НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Я провидению родня

Мария Игнатьева. Юго-Запад: Стихи. Переложения. Поэма. — М.: Водолей, 2025.

В четвертую — после «Побега» (1997), «На кириллице» (2004) и «Памятника Колумбу» (2010) — поэтическую книгу Марии Игнатьевой, поэта, филолога и переводчика, живущей сразу в двух странах — в России и Испании, в Москве и Барселоне, вошли ее новые стихи — написанные в последние пятнадцать лет, причем 2024-й выделен особо, переложения Псалтири и некоторых других религиозных текстов, в том числе — испанского анонимного сонета XVI века «Христу распятому», одна поэма и некоторые тексты из книги 2010 года — в том числе совсем давние, написанные в первой половине 1990-х и даже в конце 1980-х.

Все это в целом, именно в соединении как будто разнородных, но на самом деле глубоко связанных друг с другом частей — размышление поэта о собственной жизни и ее основах; о соотнесенности между собою разных сторон этой жизни — прежде всего (но не единственно) русской и испанской/каталонской. Видимо, между ними, между не вполне утраченным своим и не вполне присвоенным чужим, многие десятилетия — эта тема появляется уже в девяностых — существует неустранимое, трудное для автора натяжение и напряжение, которое проговаривается многократно, на разные лады и, пожалуй, должно быть сочтено одним из важных источников поэтической речи Игнатьевой.

Что, душа, хорошо тебе

на земле иберийской пелось?

Каково-то в чужой избе

горемыкалось и терпелось?

Ты нанизывала впритык

окольцованные порывы

на чужой устав и язык,

виноградники и заливы,

горизонт с голубой полоской…

Но как волк, все глядела в лес

с диким холодом до небес

в беспризорной душе московской.

На неразрывность же двух этих сторон, на их парадоксальное родство указывает само название сборника: юго-запад — это не только та часть света, в которой — если смотреть из России — находится каталонская столица. Это еще и московский Юго-Запад, где прошло детство автора:

Серо-советское так неразборчиво

помню быльё.

Пятиэтажку на улице Обручева,

вот её.

Но кроме того, в этой поэтической модели жизни с неменьшей интенсивно­стью соотносятся между собой ее осязаемая поверхность и религиозная глубина. Переложения, составившие вторую часть книги, — тоже ведь форма биографической рефлексии, только в данном случае речь идет о биографии внутренней. Вообще-то Игнатьева делает и чисто переводческую работу, — четыре года назад в ее переводе вышло первое на русском языке полное собрание стихотворений святого Иоанна Креста «Песни души». То же, что включено в этот сборник, имеет другой смысл: это не переводы с сохранением, насколько возможно, свойств оригинала, а именно переложения — присвоение сказанного и произнесение его своими словами, в собст­венных интонациях, от своего имени — о своем.

Скован тяжкими грехами

и унынием томим,

дух склоняется во храме

перед именем Твоим.

Дело рук Твоих, Владыка,

не оставь. Пускай моя

жизнь срывается до крика

от печали бытия.

Я пойду среди напастей

но рука Твоя возьмёт

эту душу в пекле страсти

и от гибели спасет.

Так прочитывает поэт 137-й псалом.

Наименее прозрачная — и наиболее энигматичная — часть сборника — третья: помещенная в самой его сердцевине поэма «Буриме». Хочется даже сказать, что своей темой и своим устройством она так отличается от всех остальных текстов книги, что едва ли не контрастирует с ними, — но с выводами торопиться не стоит. Замысел поэмы очень нетривиален: дать поэтическую формулировку — тоже своего рода переложение — «некоторых мотивов» из прозаического текста другого автора, использовав этот сюжет в собственных целях, насытив его своими смыслами и подтекстами). Этого едва ли не предельно — до темноты — концентрированного текста, кажется, не понять без помещенного перед ним краткого объяснения того, что там происходит (то есть сам за себя он не говорит уже и в представлении самого поэта): «Сюжет поэмы навеян некоторыми мотивами из “Записок” прозаика Юрия Буйды <…> Молодая женщина выходит замуж за дурачка, сына учительницы географии. Она надеется, что когда-нибудь ей достанется квартира свекрови. Старуха третирует невестку, муж умирает, вдова заводит роман, рожает мальчика, старуха от старости и злости тоже уходит к праотцам. История повторяется: постаревшая женщина проживает теперь со вдовой своего сына, утонувшего в реке. И мучает ее так же, как в свое время мучили ее. Спустя много лет, уже после конца Советской¹ власти, к ней является с того света географичка».

Сюжет сам по себе — на большой и сложный роман. Игнатьева же спрессовывает — даже не историю как таковую, но совокупность ее формул — в плотные-плотные, совсем небольшие стихотворные тексты (каждый мог бы быть развернут в романную главу с событиями, образами, диалогами, конфликтами… но нет), жесткую силлабо-тонику, стихотворную стенографию. Например:

5. Юность

Озорной колючкой медной,

Жильной щеткой натирай

Злостью скобленные метры,

День профуканный, как рай.

Сын за ширмой, смех в подвале,

Смерть за шиворотом. С кем

Ляжешь всуе, подвывая,

Манькин-встанькин манекен?

Главы-формулы чередуются с фрагментами покаянного канона преподобного Андрея Критского в вольном переводе автора:

Сменила кожу,

принесла, окаянная,

жертву Каина —

образ Божий.

Оттуда же — один из эпиграфов к поэме, данный в переводе каноническом: «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши?»

Это и помогает понять, что смысл рассказанной здесь истории в глазах автора — религиозный и она, таким образом, составляет некоторое целое и с переложениями, и, в конечном счете, с остальными стихами книги.

По этому тексту проходит граница (труднопересекаемая, как и положено всякой настоящей границе) между начальной частью книги и тремя его заключительными частями — которые, как первая часть, автобиографичны.

В сборнике, помимо единства тематического, есть и интонационное. Создающие его интонации большей частью печальны, с некоторым — иногда — оттенком раздражения и иронии. Чем ближе к концу книги, тем отчетливее, даже настойчивее эта последняя, верное средство создания дистанции — между собой и миром, собой и собой, — и защиты от печали, от которой, на самом деле, — она не так уж и отличима. Или не отличима совсем.

Сама себе вполне чужая,

я провидению родня

иду, на зебру наступая,

и та приветствует меня.

Ольга Гертман

1 С большой буквы это слово пишет автор.