в том, что скорость роста населения Земли около 2007 года должна пройти максимум. И некоторые особенности этой функции должны влиять на жизнь людей. Не обязательно будет глад и мор, но во время всякого перехода начинается брожение человеческой закваски, разрушение традиций и другая напряженность. Вопросы демографические начинают превращаться в вопросы национальные: почему нас так мало, и почему их так много. А как, по слухам, говорил на своих лекциях Аверинцев, что ни скажешь по национальному вопросу, так все окажется большая гл-у-упость.

Вот часто говорят, что демографическую ситуацию в России улучшит приток мигрантов и эмигрантов. Только тут так же, как и в случае с сыром.

Мои друзья не могут открыть ларек у метро, потому как им смеются в лицо — каждый метр площади там принадлежит одной национальной мафии. Не скажу какой. И вот объяснять, что народ тут ни при чем, бессмысленно.

И талдычить мне, что мои друзья ошибаются, — не надо. Как писал некий специалист по кардинальному решению демографических проблем: “Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле”.

Один знатный японский промышленник, руководитель большой корпорации, говорил, что, если брак в корпорации составляет всего одну тысячную процента — это хорошо. Но, замечал он, для покупателя, купившего неисправный прибор, этот брак составляет сто процентов.

Частный случай для человека важнее, чем ворох академических объяснений. Он с недоверием относится к этим объяснениям. Человек смыкает недоверие к объяснениям с недоверием к власти. Ведь разговоры о демографии связаны еще и с тем, что скоро побегут по квартирам и домам учетчики-переписчики и нас всех посчитают. И обычному человеку как-то от этого неспокойно. Вот его “Ниву” приписали к военкомату, вот описали его самого…

Это обычного человека несколько тревожит, а уж продавца сыра с помятой справкой о временной регистрации — и подавно.

Понятно, что старик вынужден платить тем и этим, и приходят к нему менты и берут сыр задаром, а потом берут сыр пожарный и надзорный врач, но я-то тут при чем?

В другой жизни я бы пришел к старику и пил бы с ним сладкое, как патока, армянское вино. А в этой я рассуждаю о демографии.

Да и кто я такой? Меня всего лишь лишили пяти бутербродов.

Истории было угодно, чтобы человечество подошло к рубежу второго и третьего тысячелетий с небывалым грузом демографических проблем. Главная из них — невероятно быстрый, как никогда, рост мирового населения, а вместе с ним и увеличение демографической нагрузки на ограниченные ресурсы, на все системы жизнеобеспечения космического корабля по имени Земля.

Давно просчитано, что рост населения прекратится примерно к середине нынешнего столетия. Но к этому времени на планете уже будет 8, 10 или 12 миллиардов землян (есть разные варианты расчетов) — при том, что еще 150 лет назад на Земле жило менее 1 миллиарда человек — таков был итог нескольких десятков тысячелетий человеческой истории. Трудно сказать, как это огромное население через 50 или 100 лет справится с острейшим дефицитом сельскохозяйственных земель и пресной воды, с оскудением доступных сырьевых и энергетических ресурсов, с загрязнением Мирового океана, озоновой дырой, парниковым эффектом, со стремительным нарушением привычного демографического, а значит, и геополитического баланса планеты, угрозами атомной войны или международного терроризма.

Распространившееся со скоростью лесного пожара журналистское клише “после 11 сентября 2001 года мир стал другим” может вызвать у демографа лишь горькую усмешку. Мир стремительно становился другим на протяжении всей второй половины ХХ века, с каждым днем приближая события того вторника — страшные, но — увы! — скорее всего не последние в начатом ими ряду. Да мы еще и способствовали этому, несмотря на все предостережения. Специалисты довольно рано распознали опасность надвигающегося демографического взрыва и стали думать над тем, как если не предотвратить, то ослабить его и попытаться остановить. Но тогда же появились и радетели “невмешательства”.

Вот как описывал события той давней поры знаменитый французский демограф Альфред Сови: “В феврале 1947 года двенадцать человек из двенадцати стран собрались в Нью-Йорке, в ООН, чтобы основать Комиссию по народонаселению… После первых же реплик... резко выступил делегат Украины… “Мы не допустим, чтобы в этих стенах кто-нибудь мог говорить об ограничении браков или рождений в браке. Все предложения на этот счет следует рассматривать как варварские”. Делегат Югославии, тогда послушной, высказался подобным же образом. “Вы, капиталисты, хотите приспособить население к экономике; мы, напротив, хотим приспособить экономику к населению. Мы выступаем за людей, вы — за деньги”. В последующем эта ортодоксальная позиция еще усилилась. Советский подход получил неограниченную поддержку католической церкви”.

Я вспоминаю международный демографический семинар, проводившийся ООН в конце 60-х в Киеве, где я тогда работал, и китайских участников, с упоением цитировавших статью Ленина “Рабочий класс и неомальтузианство” о том, что “мы безусловные враги неомальтузианства, этого течения для мещанской парочки”. “Сознательные рабочие всегда будут вести самую беспощадную борьбу против попыток навязать это реакционное и трусливое учение… самому передовому классу современного общества” — распевали представители самой большой в мире крестьянской страны. Мы во многом тогда не сходились с китайцами, но это нам было по душе, мы размахивали теми же цитатами.

Сами китайцы, впрочем, вскоре опомнились, хотя время было уже упущено. Между 1950 и 1985 годами население Китая удвоилось и перевалило за 1 миллиард человек — то-то нам радость. Мы же по-прежнему продолжали долдонить, что нарастающая угроза глобальной экономической, экологической или военной катастрофы не более чем выдумка мальтузианства — “составного элемента идеологической доктрины империализма”, не думая о том, что помогаем наполнять пороховую бочку, на которой нам же и сидеть потом до тех пор, пока не рванет.

Даже и теперь, когда катастрофические прогнозы будущего становятся реальностями настоящего, то там, то здесь слышны отголоски советской “антимальтузианской” риторики. Опасности глобального перенаселения пренебрежительно называют “демографическими страшилками”; утверждается, что панические прогнозы, как правило, преувеличены. Эти утверждения исходят обычно от людей, занимающихся не “рутинным” анализом демографических процессов, а морализированием по их поводу и выстраиванием далеких от науки идеологических конструкций.

Конечно, в мире немало тех, кто трезво осознает сгустившиеся над человечеством опасности, отчаянно ищет пути преодоления обостряющегося глобального кризиса — новые технологии, нетрадиционные источники энергии. Однако при этом любой здравомыслящий человек понимает: чтобы добиться успеха, нужно много денег и много времени впереди. А того и другого катастрофически не хватает. И даже самые большие оптимисты, свято верящие в безграничные возможности науки и техники, не могут не понимать, что решение глобальных задач народонаселения, если и возможно вообще, было бы чрезвычайно облегчено встречным демографическим движением, то есть как можно более скорым завершением планетарного демографического взрыва и последующим сокращением мирового населения. Есть только два пути, ведущих к этому результату: путь повышения смертности и путь сокращения рождаемости ниже уровня простого воспроизводства (для всего мира и на достаточно долгий период).

Первый путь — обычный в мире животных — означал бы, что человеческая цивилизация не нашла выхода из тупика, созданного вышедшим из-под контроля ростом населения, и подошла к роковой черте, за которой люди утрачивают эффективный контроль над факторами смертности — одно из главных гуманистических достижений Нового времени. Некоторые признаки такого развития событий налицо. Это и распространение неизвестных ранее и пока не поддающихся лечению болезней (СПИД), и возрастающая устойчивость старых болезней, и учащающиеся стихийные бедствия, и техногенные катастрофы, и военные или террористические угрозы, в том числе угрозы биотерроризма, реализация которых в состоянии привести к гибели огромного количества людей.

Такому развитию событий и противостоит второй путь, проложенный странами европейской цивилизации и охаянный разномастными борцами с “мальтузианством”, — путь снижения рождаемости. Именно потому, что приходится выбирать между угрозой резких подъемов смертности уже родившихся и снижением рождаемости. Сегодня — это благо, это то, к чему следует всеми силами стремиться. И, оказывается, человечество давно уже вступило на этот путь, получивший название “демографического перехода”.

Демографический переход, то есть переход от прежнего баланса высокой смертности и высокой рождаемости к новому балансу низкой смертности и низкой рождаемости, — одна из величайших социальных инноваций, которыми человечество обязано западной цивилизации. Именно она создала социальные, экономические, научно-технические механизмы снижения смертности, которые были освоены и продолжают осваиваться всем миром (одно из главных проявлений глобализации). Она же стала пионером создания совершенно новых механизмов массового социального контроля рождаемости, которые позволили адаптировать к новым условиям смертности “прокреативное”, то есть связанное с рождаемостью, поведение людей.

К сожалению, мир все-таки не совершенен, и не все то, что есть благо на весах вечности, есть благо здесь и сейчас. Как и все на свете, предложенный европейцами и, в конечном счете, неизбежный, необходимый путь глобального демографического перехода исполнен противоречий. Начать с того, что демографический взрыв происходит в развивающихся странах, а рождаемость падает в странах развитых. Это кажется парадоксальным, представляется каким-то извращением западной цивилизации. Но, может быть, не следует спешить с оценками.

Охотно следуя западному опыту борьбы со смертностью, развивающиеся общества, на свою беду, не могут столь же быстро воспринять новых механизмов социального контроля рождаемости. Нет сомнения, что это — только задержка в неизбежном историческом движении, что иного пути нет и что, пережив губительный для себя период отторжения “западных” форм демографического поведения, они, в конце концов, последуют — и уже следуют — именно по проторенному Западом пути. Если это так, то низкая европейская рождаемость — вовсе не свидетельство упадка и кризиса западной цивилизации, как кажется многим, прежде казалось и мне, а, напротив, доказательство ее огромных адаптивных возможностей.

Однако для конкретных стран, даже для всего “западного” мира это способно служить лишь слабым утешением. Судьба первопроходцев — не всегда самая счастливая. Снижение рождаемости, может быть, и целительное для человечества, порождает множество проблем для нынешних европейских государств, в которых прекращается рост населения и начинается или вот-вот начнется его сокращение. А для такой страны, как Россия — с ее громадными и необустроенными просторами, слабо развитой сетью городов, низкой плотностью населения, бесконечной протяженностью границ, огромным перенаселением в сопредельных странах, — подобное развитие событий может и вовсе привести к катастрофическим последствиям. Разумеется, все эти проблемы не новые, они существовали всегда, и в этом смысле в ХХ веке на территории Российской Федерации, несмотря на увеличение населения более чем в два раза, мало что изменилось. Сегодняшняя плотность населения России — менее 9 человек на квадратный километр (США — 29, Франции — 107, Германии — 235, Китая — 133, Японии — 335).

Сейчас население России не только не растет, но с 1992 года оно сокращается, и к началу 2001-го мы потеряли уже 3,5 миллиона человек. Конечно, пока эта убыль несопоставима с фантастическими потерями в демографических катаклизмах первой половины ХХ века — для нашей страны они оцениваются в 50–60 миллионов человек. Именно тогда Россия лишилась значительного прироста населения, которым обычно сопровождаются ранние этапы демографического перехода. Теперь же наверстать упущенное уже невозможно. Однако тогда периоды демографических потерь все же сменялись периодами роста, а сегодня сокращение населения, скорее всего, примет затяжной, долговременный характер. Прогнозы неутешительны.

Что же делать?

Не хочется огорчать уважаемую аудиторию, но мне кажется, что исправить положение кардинальным образом сейчас едва ли возможно. Главная причина сокращения населения — его отрицательный естественный прирост. Он зависит от соотношения рождаемости и смертности, а соотношение это в России таково, что население не воспроизводит себя уже почти четыре десятилетия. Если естественный прирост все эти годы был положительным, то лишь благодаря потенциалу демографического роста, накопленному в предыдущей возрастной структуре, а также деформациям российской возрастной пирамиды. Скажем, если естественной убыли населения России не было уже в начале 80-х годов, то только потому, что в стране осталось мало пожилых людей, родившихся между началом века и концом 20-х годов (примерно 55 лет и старше), так как многие из них просто не дожили до этого времени.

Нет сомнения, что главная причина отрицательного естественного прироста — низкая рождаемость. Большинство наших сограждан убеждено, что сегодняшняя низкая рождаемость в России — следствие неблагоприятного экономического и социального развития в 90-х годах и как только кризис кончится, рождаемость начнет повышаться. Боюсь, что для такого оптимизма нет оснований. Недавний опыт многих европейских стран с более высоким уровнем жизни и с большей политической стабильностью показывает, что стремительное — в течение одного десятилетия — снижение рождаемости такого же масштаба, как в России в 90-е годы, может происходить и при отсутствии каких-либо кризисных явлений. Сейчас рождаемость в России очень низка, но ее уровень мало отличается от уровня рождаемости в Германии или Италии, Испании или Японии, Австрии или Греции. Везде 1,2–1,3 рождения в среднем на одну женщину, при том, что только для простого замещения поколений нужно 2,1–2,3. Такие показатели не могут не вызывать тревогу.

Но значит ли это, что нынешние тенденции можно повернуть вспять, что рождаемость в России, так же, как в других европейских странах, США или Японии, начнет устойчиво повышаться? Такой поворот событий представляется мне маловероятным — и именно потому, что низкая рождаемость в этих столь разных странах не есть ответ на конкретные события или обстоятельства в каждой из них, а являет собой более сложную системную реакцию на исторически абсолютно новую мировую демографическую ситуацию. А она продержится еще очень долго.

Некоторое сокращение естественной убыли населения может произойти в результате снижения смертности, которая у нас неприлично высока. Это отдельный вопрос, заслуживающий особого рассмотрения; здесь я скажу только, что у меня нет большого оптимизма и на этот счет. Пока я не вижу никаких сдвигов, которые вели бы к изменению того “советского” неблагоприятного фона — социального, “здравоохраненческого” и прочего, — на котором сложилась мощная застойная тенденция все нарастающего отставания продолжительности жизни россиян по сравнению с большинством развитых стран. Но даже если бы эту тенденцию и удалось переломить, — а это все же более реально, чем повернуть вспять тенденции рождаемости, — то никакое снижение смертности не может обеспечить восстановления положительного естественного прироста населения. Отрицательный естественный прирост населения России — это надолго.

Столь грустный вывод мало кому может понравиться, и, думаю, не один читатель воспримет автора этих строк как некую Кассандру, чьим предсказаниям, разумеется, не следует верить. Ну что же… Возможно, в этом “конференц-зале” прозвучат голоса и тех, кто смотрит в будущее с большим оптимизмом и точно знает, что нужно сделать, чтобы вдвое повысить российскую рождаемость и тем решить демографические проблемы нашего отечества.

Но оставаясь в рамках своего анализа, не могу не повторить того, о чем уже говорил и писал неоднократно. Если что и может хотя бы частично компенсировать естественную убыль населения России в долговременной перспективе, так это значительный приток иммигрантов — сперва русских и русскоязычных из ближнего зарубежья, а затем — представителей совсем иных культур, весьма далеких от русской.

Не породит ли массовый приток чужеземцев новые проблемы? Безусловно, породит, и очень серьезные. Можно ли его избежать? Не думаю.

Когда мы рассуждаем, выгоден или нет России приток иммигрантов, о том, какой должна быть наша миграционная политика, как бороться с нелегальной миграцией, мы исходим из того, что все ключи находятся в наших руках: как российские власти решат, так и будет, спорить можно лишь о том, какое решение оптимально с точки зрения внутренних интересов России. Но пока мы совершенно не умеем учитывать фактор внешнего миграционного давления, которое, несомненно, будет быстро нарастать, и контролировать его с каждым годом станет сложнее. Давление может принять самые разные формы. России уже приходилось отбиваться от искателей “жизненного пространства” в ХХ веке; кто поручится, что таковые не возникнут снова в XXI — хотя и совсем с другой стороны? На фоне возможных угроз рутинная экономическая иммиграция выглядит все же менее опасной. Готовы ли мы к ней? Сейчас, скорее всего, не готовы. В ноябре 2001 года, в ходе одного из опросов Всероссийского центра по изучению общественного мнения (ВЦИОМ), на вопрос об отношении к идее “Россия для русских”, 16 процентов опрошенных ответили, что ее давно пора осуществить, и еще 42 процента сказали, что в разумных пределах это было бы неплохо. Какая уж тут массовая иммиграция!

Принятый недавно Госдумой Закон о гражданстве, к сожалению, вместо того, чтобы привлекать в Россию ее бывших и новых граждан, ставит жесткий заслон перед желающими интегрироваться в российское общество.

Место России в мире за последние сто лет сильно изменилось. Население Российской империи по переписи 1897 года составляло 129 миллионов человек — примерно 8% тогдашнего мирового населения. Сейчас население России — 144 миллиона, что составляет всего 2,4% мирового населения, а к середине века эта доля может сократиться до 1–1,5%. Территория же России охватывает почти 13 процентов мировой суши. Одним русским с этой территорией не совладать, а в трудный час — ее не оборонить. Да этого и не было никогда. Людские потоки, связанные с освоением Сибири, Дальнего Востока, всегда были этнически пестрыми — и все равно народу не хватало. И воевала, когда надо было, вся многоплеменная Россия.

Повторю то, что мне уже приходилось писать: если в России появится новый Иван Калита, он станет собирателем людей, а не территорий, — и тут уж придется не слишком придираться к цвету кожи или разрезу глаз. Главное — не поступиться фундаментальными социальными и культурными ценностями, выстраданными российским обществом в последние столетия, а обогатить их красками новых для России культур и цивилизаций, как это, впрочем, бывало и прежде. К этому новому и, как мне кажется, неизбежному этапу российской истории надо готовиться уже сейчас.

Общественное мнение в России совершенно дезориентировано в отношении истинного положения дел с рождаемостью, что не способствует принятию взвешенных политических решений. Зачастую в целях нагнетания истерии на тему “вымирания” России приводятся демографические показатели с неверными комментариями, либо тиражируются попросту нелепые цифры. Поэтому считаю необходимым, прежде всего, остановиться на том, каков в действительности уровень рождаемости в России.

Наиболее точным измерителем уровня рождаемости служит число детей, которое родит в среднем одна женщина, принадлежащая определенному поколению, в течение репродуктивной жизни (общепринятая возрастная граница — 50 лет). К большому сожалению, этот показатель приводится только в редких публикациях профессиональных демографов. Одна из причин непопулярности показателя — отсталая методология сбора и анализа демографической информации, принятая в Госкомстате России. В отличие от других развитых стран, наше центральное статистическое ведомство не ведет регулярного наблюдения за рождаемостью в границах реальных поколений. Соответственно, отсутствуют и официальные публикации, которыми могла бы пользоваться широкая общественность. В то же время российские и зарубежные специалисты такие расчеты для России делают, что дает возможность более точно отслеживать изменение ситуации в стране.

Из сравнения с другими странами следует, что уровень рождаемости в России не представляет собой уникального феномена. Как ни странно, наиболее близкой нам страной оказывается совсем не похожая во всех отношениях Швейцария. Рождаемость у россиянок, появившихся на свет в первой половине 60-х годов (1,7 ребенка в среднем на одну женщину), даже выше, чем у женщин Германии, Италии, Испании, Японии. Поколения женщин, родившихся в России в конце 60-х годов, произвели на свет в среднем 1,6 ребенка, но и этот показатель остается в рамках европейского статистического пространства. Чисто символически рождаемость выше у голландок, англичанок и канадок — на 0,1–0,2 ребенка. Да и в других развитых странах мира рождаемость незначительно выше. Принципиально важным является то обстоятельство, что во всем развитом мире рождаемость продолжает снижаться (за исключением США, где рождаемость стагнирует на одном уровне — 2 ребенка на одну женщину).

Одним из часто упоминаемых мифов является мнение о широкой распространенности бесплодия в России. Демографические данные свидетельствуют об обратном. Доля россиянок, не родивших ни одного живого ребенка к 50 годам, составляет около 7–8%, тогда как во многих развитых странах она достигает 10–15% и даже выше. Более высокие показатели получаются за счет того, что к женщинам, не имевшим рождений по причине физиологического бесплодия, добавляются женщины, добровольно отказывающиеся от деторождения. В России добровольная бездетность пока не получила характера сколько-нибудь значимого статистического феномена. Преобладающей идеальной моделью, как и в других развитых странах, пока остается двухдетная семья, хотя доля женщин, решивших ограничиться одним ребенком, увеличивается.

Итак, минимальная оценка уровня рождаемости в России, исходя из расчетов, опирающихся на наиболее совершенную методологию, использующую всю имеющуюся статистическую информацию, составляет 1,5–1,6 ребенка на одну женщину. Этого совершенно недостаточно для того, чтобы численность населения не сокращалась, но не нужно его искусственно принижать, как это нередко делают в пылу полемики.

Возможен ли в будущем в России уровень рождаемости, приближающийся к одному ребенку в среднем на одну женщину? Теоретически — да. Но для того, чтобы его достигнуть, в стране должна широко распространиться добровольная, осознанная бездетность, а матери, родившие за свою жизнь более одного ребенка, — превратиться в статистическое меньшинство. Пока ни одно социологическое обследование не зафиксировало столь радикального слома общественного мнения. Идеал двухдетной семьи поколебался незначительно. Вопреки взглядам “моралистов” и борцов за “нравственные устои и духовность”, такие ценности, как семья и дети, остаются на достаточно высоком уровне, в том числе и у нынешних подростков.

Взгляды современной молодежи на число детей в семье в целом мало отличаются от взглядов их сверстников одно-два десятилетия назад. Главное, в чем отличаются молодые люди сегодня от предшествующих поколений, и в первую очередь от своих родителей, это во взглядах на то, когда нужно вступать в брак и когда нужно начинать обзаводиться детьми. Молодые люди голосуют сегодня за более позднее материнство, чем, по сути, и объясняется тот факт, что рождаемость в молодом возрасте снижается быстро, а рождаемость в старших возрастных группах растет медленно.

Демографические данные свидетельствуют, что, начиная с середины 90-х годов (подчеркиваем, с середины 90-х, а не с началом реформ), в России повышается средний возраст регистрации первого брака, средний возраст рождения первого ребенка. Для нас это совершенно новая ситуация.

Напомним, что никогда прежде русские женщины не откладывали рождение первого ребенка — если только на период разлук с партнерами в годы больших войн. Многие авторы поспешили провести эту параллель, указывая, что такова “социально-демографическая цена реформ”, цена “массового обнищания” и “неуверенности в завтрашнем дне”. Мы не будем подробно останавливаться на критике достаточно примитивной концепции прямой взаимосвязи между уровнем жизни и размножением вида Homo Sapiens. Достаточно сказать, что “кризисная” концепция подспудно предполагает, что по мере нормализации и улучшения экономической ситуации в стране произойдет возврат к прежней модели рождаемости, при которой к 20 годам треть всех женщин обзаводилась потомством, а к 25 годам 80% всех женщин хотя бы раз побывали в браке и 60% выполнили свои планы по рождению желаемого числа детей. Не будем также забывать, что еще в недавнем прошлом чуть ли не половина всех невест в России прикрывали свадебным платьем свою беременность, и время появления на свет первенца практически не планировалось.

На наш взгляд, шансы возврата к прежним темпам формирования семьи в России минимальны. По мере улучшения экономической ситуации следует ожидать еще более кардинальной трансформации возрастной, или, как говорят демографы, “тайминговой”, модели рождаемости в сторону более поздних браков и материнства, увеличения интервалов между родами.

Сейчас уже нет ни одной страны в западном мире, в которой бы браки заключались до достижения 25 лет. Средний возраст матери при рождении первенца во многих странах вплотную приблизился к 28 (!) годам и продолжает повышаться. Этот процесс, ставший универсальной мировой тенденцией, получил название “Второй демографический переход”. Для сравнения укажем, что в России в 1994 году средний возраст матери при рождении первенца был 22,4 года, а сегодня он составляет около 23,5.

Каковы движущие силы Второго демографического перехода, есть ли у этого процесса логический конец (у повышения возраста материнства имеются ведь и физиологические пределы) — вопросы, которые постоянно дискутируются в среде мировой демографической элиты. Однозначно простых ответов пока нет. Однако представляется очевидным, что решающую роль играют повышенные требования и к уровню профессионализма, которые предъявляет постиндустриальное общество. Высокая рождаемость в молодом возрасте и высокий уровень образования оказываются несовместимыми. Поздние браки и материнство являются также следствием высокого уровня жизни. Наглядный пример тому демонстрируют Греция, Италия, Испания.

Россия с опозданием вступила на этот путь в компании со всеми странами с так называемой переходной экономикой (странами бывшего Восточного блока). Причем, что для нас особенно важно, в тех странах, где экономические реформы протекают последовательно, мы наблюдаем более радикальный отказ от прежней модели рождаемости.

Второй демографический переход не исчерпывается сдвигами в календаре браков и рождений. Не менее важные его составляющие — изменение отношения к регистрируемому (официальному) браку, к сексуальному поведению до брака, к средствам и методам планирования семьи.

Более поздний брак не означает более позднего начала сексуальных отношений, а незапланированные беременности до брака противоречат самой идее формирования семьи по мере достижения экономической самостоятельности и социальной зрелости. Поэтому резко возрастает спрос на индивидуальные и высокоэффективные средства контроля рождаемости. В развитых странах 60-е–80-е годы прошли под знаком контрацептивной революции и внедрения в область репродукции человека высоких технологий. Рождение желанного ребенка в точно заданные сроки для всех партнеров — главный лозунг, из которого вытекает задача развития сферы услуг, связанной с планированием семьи.

Россия “проспала” приход новой эры в планировании семьи. Отсутствие эффективных средств контрацептивной защиты, низкая культура их использования приводили к широчайшему распространению незапланированных беременностей и, соответственно, массовых абортов. Ранняя первая беременность, следуя традиции, прикрывалась скоропалительным браком и оборачивалась нежеланным рождением “в браке” — все знают, что первую беременность прерывать абортом плохо. В результате мы имели завышенный уровень брачной рождаемости в молодом возрасте, высококонфликтные семьи и огромное число разводов.

Современная молодежь, отрицая печальный родительский опыт, в своем поведении все больше отходит от вышеизложенной традиционной схемы. Рациональное отношение к жизни диктует большую ответственность за последствия сексуальных связей, заставляет принимать взвешенные решения при заключении брака. В России быстро снижается интенсивность абортов у женщин до 20 лет (за 10 лет в этой возрастной группе число абортов в расчете на 1000 женщин снизилось в два раза). Значительный эффект дают насыщение рынка современными средствами контрацепции, создание практически на пустом месте сферы услуг по планированию семьи и просветительская, организационная деятельность Российской ассоциации планирования семьи. Рождаемость в самом молодом возрасте упала почти в два раза, не приведя к росту абортов!

Вторая половина 90-х годов в России ознаменовалась бурным ростом внебрачной рождаемости, причем не только среди молодых и “пожилых” матерей, но и у матерей в возрасте максимальной брачности и рождаемости. Сегодня более 70% рождений вне зарегистрированного брака приходится на женщин 20–34 лет. Доля отцов, признающих таких детей своими, увеличилась с 41 до 47%. Не есть ли это индикатор более широкого, чем прежде, распространения незарегистрированных браков, более или менее устойчивых семейных и более сложных союзов между партнерами (вспомним, известный роман И. Грековой “Кафедра”)? При этом внебрачный ребенок далеко не всегда бывает первым и единственным. К этому остается добавить, что в России проживают народы и этнические группы, для которых характерна традиционная терпимость к внебрачным рождениям. Это — коми-пермяки, тувинцы, буряты, ненцы, эвенки, чукчи, коряки, хакасы и другие (доля рождений вне зарегистрированного брака достигает половины и выше от общего числа родившихся). Имеются также сведения, что люди, исповедующие традиционный ислам, сегодня менее охотно сопровождают церковный брак регистрацией в органах ЗАГС.

К сожалению, всестороннее социологическое изучение феномена внебрачной рождаемости в нашей стране пока не проводится. Практически нет никакой информации о том, какие социальные группы в России (по уровню дохода, образованию, профессии и т.д.) и по каким мотивам предпочитают заводить ребенка. Более того сокращается даже регулярная демографическая статистика. По труднообъяснимым причинам именно в тот момент, когда происходят фундаментальные, как нам кажется, сдвиги в этой сфере жизнедеятельности человека, наши знания в области демографии беднеют на глазах.

С конца 1992 года в России началась депопуляция, то есть снижение численности населения. Она стала прямым следствием исключительно неблагоприятных основных демографических процессов — рождаемости и смертности.

Уже в середине 60-х годов суммарный коэффициент рождаемости опустился ниже уровня простого воспроизводства. За последнюю треть прошлого века он уменьшился практически в два раза, к 1999 году снизился до 1,17 рождений на 1 женщину репродуктивного возраста. Правда, в 2000 году суммарный коэффициент рождаемости вновь несколько поднялся (до 1,21), что дало повод некоторым политикам и даже специалистам бурно возрадоваться и утверждать, что рождаемость в нашей стране стала повышаться. В реальности же это не более чем артефакт. Подобно тому, как после 1987 года уровень рождаемости в нашей стране снижался в результате совместного действия долговременного изменения репродуктивного поведения и структурных факторов (причем эти причины действовали в одном направлении), так в настоящее время увеличение числа рождений и суммарного коэффициента является следствием совместного действия этих же причин: структурный фактор повышает показатели рождаемости, а долговременные глобальные причины ее снижения отнюдь не перестали действовать. И очень скоро (не позже, чем в 2005–2006 гг.) мы станем свидетелями нового “обвального” падения рождаемости, которое, как это ни удивительно, будет происходить на фоне повышения благосостояния большинства населения. Нас неизбежно ожидает рост доли бездетных семей. Многие ученые не готовы согласиться с этим тезисом, чаще всего по эмоциональным причинам, пусть и облекаемым порой в наукообразную форму. Однако вероятность наступления такой ситуации чрезвычайно высока.

И для всех станет ясным то, что давно известно специалистам: российская семья практически полностью прекратила выполнение своей репродуктивной функции. И не из-за социально-экономической и политической обстановки в России, а по причине нарастания развала семьи как социального института.

Очень неблагоприятна также динамика смертности и средней продолжительности жизни в России. Особенно высока смертность в первый год жизни, а также среди людей трудоспособного возраста. Уровень младенческой смертности у нас в настоящее время в 4 раза превышает соответствующие показатели в странах Запада. Острейшей проблемой остается материнская смертность, более чем в 10 раз превышающая показатели развитых стран. В нашей стране одна из самых низких в мире средняя ожидаемая продолжительность жизни новорожденного. В 2000 году мы занимали по этому показателю 147-е место в мире.

Я хотел бы остановиться здесь на двух вопросах, связанных, может быть, не столько с попыткой объяснить причины снижения рождаемости в нашей стране, сколько с общей ситуацией в демографии и социологии, которая, что греха таить, не позволяет эффективно решать исследовательские задачи и проводить на их основе демографическую политику.

Первый вопрос — это внутринаучная ситуация, в которой оказалась российская демография и которая отнюдь не способствует расширению наших знаний о причинах снижения рождаемости. Сегодня, как никогда раньше, остро необходимо проведение специальных демографических, социологических и социально-психологических исследований. Однако возможности, прежде всего финансовые, для этого практически нулевые.

Второй вопрос касается взаимоотношений демографии и социологии с обществом и государством, восприятия демографической ситуации в стране.

У многих российских специалистов весьма неоднозначное отношение к современной динамике численности населения России. Хотя сам по себе факт ее уменьшения ни у кого не вызывает сомнений и в целом оценивается отрицательно, но “степень негативности” оценки весьма различна.

На одном полюсе находятся те ученые, которые о демографической катастрофе в России говорят главным образом в плане борьбы со своими политическими оппонентами, используя демографическую ситуацию для дискредитации экономических, социальных и политических реформ, которые, по их мнению, и являются единственной причиной депопуляции в России. Соответственно, предлагаются и пути решения демографических проблем. Это, во-первых, возвращение во времена тоталитаризма и реставрация режима, который в течение нескольких десятилетий фактически осуществлял геноцид всех народов бывшего Советского Союза. Во-вторых, это чисто репрессивные, запретительные меры — запрет разводов, контрацепции и абортов, — якобы направленные на подъем рождаемости, введение в России многоженства и т.п. Словом, введение всеобъемлющего тоталитарного контроля над семейной жизнью, подобно тому, что делается в Китае, только с противоположными целями.

На другом полюсе — демократически ориентированная часть общества, реформаторы. Большинство из них самоустранилось от обсуждения демографических проблем России. Их больше волнует “демографический взрыв” в странах “третьего мира”, чем реальная опасность нарастающей депопуляции в собственной стране. Такие настроения не обошли стороной и некоторых демографов, которые подводят под них соответствующую “теоретическую базу”. Одни, к примеру, сравнивают современную численность населения России с той, которая была в 1989 году, и делают вывод, что убыль населения окажется “не так велика и катастрофична, как в предыдущие три периода”. Другие апеллируют к развитым странам Запада, которые уже давно переживают то, что сейчас происходит в России. При этом современные демографические тенденции рассматриваются как нечто объективное и потому неизбежное, — значит, их нужно принять как естественное следствие социально-экономического и политического прогресса. В последнее время можно услышать, что снижение рождаемости для России и плохо, но хорошо для мира в целом. И наша страна находится поэтому на передовых позициях в борьбе с грозящим перенаселением.

Еще один аспект проблемы: надо или нет вмешиваться в семейные и демографические изменения. Демократы отвергают меры стимулирования роста населения и повышения рождаемости как неправомерное вмешательство государства в частную жизнь семьи (мысль сама по себе далеко не бесспорная), даже если это в интересах общества. Почему-то считается, что регулирование и стимулирование рождаемости является посягательством на свободу и гражданские права человека, тоталитарным насилием, навязыванием неприемлемых для граждан моделей семейного поведения.

Стремление конструктивно обсуждать вопросы депопуляции в России отвергаются с порога на том основании, что меры по регулированию рождаемости предпринимались Гитлером, Муссолини, Франко и Сталиным и что в демократическом обществе подобное недопустимо. Даже чисто теоретическая постановка вопроса о необходимости проведения политики стимулирования рождаемости сразу же переводится в плоскость практической реализации этой цели, которая считается антидемократичной.

Общество должно осознать, что ему угрожает опасность, и обязано предпринимать меры, направленные на то, чтобы ее устранить или, по крайней мере, минимизировать. В этом отношении показательным может быть сравнение с экологическими проблемами, с тем, как мы учимся регулировать свои взаимоотношения с природой.

Демографический кризис — опасность ничуть не меньшая, чем кризис экологический. Но мы как бы заранее запрещаем себе ставить серьезные задачи по его предупреждению даже в общем плане и не предлагаем решить их цивилизованными методами и средствами.

Давайте спросим себя: если общество не будет выдвигать никаких целей в области семейно-демографической политики, то не станет ли это навязыванием семье такой модели ее поведения, которая как раз и привела Россию к депопуляции? “Свобода демографического выбора”, о которой часто говорят как о достижении современной цивилизации, не более чем фикция. В так называемых современных обществах все многообразие семейных структур и типов семейного поведения оказалось сведенным до уныло однообразной малодетности. Другой стороной этой “свободы” является фактическая поддержка и пропаганда так называемых альтернативных стилей семейной жизни – одинокого родительства, гомосексуальных брачных союзов и прочих прелестей, которые так настойчиво продвигают “в массы” представители “политкорректности”. Обезличенная стандартность такого типа семейного поведения буквально навязывается людям через все каналы. Семьи вынуждены “свободно выбирать” именно эту модель, в противном случае они рискуют не только проиграть экономически по сравнению с малодетными или бездетными семьями, но и оказаться выброшенными за пределы “нормальности”, стать маргиналами и подвергнуться социокультурному остракизму.

Здесь, на мой взгляд, существуют два крупных, я бы сказал, философских вопроса, связанных с аргументацией, которую можно назвать “демогегельянской”. Первый: является ли то, что именуется объективной реальностью, единственно возможным вариантом развития событий в стране и в мире? Или возможны другие варианты? Можем ли мы изменить реальность таким образом, чтобы она больше соответствовала нашим представлениям о должном? Надо ли признать, что “все действительное разумно и все разумное действительно”? Для меня неприемлема эта скрытая установка на стихийное гегельянство, подталкивающее общество, ученых и политиков к пассивному наблюдению за происходящим и к спорам о том, вымрем мы к 2050 году или позже. Из этой фаталистической позиции и проистекают широко пропагандируемые рецепты для семейно-демографической политики: “понять и принять ту модель семьи — городской, малой, которая преобладает в жизни, а не в воображении благонамеренных теоретиков”. Интересно, что раньше, в 70–80-е годы прошлого столетия, такая позиция обосновывалась якобы наличием в развитом социалистическом обществе гармонии индивидуального и общественного интересов, нарушаемой лишь “разрывом между потребностями и возможностями их удовлетворения” и обуславливающей представление, что семья при социализме якобы имеет столько детей, сколько нужно обществу. Сейчас те же самые авторы призывают к созданию условий для того, чтобы “минимизировать последствия кризиса”, “учиться жить в условиях депопуляции и старения населения”. И они же аргументируют невмешательство в демографические процессы необходимостью соблюдать права человека, защищать свободу выбора, молчаливо предполагая, что современное государство изначально и полностью враждебно личности, что с ним можно находиться только в отношениях непримиримого антагонизма.

Повторяю, лично для меня неприемлем этот демографический фатализм, это доморощенное “гегельянство на новый лад”. Историю делают люди. И “объективная реальность” есть результат наших действий и поступков. Во власти человека изменить “объективную реальность”, изменить ход исторических событий и направить их в ту сторону, которая больше соответствует интересам самосохранения общества, способствует его выживанию.

Думаю, что мы сейчас переживаем как раз тот момент, когда, осознав драматизм ситуации, нужно постараться совместными усилиями ученых, политиков, всего общества найти экономические, социальные, социально-психологические возможности для эффективного решения демографических проблем, соблюдая при этом права человека, расширяя свободу выбора в семейной сфере и не прибегая к тоталитарному насилию.

Если же спокойно наблюдать происходящее или лишь объективистски фиксировать проценты убыли населения и падения рождаемости, утешая себя тем, что в этом отношении мы — в одном ряду “со всем прогрессивным человечеством”, то можно смело ставить крест на демографическом будущем России. Если ничего не делать, то можно, чего доброго, дождаться того, что к власти придут люди, которые будут решать проблемы семьи и народонаселения тоталитарными, фашистскими методами. Чтобы этого не произошло, надо активно разрабатывать и проводить научно обоснованную и эффективную семейно-демографическую политику, ориентированную на обеспечение независимости семьи от государства и защиту ее права на рождение или отказ от рождения детей, сообразуясь лишь с собственными интересами.

Сегодня, как мне кажется, в России, с одной стороны, стремительно нарастают темпы депопуляции, с другой — появилась благоприятная демографическая конъюнктура. В репродуктивный возраст вступило поколение родившихся в первой половине 80-х годов прошедшего века. На проблемы народонаселения, выработку адекватной демографической политики наконец-то обратили внимание и правительство, и законодательная власть, и общество.

Знаковым событием можно считать принятие правительством “Концепции демографического развития Российской Федерации на период до 2015 года”, в которой поставлена задача стабилизации численности населения и формирования предпосылок к последующему демографическому росту на основе увеличения ожидаемой продолжительности жизни, улучшения репродуктивного здоровья населения, создания условий для повышения рождаемости, всестороннего укрепления института семьи как формы гармоничной жизнедеятельности личности.

Разумеется, Концепция не свободна от недостатков. Но ее появление символизирует, что общество, кажется, начинает осознавать, что ему угрожает опасность, стремится определить, в чем она заключается и как ее предотвратить. Сейчас много говорят о гражданском обществе, пытаются его “строить”. Так вот, я убежден, что гражданское общество призвано стать субъектом просемейной политики. Большую роль может сыграть просемейное движение, представители которого провели уже два Всемирных конгресса семей (в марте 1997 г. в Праге и в ноябре 1999 г. в Женеве) и готовятся к проведению в 2003 году третьего конгресса. Женевский конгресс призвал всех людей доброй воли выступить в защиту семьи и семейных ценностей во имя самосохранения человеческого общества.

Не это ли является той национальной идеей, поисками которой сейчас озабочены столь многие?

кандидат экономических наук,

О демографическом неблагополучии страны наслышаны все: население вымирает, смертность превышает рождаемость, и ежегодная естественная убыль приближается к миллиону человек. Из средств массовой информации люди узнают удивительные вещи. О том, например, что недалеко якобы то время, когда в стране будет по два пенсионера на одного работающего, что в России уже десять миллионов нелегальных мигрантов, что в 2005 году некого будет призывать в армию и так далее, и тому подобное. Как правило, эти фантастические измышления звучат из уст очень далеких от демографической науки людей. Опровергать этот вздор скучно и непродуктивно. Просто приведу такой факт: в 1987 году в России родилось 2 миллиона 500 тысяч детей*  — больше, чем в любом году за предыдущие четверть века. (Для сравнения: в 1968-м на свет появились 1 миллион 819 тысяч, в 1979-м — 2 миллиона 179 тысяч малышей.) Таким образом, в 2005 году в призывной возраст вступит как раз наиболее многолюдная за последние 40 лет когорта рожденных. И это называется “некого призывать”?!

В российском обществе господствует убеждение, что нынешняя демографическая ситуация — следствие глубокого социально-экономического кризиса последнего десятилетия. Такому представлению способствует то обстоятельство, что естественная убыль населения России началась в 1992 году — одновременно с началом реформ — и что якобы причина низкой рождаемости — обнищание народа. Это же очевидно — говорят дилетанты. Демографы же придерживаются мнения, что тут как раз та самая очевидность, по которой Солнце вращается вокруг Земли. Очевидное на первый взгляд оказывается при глубоком рассмотрении неверным.

Заглянем в статистический справочник. В число стран с самой низкой рождаемостью, кроме России и европейских республик бывшего Советского Союза, входят некоторые страны Восточной Европы, а также Испания и Италия. В 1998 году суммарный коэффициент рождаемости, то есть число детей, которых родит средняя женщина, если на протяжении всей ее жизни остаются неизменными повозрастные коэффициенты рождаемости, был таким: Болгария — 1,11, Испания — 1,14, Чехия — 1,16, Италия — 1,19, Россия — 1,24 и Германия — 1,33.

Ни Италия, ни Испания, ни тем более Германия не бедствуют, их народ не обнищал. Почему же там, как и в России, низкая рождаемость?

Объединяет нас с этими странами тоталитарное прошлое. А мы ищем причину низкой рождаемости “под фонарем”, пытаясь связать ее только с нынешними социально-экономическими условиями.

По рождаемости нынешняя Россия подобна высокоразвитым странам Запада, где в минувшем столетии произошла демографическая революция — переход от воспроизводства населения при высоких рождаемости и смертности к воспроизводству при низких рождаемости и смертности. В России этот переход запоздал (по сравнению с Францией аж на столетие), но происходил быстрее. В настоящее время воспроизводство населения в России резко суженное, то есть рождающихся детей сильно не хватает для количественного замещения родительского поколения. Это и есть вымирание. В последнем году прошлого века чистый коэффициент воспроизводства населения был равен всего 0,571. Это означает, что на смену 1000 человек родительского поколения придет всего 571 потомок. В то время как для простого воспроизводства населения нужно примерно 2150 детей на 1000 женщин, то есть в семье должно быть в среднем три-четыре ребенка. Но, увы, такой тип семьи исчезает на глазах.

При нынешнем уровне рождаемости неизбежна быстрая естественная убыль населения России, которая, к тому же, будет ускоряться. Что это означает для страны? Можно здесь согласиться с президентом России В. Путиным, который в Послании Федеральному Собранию в июле 2000 года отметил: “Если нынешняя тенденция сохранится, выживаемость нации окажется под угрозой. Нам реально грозит стать дряхлеющей нацией”.

Как же дошли мы до жизни такой?

Политизированные дилетанты, превратившие демографию в поле политической борьбы, без конца повторяют, что во всем виноваты демократы (реформаторы, “так называемые демократы”, “дерьмократы”). Их не интересует истина. Им бы, главное, “уесть покрупнее буржуя”. Однако история движения России от “демографического взрыва” в годы нэпа до сегодняшнего бедственного демографического состояния свидетельствует, что вымирание России началось вовсе не в 1992 году, как это представляется “без наук просвещенным”, а в середине 60-х, когда Россия перешла к суженному воспроизводству населения, при котором детей не хватает для количественного замещения родительского поколения.

В 1958–1959 годах чистый коэффициент воспроизводства населения России был равен 1,186, а в 1964–1965 годах — всего 0,971. К 1979–1980 годам он снизился до 0,874: на смену 1000 “родителей” приходило всего 874 их “заместителя”. В результате того, что произошло с рождаемостью в годы застоя, естественная убыль населения России к 90-м годам была неизбежна. Мало стало потенциальных родителей, мало, естественно, и детей. Демография — наука количественная, и мне не составило бы труда привести здесь точные и детальные расчеты, но оставим это для сугубо научных работ.

Неужели нельзя было предвидеть нынешнюю демографическую ситуацию и своевременно что-то сделать для ее улучшения?

Отвечаю: можно. И кое-что даже делалось, но с опозданием.

Официальные демографические прогнозы регулярно составляли совместно Госплан и Центральное статистическое управление СССР. Но были эти прогнозы, к сожалению, грубо ошибочными. После переписи 1970 года население СССР, согласно прогнозу, должно было составить в 2000 году 350 миллионов человек. У специалистов-демографов, которым, несмотря на секретоманию, были известны демографические тенденции, эта цифра вызвала немалое удивление. По их единодушным подсчетам получалось не 350, а около 300 (с разбросом от 290 до 310), что и оправдалось. Я поинтересовался у одного из авторов официального прогноза, откуда взялась такая замечательная цифра, которой мне, при всем желании, получить не удалось. А очень просто, — ответил мой собеседник, — там, где рождаемость высокая, мы оставили ее такой же до конца столетия, а там, где низкая, — немного увеличили. Я спросил:

— На каком же основании вы оставили и даже подняли рождаемость, если она везде падает?

На что получил такой ответ-вопрос:

— А вы думаете, что чем ближе к коммунизму, тем хуже будет?

Жаль, невозможно воспроизвести, каким тоном это было сказано.

Официальные демографические прогнозы были не научными, а политическими, сказал бы даже — пропагандистскими. Но вот парадокс: прогноз после переписи 1970 года был секретным.

А где же была и куда смотрела наука?

Вопрос, конечно, резонный. Так вот: советская демографическая наука была задушена еще в 30-е годы. Тогда были закрыты оба академических демографических института — в Ленинграде и Киеве. Попытки восстановить сразу после войны хотя бы один из них или создать новый были безуспешными. Никто не называл демографию ни “буржуазной лженаукой”, как, например, кибернетику, ни “продажной девкой империализма”, как генетику, но никто, из тех, от кого зависело принятие решения, не хотел ее возрождения. А главными противниками всегда были Госплан и ЦСУ. Думаю, что боялись за свою монополию. Наука, по мере сил, занималась прогнозированием народонаселения, но эти неофициальные прогнозы руководство страны, располагавшее прогнозами Госплана—ЦСУ, игнорировало. Специального демографического научного учреждения в стране нет и до сих пор. Есть только небольшие научные подразделения в разных учреждениях, и демографическая наука по-прежнему держится на энтузиазме одиночек.

Но перейдем теперь непосредственно к Российской Федерации. Ситуация в целом по СССР была существенно иной, чем отдельно по РСФСР, поскольку в Союз входили и республики, которые переживали демографический взрыв (Средняя Азия), и имевшие сравнительно высокие показатели Казахстан и Азербайджан. И в целом перспективы виделись много лучшими, чем российские.

Научные публикации контролировались цензурой. В СМИ демографическая тематика практически отсутствовала, ее боялись. Единственное известное мне исключение — “Литературная газета”. В “ЛГ” эту проблему освещали на пределе возможной в те времена остроты, и потому перспективы выглядели далеко не так безоблачно, как в прогнозах Госплана—ЦСУ.

Неверная официальная оценка ситуации и ее развития привела к грубой практической ошибке. В 60-е годы число рождений должно было, естественно, заметно снизиться из-за малочисленности потенциальных родителей, которые появились на свет в 1942–1946 годах. Чтобы избежать демографического провала, нужно было стимулировать рождаемость. Но вместо этого была проведена кампания по “вовлечению женщин в общественное производство”, будто они и без того не были в него сверхвовлечены. А между тем у так называемых домохозяек рождаемость была много выше, чем у работающих. Сверхжестко боролись с “тунеядцами”, среди которых было немало женщин, — вплоть до высылки их из больших городов. Милиционеры тогда ходили по квартирам и брали на заметку неработающих.

Демографический провал 60-х годов (в 1960 г. родилось 2,8 миллиона, а в 1968-м — 1,8 миллиона детей) нередко оценивают как “эхо войны”. Однако главной причиной провала была не малочисленность молодых родителей, а резкое снижение числа детей в средней семье, у средней женщины. Это было время массового перехода к малодетной семье — с одним-двумя детьми, что и привело к суженному воспроизводству населения. Предупреждения демографов о последствиях “вовлечения женщин в производство” руководители профильных ведомств игнорировали, под предлогом, что стране не хватает рабочей силы.

В начале 80-х годов ухудшение реальной демографической ситуации стало настолько очевидным, что его уже опасно стало не замечать. И в 1981 году Правительство СССР приняло постановление, направленное на повышение рождаемости и улучшение воспитания подрастающего поколения. Женщинам предоставляли продолжительные отпуска по уходу за ребенком с небольшой оплатой, стали выплачивать пособия при рождении ребенка. И несмотря на то, что это были, можно сказать, мизерные суммы, демографический эффект оказался заметным: суммарный коэффициент рождаемости поднялся с 1,895 в 1980–1981 годах до 2,083 в 1983–1984-м. К сожалению, с этим “мероприятием” опоздали на 20 лет. К тому же, следует оговориться, оно совпало с восходящей демографической волной, то есть пришлось на годы, когда рождаемость и без того поднималась. Поэтому размах демографических волн — чередование малолюдных и относительно многолюдных поколений — увеличился.

Начало перестройки — появившиеся в связи с ней большие ожидания и антиалкогольная кампания — вызвало еще большее повышение рождаемости, а также снижение смертности. Суммарный коэффициент рождаемости в 1986–1987 годах был равен 2,194. На короткое время — впервые с начала 60-х годов — Россия вернулась к чуть расширенному воспроизводству населения. Однако затем начался спад, а с 1989 года — быстрый. Потом рождаемость стабилизировалась, но на очень низком уровне: 1,230 в 1997-м и 1,214 в 2000 году. Между ними был небольшой провал 1999-го — результат дефолта августа 1998 года. Напомню, что для простого воспроизводства населения нужен коэффициент, равный примерно 2,150.

Динамика численности народонаселения зависит, конечно, и от уровня смертности. Однако здесь за последние 40 лет перемены были несравнимо меньшими, чем по рождаемости. Громкие заявления политизированных дилетантов о каком-то небывалом росте смертности в последнее десятилетие — либо результат неосведомленности, либо умышленный обман.

Самый точный показатель уровня смертности — ожидаемая продолжительность жизни при рождении. Нельзя судить об уровне смертности по общему коэффициенту, то есть числу умерших за год на 1000 жителей. Смертность сильно зависит от возрастного и полового состава населения: у стариков возрастные коэффициенты смертности во много раз выше, чем у подростков, у мужчин — заметно выше, чем у женщин. Из-за низкой рождаемости наше население в целом быстро старело, но по мере отдаления от Великой Отечественной войны постепенно нормализовалась половая структура. Это вело к быстрому росту общего коэффициента смертности, независимо от ее реального уровня.

Продолжительность жизни в России росла до середины 60-х годов, когда она составила 69,61 года (1964–1965). Затем она стала снижаться — до 67, 54 года (1979–1980). Статистика, по тогдашнему обыкновению, была, конечно, засекречена. В первые годы перестройки продолжительность жизни быстро росла. В 1986–1987 годах она равнялась 70,3 года. Это был рекорд за всю тысячелетнюю историю России. Замечу, кстати, что общий коэффициент смертности в последнем случае был много выше — 10,5 в 1987 году против 7,2 в 1964-м.

С конца 80-х годов продолжительность жизни падала — до 63,98 года в 1994 году, но затем поднялась до 67,02 в 1998-м, то есть практически до уровня 1980 года. После этого она вновь снизилась до 65,27 года в 2000 году — результат дефолта 1998 года.

Как видим, никакого увеличения смертности в два раза, о чем нередко можно слышать от политиков определенного толка, и в помине не было, хотя общий коэффициент смертности с 1964-го по 2000 год и возрос более чем вдвое — с 7,2 до 15,4.

Главная наша проблема не в том, что смертность сильно выросла, а в том, что она не уменьшилась за треть века, в отличие от развитых стран. Нынешнее наше отставание от передовых стран такое же, как и 100 лет назад, — примерно 15 лет.

Еще один важный аспект: в России самая высокая в мире разница в продолжительности жизни мужчин и женщин — 13 лет. Из-за этого в последние годы вновь начался рост перевеса женского населения. При том, что очень велика смертность мужчин трудоспособного возраста.

Какая же демографическая ситуация нас ожидает в предвидимом будущем?

Первые 10–15 лет нового века будут сильно отличаться от последующего времени. Сейчас Россия стоит в начале вступления во взрослую жизнь относительно многолюдного поколения — “детей перестройки”.

При сохранении уровня рождаемости последних лет число ежегодных рождений возрастет — так, как это было в 80-е годы. Если не увеличится смертность (а она, скорее всего, снизится), заметно сократится естественная убыль населения.

В начале XXI века в России заметно возрастет доля людей трудоспособного возраста, ибо в эту категорию будет входить более многолюдное поколение, а выходить из нее — поколение, рожденное в 1942–1946 годы.

В некотором смысле демографическая ситуация сегодня очень даже благоприятна, например, с точки зрения сиюминутных экономических интересов. Детей уже мало, стариков — еще мало (сравнительно с некоторыми западными странами), доля людей рабочего возраста исключительно велика и продолжает повышаться. Если в 1989 году она составляла 57,0%, то в 2000-м — 60,1% (в официальных возрастных границах — от 16 до 55 у женщин, до 60 — у мужчин). Нагрузка на трудоспособное население иждивенцев — детей и стариков — сильно снизилась и продолжает снижаться.

Такая демографическая ситуация способствует выходу из социально-экономического кризиса, в котором оказалась страна.

Однако это “благополучие” будет очень кратковременным. Численность вступающих в рабочий возраст начнет быстро падать, а выходящих за его пределы, родившихся в послевоенные 15 лет, стремительно возрастет. Не только они, но и люди рабочего возраста, естественно, будут стареть, а дальше — дряхлеть. При сохранении нынешнего уровня рождаемости ежегодные числа рождений упадут до небывало низкого уровня. Для сравнения: 1987-й — 2,5 миллиона, 2000-й — 1,3 миллиона, 2020-й — около 0,7 миллиона. Значит, численность населения страны будет быстро падать.

Действительно, как считают демографы Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, при сохранении нынешней рождаемости и смертности и отсутствии миграционного притока население России в 2050 году составит 86,5 миллиона человек (при 144,8 — на начало 2001-го). При быстро растущей рождаемости и сильно снижающейся смертности — 111,7 миллиона. Для сохранения сегодняшней численности населения в этих условиях необходим миграционный прирост в 34,5 миллиона человек.

Так возможно ли все-таки целенаправленное улучшение демографической ситуации? Пример Франции отвечает на этот вопрос положительно. Между двумя мировыми войнами Франция вымирала. После Второй мировой, вплоть до середины 70-х годов, она имела резко расширенное воспроизводство населения благодаря тому, что ее демографическая политика всемерно стимулировала рождаемость.

Думаю, что демографическое возрождение России реально. Одно из его необходимых условий — демографическая грамотность тех, кто готовит и принимает судьбоносные решения.

* Цифры приводятся из следующих изданий: “Демографический ежегодник России 2001”, “Население России 2000”, “Население России 2001”.