НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

В промежутке

Борис Лейбов. Холь. — Тель-Авив: Издательство книжного магазина «Бабель», 2024.

Смерти нет, есть только солнце, которое не садится, потому что лето оказалось Летом Господним, а полдень превратился в вечность. Сын Иосифа создал промежуток, в котором работа обернулась радостью, а прах земной снова и снова наполняется жизнью. Этот промежуток называется «холь», и он стал обыденно­стью. Мертвые возвращаются к живым, и ни те ни другие не знают, как теперь жить.

Книга начинается с дайджеста событий, которые не только создают картину нового мира, но и показывают, как автор умеет мыслить панчами¹. Ядовитая змея «пестрой ленты» вестей из Непала рассказывает о смерти и воскрешении, о мире, в котором появились неоживые, но не состоялось пришествие Спасителя.

Джонни Депп умер — для кино. Виктор Цой переумер — для «Кино». И оба, став мардонгами, вновь живы. Московский комсомолец, ищущий прежнее содержание, мертв, но тоже живее всех живых. Соцстрах в ужасе не платит неоживым старикам пенсию. Но мертвых поддерживает мертвый язык — идиш.

Предметы в дорожных мытарствах ведут себя как мертвые, способные к воскрешению: автобус вываливает из себя костяшки тетриса — кровавые внутренно­сти, из которых восстанавливается новый человек. Этот человек исходит слезным потопом, порожденным его дядей Ноем, который сам исчезает вместе с потоком воды в ванной. Марина, которая оказалась подлинной тридцатой подопытной, свою любовь и свою тоску обращает в ливень, орошающий пустыню Негев.

Журнал «Крайний Юг» пробует смерть на язык и на жанр. Пограничники в дет­ском рассказе ловят мертвеца, убивая его носным мозгом. Сказки и народные приметы оборачиваются комическими парадоксами, притча — анекдотом, скороговорка — мрачной блоковской частушкой про круженье в пустоте пустыни. Рубрика «Сделай сам» перечисляет все прилагательные и причастия, характеризующие смерть. Рубрика «Проказы», напротив, показывает мертвенное однообразие описываемой жизни.

В «Холе» находится место и деловой и любовной эпистоле «Бориса Глогера» Вадиму Рудневу о том, как экспериментируют над сотворением дождя; и военному рассказу, онейрически перелицовывающему сражение со «зловещими мертвецами» на кладбище; и псевдоэкфрасису «Теплотруба», напоминающему сартровский фильм «За закрытыми дверями», где ад буквально представлен другими — ведь они воскресают даже после их убийства.

Лейбов прибегает также к стилизации на тему смерти. Новелла «Темные олени» отсылает к бунинской стилистике. В Тверии, как на Кавказе, у Тивериадского озера, как у Черного моря, муж стреляется из-за измены жены, но мера его отчаяния несопоставима с отчаянием бунинского героя: у него нет слез — ведь для него нет и смерти.

Автор исследует психологию «новоприбывшего» и «новобранца». Герой «Каперсов» похож на аутиста, меряющего жизнь плодами каперсника в банках. Он серьезен и простоват и потому смешон, смех окружающих — живых и мертвых — следствие грубости и защита от ужаса неожизни. Он — бедный маленький человек русской литературы, умеющий проворно резать салат так же, как другие могут красиво писать. Герой «Сна новобранца» видит сон сражения с мертвыми посреди ближнево­сточной ночи, в которой с звездою звезда говорит. Его дыхание ровное и глубокое, тихо вздымается его грудь, в наволочке у него фотография лермонтовского дерева, склонившегося над рекой. И он засыпает другим сном навеки.

Лучшая новелла книги — «Холь». Она же — самая безжалостная по отношению к людям. Воскрешение мертвых — проблема, беда, причина раздражения, неприятия, мертвоцида. Но герои этой части убивают по-другому и с другой целью. Лейбов раздает карты по-набоковски: король, дама, валет — Леонид, Элла, Роман — встречаются в купе поезда, едущего в большой город. В млеющем сонном полдне повисает желание и предчувствие кошмара. Внутренняя конструкция купе становится любовным треугольником, для Романа начинается обыкновенный роман. Однако писатель играет партию по-своему. Элла очаровательно и убийственно жестока, но жертвой будет другой. Сексуальные девиации совокупятся с девиациями художественными. Художник и коллекционерка заглядывают за границу смерти и покупают чужую боль — огневую хриплую холь. «Холь! Холь! Холь!» — как «Бобок, бобок, бобок!» в мире сладострастных насекомых с жалами, сосущими напитки чужой жизни.

Роман умер. Но воскрес. Из-за четвертой стены вышел автор, полный безразличием, посмотрел на сумасшедшую Эллу и проводил Романа гелевой ручкой до лучшей жизни, которая, впрочем, лучшей не станет.

Смерть отменена, но вместе с ней отменилась и жизнь. Мир обесцветился, и нет больше надежды, например, на то, что «смерть однажды разлучит жильца с каменным скворечником». Птицы, созданные из бурой глины, привыкли знать день и ночь, но вечный полдень лишает их полет смысла. Вернувшиеся похожи на животных в своих реакциях, они просто печальны или просто счастливы, а живые, соприкасаясь с ними, словно травятся трупными ядами, утрачивая веру, надежду и любовь.

«Холь» — книга философская. Автор размышляет о том, зачем смерть и как будет без смерти в мире, где она дает облегчающее забвение. Воскреснув, мертвые оказались чужими — другими или врагами. Они — метафора и новая реальность. Они побывали «там», но Бог для них — фигура умолчания.

«Холь» страшна не антиутопическим замахом, а утратой смысла для человечества. Мертвые воскрешены, как мечталось Фёдорову, но смысл воскрешения не проявлен, не предложен. Мещанский быт не стал духоподъемным бытием. И поэтому книга Лейбова — настоящий экзистенциальный хоррор, порождающий глухую тоску мертвой тишины.

Леонид Дубаков

1  Панч (в боевых искусствах — прямой удар кулаком) — острая шутка, неожиданная колкость, которая обескураживает соперника. — Прим. ред.