В. А. Жуковский. Полное собрание сочинений и писем. Т. 1. Стихотворения 1797—1814 годов. М.: Языки русской культуры, 1999. — 760 с. 3000 экз.
Мы привыкли к новым многотомным изданиям, обобщающим наследие поэтов Двадцатого века. Выходят в свет или находятся в работе двух-, трех- и четырехтомники первостепенных, второстепенных и третьестепенных поэтов нашего столетия. Каюсь, я предполагал, что увижу какой-нибудь десятитомник Корвина-Пиотровского со всеми маргиналиями и обильными примечаниями несколько раньше, чем собрание сочинений В. А. Жуковского. Безусловно, и Поплавский, и Елагин, не говоря уж о Владиславе Ходасевиче, заслужили своего читателя и своего исследователя, но в нашей литературе стоит неприятный сквозняк от отсутствия сносных собраний сочинений Державина (с гротовских времен), с давних времен — Вяземского, Баратынского, Дениса Давыдова… А увидим ли мы “полного” Тютчева — а не только собрание его стихотворного и неполного эпистолярного наследия? Приятно вычеркнуть Жуковского из длинного списка классиков—неудачников нынешнего книжного рынка.
Радостно, что А. С. Янушкевич — главный редактор издания — не стал дожидаться громкого юбилея, получил грант “Института Открытое Общество” и разработал концепцию амбициозного собрания сочинений, продолжая гротовскую традицию академического освоения пространств русской поэтической классики. План двадцатитомника — явление показательное. Первые два тома — стихотворения, еще один том — баллады, стихотворные повести и поэмы. Три следующих тома посвящены стихотворному эпосу, в том числе шестой — “Одиссее”. В седьмой том составители поместили драматургические опыты поэта, еще четыре тома посвятили художественной прозе Жуковского (целый том занимает перевод “Дон Кишота”). В двенадцатом томе помещены эстетика и критика, в следующих двух томах — дневники 1804—1852 гг. Наконец, заключительные шесть томов являются полнейшим собранием писем В. А. Жуковского. Собрание сочинений Жуковского без юбилея… Заслуженный успех незаслуженно подзабытого “литературного Коломба Руси, открывшего ей Америку романтизма” (как же без В. Г. Белинского?). Жаль, что, не приурочив издание к обстоятельствам биографии поэта, авторы собрания сочинений не привели в первом томе никаких сведений о жизни Жуковского. Хоть бы где-нибудь промелькнули даты жизни — нет, в литературоведческой статье Янушкевича “Лирика Жуковского” о жизни поэта ни слова. Не сомневаюсь, что в одном из последующих томов авторы найдут место для содержательного биографического очерка, но из уважения к читателю, приобретающему дорогостоящий и любовно собранный том, не худо было бы хоть в аннотации после фамилии “Жуковский” поставить в скобках — 1783—1852. А ведь Жуковский не забывал о времени, видел смены эпох и этапов собственной жизни, рассуждения о времени встречаются в лучших стихах поэта:
О милый гость, святое Прежде,
Зачем в мою теснишься грудь?
Могу ль сказать: живи надежде?
Скажу ль тому, что было: будь?
Впрочем, может быть, в таком пренебрежении к школярским датским справочкам заключается авторское чувство стиля, понимание концепции “Полного собрания сочинений и писем”? Меня, как читателя, этот нюанс концепции пока не удовлетворяет. Огорчает и то, что и во вводной статье, и в аннотации, и в приложениях Жуковский ни разу не был назван Василием Андреевичем — авторы предпочли лаконическую, но не всегда выразительную форму “В. А. Жуковский”.
Среди стихотворений, помещенных в первом томе, немало полузабытых, не включенных в послереволюционные издания. В этих стихах — в особенности, в юношеских торжественных политических одах — вполне отразилась верноподданническая психология Жуковского, поэта-охранителя, поэта, лояльного к властям. Именно такой Жуковский много лет спустя мог вносить политкорректные исправления в пушкинские строфы. В ранней гражданственной лирике молодой Жуковский, уже тяготевший к романтизму, умел восхищаться монаршьими добродетелями с гораздо большим политическим тактом, чем мятежный Державин. В 1799 году Жуковский писал:
Цветет обилие повсюду!
На тучных пажитях, лугах
Стада бесчисленны пасутся;
Покрыты класами, поля
Струятся, как моря златые;
Весельем дышащ, земледел
При полных житницах ликует.
Там села мирные мои;
Там грады крепкие, цветущи;
Москва, Петрополь и Казань,
На бреге быстрых рек, пенистых
Главы подъемлют к облакам.
“Отлично” по политкорректности, наши поклоны за благонамеренность, талантливого исполнения которой в литературе всех веков было немного. Все, что было талантливого в поэзии русских охранителей, исправно замалчивалось в Двадцатом веке.
По первому тому видно, как период ученичества сменился в поэзии Жуковского периодом вдохновенного зрелого мастерства, за которым последовали годы литературного утомления, растворения в благородной миссии поэта-переводчика. Есть у Жуковского и вечно злободневные краткие, афористические стихотворения. В 1814 году Василий Андреевич пишет восьмистишие “Что есть закон?”. Это нехарактерный для Жуковского, но образец талантливой социальной сатиры:
Закон — на улице натянутый канат,
Чтоб останавливать прохожих
средь дороги,
Иль их сворачивать назад,
Или им путать ноги.
Но что ж? Напрасный труд!
Никто назад нейдет!
Никто и подождать не хочет!
Кто ростом мал —
тот вниз проскочит,
А кто велик — перешагнет!
Это стихотворение Жуковского в ближайшее время может стать широко известным — и не в последнюю очередь благодаря публикации в “Полном собрании…”. Поэт фиксирует наш вечный сюжет — пренебрежительное отношение к закону. Мы порой забываем, что и во всевластии закона есть своя опасность. Опасность появления общества сутяжничества… Однако у нас и в 1814 году, и сейчас “закон, что дышло” и нам вольно тешить себя иллюзией, что с установлением правового порядка многое изменится к лучшему. Изменится ли? “Никто и подождать не хочет…”
Творчество Жуковского дорого нам, как “хорошее слово” русского романтизма. Сейчас, в эпоху интеллектуальной стандартизации, в эпоху механизированного наступления против всякого романтизма, это собрание сочинений является настоящим поступком. Романтики — и такие заслуженные, как Жуковский — сейчас ходят не в героях. Первый том “Полного собрания сочинений…” предлагает нам пересмотреть этот порядок вещей. Талантливая поэзия (а ведь нас ждут еще тома поздних стихотворений, да еще, самое важное, баллад и элегий) порой бывает убедительнее окружающей нас реальности. И уже сентиментальнейший образ сиротки 1813 года кажется нам близким и насущным:
Едва она узрела свет,
Уж ей печаль знакома стала;
Веселье — спутник детских лет –
А ей судьба в нем отказала.
В семье томилась сиротой;
Ее грядущее страшило…
Но Провидение хранило
Младенца тайною рукой.
Уже по этому отрывку ясно, как умел Жуковский заинтриговать “чувствительное сердце” читателя нехитрым сюжетом в стихотворной упаковке. В балладах эти возможности поэта проявятся с еще большим блеском, но и “Сиротка” трогательна и таинственна.
Нельзя умолчать и о комментариях, помещенных в приложении к тому. Под комментарием к каждому стихотворению стоит авторская подпись — А. Янушкевича, В. Кошелева, О. Лебедевой, Э. Жиляковой… И очевидно: Жуковский мобилизовал под свои знамена значительные литературные силы, комментарии получились интересными, поскольку вписываются в длинный ряд комментариев к русской классической литературе. В этом ряду они и существуют, построившись на множестве перекрестных перекличек.
Затеяли полное собрание сочинений и писем Жуковского. Вышел первый том собрания. Это неординарное и приятное событие в нашей литературной жизни. Уже сейчас том прочитали, о нем спорят — и это не только спор об издании А. Янушкевича, но и спор о Жуковском, спор, могущий оказаться всячески продуктивным.
