Елена Фанайлова

Александр Скидан. В повторном чтении

Конец цитаты

Александр Скидан. В повторном чтении. — М., АргоРиск, серия “Тридцатилетние”, 1998. — 300 экз.

Александр Скидан — бесконечно ревнивый читатель, зритель, хранитель, смотритель, коллекционер мнемонических сокровищ. Этот сборник стихов обнаруживает свое намерение на первой же странице, на пространстве первого же стихотворения, по строке которого он и назван: “...в повторном чтении; еще одна ночь, какая по счету? Как долго длилось повествование С тайной целью отсрочить смерть?” Осмелюсь сказать, идеология поэта и основная тема книги — отчаянная вера в то, что литература есть нечто, дарующее бессмертие, поэтому она — как Шахразада, льющая мед в уши жестокому повелителю. Смерть можно (и нужно) заговорить (к Мандельштаму, автору этой раскавыченной цитаты, у Скидана есть отсылка, в том же тексте, через две строки: “детский и безрассудный опыт любовников, поверяющих темноте пыль имен”).
Искусство поэзии занимается заговариванием, поэтому для пишущего оно важнее смерти (да и жизни, заметим в скобках), но оно же пропитано смертью, и всякий, кто возьмет на себя труд внимательно перечесть хотя бы часть написанного (пересмотреть снятое, нарисованное и т.д.) до него, как это делает Скидан, рискует найти тому подтверждение. Поэтому автора интересует только мифология трагедии, и повторно читаются им те культурные явления, природа которых по-настоящему связана со смертью: мифология кино. Петербургский египетский миф александровского ампира и павловского масонского мистицизма, сфинксов и Инженерного замка. Мифология французской литературы 50-х, видевшей античных героев на шоссе “из Аркашона в Танжир” (помните, как все они заканчивали? Хорошо, если в камере смертников). Интонация же — совершенно сухая. Ощущение — сухой спирт: высокая концентрация взрывоопасного вещества в небольшом объеме. Меланхолическая, безразличная интонация переводчика с русского на русский. Постиндустриальный пейзаж, урбанистические детали, выжженная земля, где слишком много безжалостного света. Переводчик англо-американской поэзии, знаток и толкователь обэриутов (в частности, самого мрачного и эзотерического из них, Введенского), любитель психоанализа в его французском варианте, — Скидан, безусловно, не только человек эпохи постмодерна, он его денди, потому что стиль ПМ понимается им абсолютно строго. Его текст сочетает утонченность и провокацию:

Мнимая тень
стрижа в стерне,
проложенной трамваями в Стрельну,
дхармы беспроволочный телеграф, ключей связка, серьга в левом соске, фольга междометия;
черное
успение солнца.
...Крысой, восседающей на холке свиньи со съеденным на полпальца ухом,
выходит
на берег гнилой залив.
Итак, кинематограф в книге Скидана: от постоянного присутствия в тексте мерцающего кинозала до переложения четырех классических (чуть было не написала “евангельских”) сюжетов современного кино, каждый из которых заканчивается смертью героя: “Безумный Пьеро” Годара, “Блоу ап” Антониони, “Последнее танго в Париже” Бертолуччи и “Агирре, гнев божий” Херцога. Избранные автором герои — маниакальные трансгрессоры, нарушающие ход вещей и гибнущие согласно личному выбору, персональному призванию. “Мрачный пафос, отчасти сентиментальный, Отчасти циничный, что, возможно, одно и то же, Торжествует в финале. Тогда как в целом Это смешной, смешнее некуда, фильм... Годар тогда еще был влюблен в красный автомобиль, А не в интербригаду, В скорость, в Анну Карину”. Скидан-синефил, киноманьяк, наделяющий кино всей старой магией серебряного века. Если в тексте не появляется “луч проектора”, или обращение к душе: “миракль, гейша, псюхе, пропахшая псиной киношных кресел”, или Марлен Дитрих, которая “вальсирует.. в оккупированный Каир”, то обязательно возникнет “японец, который снимает японку видеокамерой; Она несколько смущена, ровно настолько, насколько знает — другой Вторгается в интимную сцену. Другой? Другое.” Такой вот привет от Содеберга. Фрагменты текста Скидана кажутся порой фрагментами сценарной разработки, описаниями киноэпизодов:

Стефан, “сумасшедший пилот”, гнал
машину в Марсель, мы тряслись
на заднем сиденье —
по золотой монете во рту
у каждого; опущены стекла, сигарета
за минуту езды истлевает, и рука
промахивается, потянувшись за пивом
на донышке банки. Бесноватый
гул мотора и колоколен.

Находясь в Петербурге, герой (персонаж) Александра Скидана пребывает “в сердце тьмы египетской изустной”, — выученной наизусть благодаря ходьбе и чтению, чтению и ходьбе, что в этом городе вещи равнозначные, равнообучающие — архитектурный текст Петербурга в крови его литераторов. И египетский миф северной столицы вновь оборачивается страшным зиянием инобытия, нищетой и падением в позднеобэриутскую реальность героев “Козлиной песни”,

когда картонки собирает бомж
в обмотках легких,
с харкотиной, расцветшею
в петлице дикой.
Набравшему воды в тимпаны рта
ни зеркальце тогда не подноси,
ни спичку, милая.

Мир героев поэта — мир теней, существование после того, как физическое тело отчасти умерло или приобрело какие-то иные качества, непоправимо мутировало.
Существование после падения, о котором говорят с иронией или равнодушием, скрывающими ужас. Его любовные описания (не лирические стихи, в книге отсутствующие, а именно описания любви, очень так не по-русски, типа “я обнял эти плечи и взглянул...”) напоминают картинки Шиле: та же болезненная красота на грани уродства и сознание порока, тленности чувств, отравленных самой своей запретной природой. В этом мире, под этими софитами вины все чувства становятся запретными. Завершает книгу “Пирсинг нижней губы”, цикл стихотворных новелл, кратких крепких stories в, опять же, кинематографическом духе, полных энергии отрицания, настоящего страха и подлинного юмора, с чувственными и агрессивными персонажами.
Заканчивается этот названный модно сериал — “прозой поэта”, т.е. эссе, предметами которого являются (последовательно): синонимичность слов “язык” и “губа” в древнееврейском языке, несущественность поэзии, измененное состояние сознания в результате смены языкового и часового поясов, встреча с Леной Долгих в Париже, шоу драг-куинз в Америке, языковое безумие, ведущее к поведенческой безответственности — довольно естественно приведет оно к автомобильной аварии по вине автора (героя), у которого начисто отсутствуют навыки вождения. Пирсинг, то есть прокол, а на деле — разрыв, нижней губы произойдет не в эстетском клубном порыве, а в результате аварии (да хоть во сне). Реальное ощущение пассионария: наглядное физическое изменение в процессе письма, участие тела в письменности. Онтологический посыл равняется тексту.
“Поэзия никогда не в себе”. Конец цитат из книги “В повторном чтении”.

Елена Фанайлова