НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Штрихи и контуры

Наталья Белоедова. Кто тут живой? — Москва: Издательство СТиХИ, 2024.

Стихи Натальи Белоедовой изредка появляются в периодике и на литературных порталах. Ее имя, даже в поэтической среде, не из самых громких, а между тем она взяла третье место «Русской премии» в 2024 году.

Любые, даже самые беглые, биографические сведения, предваряющие ту или иную порцию стихов Белоедовой, неизменно напирают на географию — будто это как-то способствует их пониманию. Она действительно живет в Узбекистане. Говоря о ее поэзии, действительно нельзя не только обойти вниманием местные поэтиче­ские школы, но и не заметить, что она в самом деле зачерпывает из локальных источников. Но маленькая дебютная книжица «Кто тут живой?» (всего три десятка миниатюр) демонстрирует, что не это самое существенное в ее своеобразных стихах.

Кратко напомню о так называемых ферганской и ташкентской поэтических школах. Первая, возникшая раньше, ориентировалась на западный верлибр и западные же актуальные поэтики, в то время как вторая, ведя свои поиски на стыке восточной и русской поэтических традиций, опиралась прежде всего на завоевания XX века последней. В манифесте¹ ташкентской поэтической школы так обозначены ее основные особенности: углубленное, «детское» восприятие ткани пространства и времени; особая, метафизическая, «вещность» и камерность изображения; обостренное чувство прошлого; «пейзаж за окном»; обращение к традициям философской лирики.

Несмотря на порой верлибрический строй, стихи Белоедовой явно ближе к ташкентской поэтической школе, нежели к ферганской. Здесь, впрочем, практически отсутствует обращенность к прошлому и детству, они все в настоящем. Не столь экспансивен и местный колорит, потому что вопреки некоторым приметам, которые бы могли указать на конкретные широту и долготу, стихи эти представляют, так сказать, ретушь в воображаемых координатах. Ненавязчивое абстрагирование обращает частный опыт в универсальный закон: сквозь личные впечатления просвечивают, однако, не типические черты, слышен не отголосок эйдоса, а что-то такое большое, значительное, еще неназванное, что стихи как раз и стремятся уловить. Тем самым они вписываются в тот поворот нашей поэзии, на котором вот уже два столетия предпринимаются попытки поймать невыразимое.

Вот как простое наблюдение за грачом оборачивается экзистенциальной экзегезой:

читала птицу:

по перьям масляно-черным

по лапкам-спичкам

по клюву, нырявшему в земляную мякоть

по расстоянию здесь и там

вот она — пустота

разбитая

крыльями

и что-то за ней

Если иметь в виду весь пестрый орнитарий русской поэзии, то эта миниатюра покажется незамысловатой. Может быть, фрустрирующая спотыкливость концовки самым верным образом и передает необходимую неуловимость прозрения. Ощущение чего-то за, кажется, выражено недостаточно отчетливо: остается мучительное, неудовлетворяющее чувство — то ли от самого стихотворения, то ли, в самом деле, от той тайны, которую Белоедова робко нащупывает.

При элементарной форме стихов, которым свойственна благостная наблюдательность, в глубине своей они оказываются зачастую трагичным:

и ветер поднимается случайно

и роза распускается случайно

какая красота какая тайна

тут у меня

и ею мне ни с кем не поделиться

не разболтать ни муравьям ни птицам

прохожие

родные

лица лица

но я одна

Книжка Белоедовой вышла в серии «The Single», предполагающей двухчастное разбиение, и во втором разделе (вопреки тому, что заявляется в аннотации) разворачивается не история любви, а те же взаимоотношения с миром, с его слепой счастливой тайной, показанные лишь через диалог — или попытку диалога — с другим:

показалось

нет не показалось

небо расширялось и давило

я тогда растерянно смеялась

растерялась?

что-то обронила

слово

про какое-то пространство

перекресток улицу и реку

я тогда тебя найти пыталась

в этом незнакомом человеке

Все эти узнавания и остранения, приближения и проникновения насквозь могут продолжаться и продолжаться, каждый раз предлагая новую иллюзию и новые перевертыши. В этом духе может быть написано еще много стихов — но таких стихов не может быть много. Потому сама книжка Белоедовой невелика и завершается тишиной и лирическим многоточием:

не плохо и не хорошо

на первый взгляд

так ивы над водой стоят

молчат

и провожая тишину

ее одну

ей вслед смотрю

ей вслед пою

ей вслед люблю

Родословная этих стихов (и в этом смысле они совершенно русские по окрасу), помимо прочего, может быть возведена к той линии метафизических фрагментов, которые заполнили журналы за последние пару десятков лет. Белоедова этот жанр (местами приевшийся) по-своему освежает — за счет верлибрической оснастки или, наоборот, расшатывания закостеневшей силлаботоники, за счет анафор и переливчатых повторов, главное же — за счет прерывистой индивидуальной интонации. Это уже отчетливая поэтика, пусть и негромкая.

Однако ее потенциальные взрывные свойства как будто выше видимого сейчас поблескивания. Чтобы она бахнула и ослепила, необходим какой-то совершенно неожиданный ракурс, предмет, а то и жизненный разворот. Но пока это поэзия для немногих — и может такой и остаться. Это будет не плохо и не хорошо, а тоже закономерно и в природе как раз тех вещей, на которых сосредоточено внимание поэта.

Михаил Рантович

1 Санджар Янышев, Сухбат Афлатуни, Вадим Муратханов, Михаил Книжник. Групповой портрет // Арион. — 2001. — № 3.