НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Собеседники Хармса

Леонид Липавский, Яков Друскин. Поэтические тексты. — Тель-Авив: Бабель, 2024.

Стихи «собеседника обэриутов» Леонида Липавского (1904–1941) и Якова Друскина (1904–1980), хранителя архива Даниила Хармса, публиковались и ранее, но порознь. Теперь же появилась книга, состоящая как бы из двух небольших книжек и предваряющей их статьи поэта, историка литературы, специалиста по творчеству обэриутов Валерия Шубинского «Два непохожих поэта» (из восьмидесяти страниц книги она занимает двадцать с половиной).

Название «Поэтические тексты» удачно отражает содержание: Друскин писал, скорее, стихотворения в прозе и верлибры, а Липавский — стихотворения, близкие по стилю гумилевской школе (он и был в качестве подмастерья принят в «Цех поэтов») и — одновременно — в духе Хармса.

«Имена Л. Липавского и Я. Друскина, — пишет Шубинский, — в отечественной культуре широко известны, но мало кому приходит в голову рассматривать их как поэтов. Они и не считали себя таковыми».

Оба были друзьями и собеседниками Хармса и Введенского, близко знали Олейникова и Заболоцкого. Липавский до восемнадцати лет писал стихи, позже — философские эссе, а вообще предпочитал разговоры (в тридцатые годы он выпустил книгу с одноименным названием, что ставит ему в заслугу Шубинский), Друскин писал философские эссе, но именно в годы существования ОБЭРИУ появились тексты, своей манерой, как отмечает Шубинский, похожие на «Симфонии» Андрея Белого, писал он и короткие стихи, близкие по стилистике Хармсу и Введенскому (вторая половина 1920-х — 1930-е годы).

Шубинский считает, что их тексты «занимают свое место в корпусе текстов широко понимаемого обэриутского круга».

Круг начал складываться еще в школе (Липавский, Друскин, Введенский учились в одной), именно в школьные годы (1921–1922) Липавский написал «Диалогическую поэму» — философский текст, который был опубликован в альманахе «Цеха поэтов». Диалог между человеком (названным «один человек») и Хором — платоновский диалог (а Платон, как известно, устную форму философствования ставил выше письменной) о приятии и неприятии так называемой «обычной» жизни. «Один», выплеснутый «временным прибоем» на случайный берег, с недоумением смотрит на людей, которые «строят гнезда для будущих нежностей, / попархивают и поплевывют, / почирикивают о разных разностях». «Один» (так для краткости продолжает именовать героя поэт) чувствует себя «голым человеком на голой земле», Хор же укоряет его, обуянного гордыней: «Дух твой мертвыми глядит глазами». Реплики Хора — это императив: «поклонись забытому праху», «влюбись в потрескиванье дров и в сумерничанье», «люби труд дневной и пляски вечерние».

«Один» вовсе не хочет служить ни предкам, ни потомкам: «разве я рот моим предкам, не успевшим сказать слово, разве я руки потомкам?»

В этом стихотворении упоминается «стеклянная рама окна» (и «жизни стеклянная рана»), а окно — одно из самых часто встречающихся слов у Хармса (и в художественных текстах, и в письмах, и в дневниках), сложный, многоуровневый образ. Хор убеждает «одного» учиться вглядываться в жизнь, стараться принять ее, хотя так нелегко ощущать себя «хранителем недолгим монеты жизни».

Одна из тем, которые волнуют Липавского, — тема памяти (прапамяти). В стихотворении «Всегда безбрежна синяя вода…» он пишет: «Мы здесь давно, а может быть, всегда (мы до сих пор еще не вспоминали), «в память мою стучусь, память о будущих днях и о ночи прошлой…». В стихотворении «Солнце запало в чужие страны…» «Скупая память высекает искру:

— Ты знаешь, в колледже Франции читают профессора, ты помнишь, над темной Францией стоят пропеллера…».

О чем это? Привиделось ли поэту время, когда требовалось затемнение, чтобы уберечь от нападения «пропеллеров»? Это память-коридор. Это память-окно… «Бежит случайная жизнь, — пишет Липавский, — но ты жадно тащишь душу, куда, куда, каменную бабочку…». Эти стихотворения близки по теме и по настроению тем беседам, которые после распада ОБЭРИУ велись у него дома. (Шубинский подробно пишет о таких встречах.) Липавский обозначил, что его интересовало: сон и видение себя во сне, происхождение ощущений, смысл чувства…

Но были у Липавского и совсем другие стихотворения, легкие, воздушные. Например, «Жизнь протуманится, все перемелется…». Шубинский пишет, что Николай Оцуп в эмиграции в 1930-е годы упоминал Липавского как петербургского поэта, подававшего надежды… «Цех поэтов», оказывается, не забыл его. Но Липав­ский об этом не узнал.

Книжечка Якова Друскина начинается со стихотворения «Окно», очень хармсовского по манере: «Сильно окно тянет человека. / Хочешь в окно выпрыгнуть, броситься…». Семь строф, и в каждой уточняется, утоньшается непреодолимое желание проникнуть, выскочить за раму окна, за ограничение обыденностью. «Просит окно выпасть в окно…».

Друскин краток и афористичен: «Грань двух столкнувшихся ничто. Бестолковые дни бесконечно тянутся… Но и бестолковый день бывает полезен. Знание об истинном мире за семью запорами. Снял один и увидел что-либо. А посмотрел, что-либо не что-либо. Новые запоры» («Щель и грань»).

Поэта-философа занимает «форма» — она бывает застывшей, но может и прорваться, лопнуть, ее могут прорвать гвозди. В пяти строфах стихотворения «Одно стоит…» разрабатывается интересующая автора тема. «Одно стоит. / Пустая форма — в нем, но отделилась / И вот стоит одно и вне него другое…». Это, как пишет Друскин, — «исследование об одном». Именно свои «исследования» он и записывает.

Вот «исследование» твердости: «твердый предмет есть / можно ощупать твердый предмет / простая вещь твердый предмет…».

Стихотворению «Легкий пух, наполняющий голову…» предшествует вступление: «Попробую писать размеренными строчками и неразмерными, сообразуясь со своим дыханием. Способности у меня ограниченные и многого от меня не требуется — что Бог даст, и на том спасибо скажу». И вот пишутся верлибры. Часть третья. «Плавают в воде предметы / Очертания их расплываются /Ходы, переходы предметов / Совершенства незаконченных предметов / течение воды / Различные направления / Плоскости линии / Столкновения / Грань ничто. / Обнаруживалась грань двух ничто».

Друскин был очень близок Хармсу. В последние годы особенно. Конечно, в этих текстах чувствуются отголоски бесед, которые вели между собой поэты, и в доме Липавского, и наедине. Напряженная погруженность в философскую составляющую текстов Хармса, может быть, и перекрывала собственно художественное, эстетиче­ское восприятие его творчества, но это не помешало Друскину, спасшему архив Хармса, стать первым его интерпретатором.

Шубинский пишет: «Харизматическая личность Друскина и его идеи повлияли на то направление, которое приняло изучение обэриутского наследия, и повлияли в основном благотворно».

Хотя книг, посвященных Хармсу — Введенскому — Олейникову — Заболоцкому, существует уже немало, этот небольшой сборник позволяет вслушаться в разговоры, уловить интонацию молодых поэтов-философов, точнее прочувствовать время, когда писались эти тексты. И посмотреть на круг ОБЭРИУ из сегодняшнего дня.

Наталья Стеркина