ОБЩЕСТВО

Об авторе | Лев Семенович Симкин — доктор юридических наук, профессор, автор многих научных публикаций, а также исторических исследований «Американская мечта русского сектанта», «Полтора часа возмездия», «Коротким будет приговор», «Его повесили на площади Победы», «Собибор/Послесловие», «Как живые. Образы “Площади революции” знакомые и забытые», «Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков», «Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница». Постоянный автор «Знамени».

Лев Симкин

Затворники Альтоны

3 мая 2025-го, в канун 80-летия Победы, газета «Таймс» опубликовала сенсационный материал¹. В качестве сенсации была представлена запись интервью 1977 года, которое старый эсэсовец Бруно Штреккенбах, умирая от рака горла, дал журналисту Герду Хайдеману. После смерти журналиста его архив — больше ста тысяч фотографий и свыше семи тысяч папок с документами — был передан Гуверовскому институту при Стэнфордском университете. Сенсация же заключалась в том, что эта запись проливает свет на один из центральных вопросов Холокоста — кто и когда принял так называемое «окончательное решение еврейского вопроса».

Вряд ли кому-то надо объяснять, что этим эвфемизмом обозначалось уничтожение еврейского населения Европы. А вот кто такой Бруно Штреккенбах — для широкой публики малоизвестная фигура, — объяснить следовало бы. Группенфюрер СС Бруно Штреккенбах с мая 1940 по декабрь 1942 года занимал пост начальника I управления, занимавшегося кадровыми вопросами в Главном управлении имперской безопасности (РСХА). Должность большая, но не слишком. Однако, как рассказал газете обнаруживший запись интервью профессор истории Абердинского университета Томас Вебер, на судебных процессах над эсэсовцами в 1950-х годах многие обвиняемые называли Штреккенбаха третьим в своей цепочке командования, уступавшим только Гитлеру и Гиммлеру. Третьим лицом — получается, Рейнхард Гейдрих не в счет.

Впрочем, главный вопрос другой: что же нового можно узнать из рассказа Штреккенбаха? Если коротко, то вот оно, это новое — в его ответе на вопрос интервьюера:

— Был ли Гитлер инициатором, знал ли он, отдавал ли приказ (об окончательном решении еврейского вопроса. — Л. С.)?

— Лично я должен вам сказать: я просто не могу себе представить, чтобы кто-либо, кроме Гитлера, начал бы все это по собственной инициативе.

По словам профессора Вебера, утверждение Штреккенбаха о том, что первый приказ исходил от Гитлера, имеет историческое значение. Не спешите выражать недоумение, мол, неужели кому-то это могло быть еще не ясно? Да, представьте себе, не ясно. У многих и вовсе остаются сомнения, а существовало ли вообще решение об уничтожении евреев. Уничтожение-то было, но было ли давшее ему старт решение?

Полтора десятилетия назад я три месяца провел в архиве Мемориального музея Холокоста в Вашингтоне и не раз задавал этот вопрос работавшим там историкам. Английский исследователь Холокоста Мартин Дин уверял меня, что единого «окончательного решения» не существовало, а то, что было, принималось по частям — с весны 1941 до лета 1942-го, и исполнялось по частям: евреев убивали в разное время, в течение всей войны. Не исключено, что «окончательное решение» поначалу было просто прозрачным намеком Гитлера, понятным тем, кому он был адресован. Ведь все они, и Гиммлер прежде всего, были морально к такому решению готовы, и дальнейшее уже зависело от их инициативы. На мой вопрос, а как же знаменитый немецкий орднунг, он напомнил о множестве параллельных ведомств государственной безопасности, которые хотя и кооперировались, но в то же время соперничали друг с другом.

Ни один из главных помощников Гитлера в ходе послевоенных допросов не упоминал о существовании приказа о поголовном уничтожении евреев. Некоторые историки полагают, что его и не было. В каком смысле не было? Не было в письменном виде? Или же вовсе не было?

Письменных приказов Гитлер не любил, предпочитая давать устные распоряжения, особенно по столь деликатным вопросам. Единственный известный приказ такого рода касается начавшихся в первый день Второй мировой войны массовых убийств больных. На его основании было убито от 70 до 80 тысяч пациентов психиатрических лечебниц в Германии, около трех тысяч детей в спецшколах и интернатах. Впоследствии созданная для их уничтожения группа (под кодовым наименованием «Программа Т-4») была брошена Гитлером на истребление евреев.

«Окончательное решение» — никому не известно, действительно ли это выражение с момента своего возникновения имело тот же смысл и получило ли столь широкое употребление в Третьем рейхе, как сейчас принято думать. В документах оно встречается исключительно редко. «Охотник за нацистами» Симон Визенталь уже в восьмидесятые годы обратился к бывшему гитлеровскому министру Альберту Шпееру с вопросом, когда тот впервые услышал это выражение. Только после войны, — ответил Шпеер, уточнив, что ни Гитлер, ни Гиммлер его не употребляли. Геринг, правда, употреблял, по крайней мере, единожды — 31 июля 1941 года, давая Гейдриху поручение «предоставить план по окончательному решению еврейского вопроса», но сам план остался не известен.

Все это, на первый взгляд, отвечает выводу другого британского историка — Ричарда Эванса — о том, что «не существовало точно сформулированного приказа; Гитлер устанавливал общие рамки действий, Гиммлер истолковывал их на свой лад, а офицеры СС на местах, ссылаясь на него, действовали по собст­венной инициативе». С ним можно было бы согласиться, кабы не одно «но» — уничтожение советских евреев, всех, включая женщин и детей, началось одновременно, практически сразу после вторжения немцев в Советский Союз. Без приказа такое вряд ли могло случиться.

Начало Холокоста принято отсчитывать с января 1933 года, прихода Гитлера к власти. Реже его относят к ноябрю 1938 года, к Хрустальной ночи. Еще реже — к декабрю 1941 года, к началу работы газовой камеры в кузове грузовика в концлагере Хелмно. Иногда — к январю 1942 года, Ванзейской конференции, которую принято связывать с принятием «окончательного решения». Никто не ведет отсчет с 22 июня 1941 года. А ведь настоящая беда, назови ее греческим ли словом «холокост» (всесожжение), древнееврейским ли «шоа» (катастрофа), началась именно тогда. В день, когда германская армия и идущие следом за нею отряды убийц из айнзатцгрупп перешли советскую границу. До этого дня евреев Европы преследовали, изгоняли из домов, отнимали имущество, но не убивали — в таком масштабе не убивали.

Не только приказ, сами айнзатцгруппы — карательные соединения, созданные по инициативе Гейдриха для уничтожения на оккупированных территориях «политических врагов рейха», окружала полная секретность. Настолько полная, что брат Геринга Альберт, по его словам, впервые узнал о них от рейхсмаршала лишь летом 1942 года.

На Нюрнбергском процессе группенфюрер СС Отто Олендорф, начальник айнзатцгруппы D (всего их было четыре — А, В, С и D, разделившие между собой фронт по географическому принципу), свидетельствовал, что приказ Гейд­риха и Гиммлера о ликвидации евреев был услышан им 17 июня 1941 года. Причем не от кого иного как от начальника первого отделения РСХА Бруно Штреккенбаха.

В этот день Гейдрих собрал у себя офицеров айнзатцгрупп для подготовки к вторжению в Советский Союз — государство, где, по его словам, «господство евреев безраздельно». Согласно показаниям бригаденфюрера СС Эрвина Шульца, данным им в 1948 году американскому военному трибуналу и вошедшим в приговор по его делу, Гейдрих приказал «предпринять все меры против евреев». «Все меры» — присутствующим не надо было объяснять, какое содержание вкладывалось в эти слова.

Интересно, что в тот самый день, когда эсэсовцы собрались у Гейдриха, 17 июня 1941 года, начальник советской внешней разведки Павел Фитин докладывал Сталину информацию, полученную от гауптштурмфюрера СС Вилли Лемана, сотрудника гестапо и советского агента. В его донесении в центр содержалась точная дата нападения на СССР.

Когда в 1963 году в Ганновере судили оберштурмбанфюрера СС Отто Брадфиша из айнзатцгруппы B, он дал показания о слышанных им словах Гиммлера о том, что приказ об истреблении евреев исходил лично от Гитлера. Эрвину Шульцу, согласно его показаниям в американском трибунале, о приказе фюрера не было известно. Зато его старый друг Штреккенбах, с которым он встретился в конце лета 1941 года, был в курсе событий. И при встрече поинтересовался, как приказ исполняется.

35 лет спустя Штреккенбах поделился с Хайдеманом услышанным тогда от Шульца. Тот, по словам журналиста, рассказал ему о массовых расстрелах евреев на Западной Украине и испытанном им от участия в командовании этими расстрелами «дискомфорте» («Шульц дрожал»). На вопрос Шульца, что ему делать, Штреккенбах ответил: «Мы вообще ничего не можем сделать. Вы знаете — это был приказ».

Разговор с Шульцем произвел на него столь сильное впечатление, что он направился прямиком к своему непосредственному начальнику. «Гейдрих… сел за этот большой стол для совещаний, который у него был, и сказал: “Замолчи, Штреккенбах. Теперь слушай меня очень внимательно. Держи рот на замке. Не вмешивайся. Это приказ фюрера, для нас всех. Он выбрал СС для выполнения этого приказа. Ни рейхсфюрер, ни я ничего не могли с этим поделать”».

…Поясню, почему эта публикация вызвала у меня такой интерес. Мне, как говорится, было с чем ее сравнивать — а именно с материалами уголовного дела по обвинению Бруно Штреккенбаха, легально скопированными в одном из российских архивов сотрудниками вашингтонского музея Холокоста. Так вот, в его собственноручных пояснениях, датированных 1948 годом, было куда больше подробностей всей этой истории, нежели в интервью Хайдеману. Свои записи, приобщенные к материалам дела, Штреккенбах делал не торопясь, в тюрьме на Лубянке (как он туда попал, расскажу позже), и от описываемых событий его отделяло не так много времени. Фотокопии с ними лежат в открытом доступе, любой желающий может с ними ознакомиться, для их получения не нужно никаких официальных писем и разрешений. Но западные военные историки, с которыми всегда можно столкнуться в архиве музея, как правило, владеют немецким языком и редко — русским, и потому огромные массивы информации остаются без их внимания.

Кое-что из дела Штреккенбаха опубликовано мною в книге об обергруппенфюрере СС Фридрихе Еккельне, повешенном в 1946 году по приговору советского военного трибунала, — «Его повесили на площади Победы». Впрочем, сенсации вслед за ее выходом не последовало, хотя там приведен, в частности, этот пассаж из показаний Штреккенбаха, имеющий непосредственное отношение к теме нашего разговора.

«С началом похода на Россию мероприятия против евреев вошли в новую стадию. Был отдан приказ о широкой ликвидации евреев. Мне не совсем ясно, от кого исходила эта инициатива. По заявлению Гейдриха, об этом высказался сам фюрер на одном из совещаний: что он намеревался разрешить основательно вопрос о евреях в Европе, а ликвидация евреев во время войны не произведет большой сенсации во всем мире».

От себя добавлю, у Гитлера были все основания так полагать. В то время для евреев Европы, по словам Хаима Вейцмана, будущего президента Израиля, мир разделился надвое: на места, где они не могли жить, и места, куда они не могли попасть. Вполне реальным был обсуждавшийся в 1940 году руководством рейха план «Мадагаскар» о переселении на этот остров с не самыми благоприятными климатическими условиями европейских евреев, чтобы те под полицейским надзором занимались сельским хозяйством.

«Этот приказ, — продолжал Штреккенбах, — хотя и держался в секрете, вскоре стал повсюду известен и вызвал большое возбуждение, так как имелось много людей, которые были с ним не согласны». И уточнил (в других показаниях): «Распространились слухи о приказе, что вызвало большое возмущение. Были люди, которые нашли его бесчеловечным и неумным».

Ну насчет бесчеловечности он явно преувеличивал, его сослуживцев это вряд ли могло волновать. Хайдеману он привел другие мотивы своего несогласия. «Либо это нужно делать систематически, — сказал Штреккенбах Гейдриху, — и относительно всех 15 или 16 миллионов евреев, либо не делать вообще — ликвидация нескольких сотен тысяч ничего не решит». Стало быть, он критиковал нацистских вождей вовсе не за бесчеловечность, а за непоследовательность и половинчатость в решении «еврейского вопроса».

Примерно то же самое, согласно его показаниям на следствии, он высказал во время встречи с Гиммлером в его резиденции в Житомире в июле 1942 года: «для разрешения еврейского вопроса было бы достаточно Нюрнбергских законов, пусть на то и потребовалось бы около 50 лет». И даже привел обоснование своего отличного от позиции партии мнения: «Если нас не удерживает от использования средневековых методов достигнутая нами культура и цивилизация, то по крайней мере этому должно воспрепятствовать наше благоразумие, так как нет смысла в ликвидации небольшой части евреев, пока в остальном мире их большое количество, и они имеют достаточный авторитет, чтобы повлиять на общественное мнение».

Его аргументы (если они в самом деле были высказаны) не возымели действия. «После этого Гиммлер был со мною особенно резок и заявил мне: эти решения имеют историческое значение, которого мне не понять. Кроме того, я слишком мягок, чтобы понять эту жестокость… Гиммлер отпустил меня очень немилостиво. С этого момента я больше не был у него на докладе».

Вероятно, Штреккенбах был не один такой сомневающийся. Есть сведения, что шеф гестапо Мюллер не сочувствовал «окончательному решению еврейского вопроса» в том виде, в каком оно происходило. Может быть, даже это внутреннее несогласие части соратников было причиной того, что начальники говорили с ними немного завуалированно. Возможно, не желали, чтобы сведения просочились вовне. Свой план нацисты пытались скрыть не только от внешнего мира, но и от немцев — в Германии официально считалось, что евреев депортируют на восток для работы на новых территориях. И в приказах прямо не писали, что речь идет об уничтожении всех евреев. Исполнители приказов умели читать между строк.

Евреев-военнопленных начали убивать на основании подписанного Кейтелем 6 июня 1941 года «Приказа о комиссарах», где о евреях ни единого слова. Приказом предписывалось уничтожать «комиссаров» «после проведенной сортировки». Подмена понятий «комиссары» — «евреи» произошла как бы сама собой. Следующим шагом стало уравнивание евреев и партизан. Гиммлер говорил 6 июля 1941 года, когда и партизан-то никаких еще не было, что «всех евреев следует считать партизанами». «Война против партизан, — десять дней спустя вторил рейхсфюреру сам фюрер, — имеет свои преимущества. Она позволяет нам уничтожать всех, кто нам противостоит». Словом, все комиссары и партизаны — евреи, а все евреи — комиссары и партизаны. И еще саботажники.

В директиве Гейдриха от 2 июля 1941 года, адресованной высшим фюрерам СС и полиции безопасности в зоне военных действий на территории СССР, говорилось: «Подлежат экзекуции… евреи — члены партии и занятые на государственной службе, а также прочие радикальные элементы (диверсанты, саботажники, пропагандисты, снайперы, убийцы, поджигатели и т. п.)».

Что ж, саботажники так саботажники — убийство оставшихся в оккупированном Киеве 33 тысяч евреев (стариков, женщин и детей) в Бабьем Яре было представлено вермахтом и СС как возмездие за якобы совершенную ими диверсию (взрывы на Крещатике).

Что же касается айнзатцкоманд, те начали убивать всех евреев, невзирая на «партийность», пол и возраст. Где бы ни появлялись, первым делом с помощью местных информаторов идентифицировали евреев, отправляли их на сборные пункты, а оттуда вели или везли на грузовиках к месту казни, где уже были приготовлены траншеи, либо жертвы должны были рыть себе могилы сами.

В больших городах евреев отделяли от остального населения и загоняли в гетто с нечеловеческими условиями. Но это было лишь временной передышкой. «Население гетто вымерло бы самое позднее лет через сорок, если учесть, как стремительно оно сокращалось от голода, болезней и непосильного принудительного труда… — писал Станислав Лем в своей “Провокации”. — Следовательно, выбор кровавой развязки не был продиктован ничем, кроме желания убивать».

Одним из «источников» национал-социализма, наряду с «Майн кампф», было «Письмо к солдату Гемлиху о сущности еврейского вопроса», написанное «офицером-воспитателем» Гитлером 16 сентября 1919 года. Конечной целью правительства, — говорилось в нем, — должно стать «уничтожение всех евреев».

То, что теперь называют «Холокостом от пуль», не было «инициативой с мест» и началось летом 1941 года не само собой, а по приказу, в развитие которого ближе к концу года — после контрнаступления Красной армии под Москвой, нападения Японии на Перл-Харбор и объявления Германией войны США — принято решение о строительстве лагерей смерти для европейских евреев. Блицкриг провалился, план германского мирового господства откладывался, и Гитлер решил сосредоточить усилия на еще одной цели затеянной им войны — уничтожении евреев. Цели эти между собой конкурировали — тысячи боеспособных эсэсовцев в тылу, не на фронте, выслеживали своих жертв по всему континенту, массовые железнодорожные перевозки людей в лагеря смерти за­трудняли снабжение армии.

«Гитлеровскую юдофобию можно рассматривать только как клинический феномен, потому что все гитлеровские обоснования этой ненависти вроде общееврейского заговора ради уничтожения “арийцев” — не просто заблуждения, но параноидальный бред, — пишет немецкий историк Себастьян Хафнер в книге “Некто Гитлер. История одного преступления”. — Не исключено, что это была фантастическая, бредовая рационализация маниакального, болезненного желания убивать, уничтожать, рушить. Во всяком случае, никакими фактами зловещий общееврейский заговор не подтверждается. “Мировое еврейство” не просто не имело тех мрачных планов, которые приписывал ему Гитлер, — у него в принципе не было общих целей. Как раз во времена Гитлера оно было так раздроблено и так разнонаправлено во всех своих тенденциях, как никогда…»

Желание убивать… Холокост возник как часть нацистского представления о построении чистого с расовой точки зрения арийского мира, в котором евреям не было места, но с не меньшей последовательностью нацисты убивали и других. Почти сто тысяч немцев стали жертвами упоминавшейся выше «Программы Т-4». О расстрелах польской интеллигенции, к которым также приложил руку Штреккенбах, речь еще впереди. Рассказ о почти двух миллионах погибших к тому моменту советских военнопленных вне моего повествования. Холокост — это ведь не только про евреев…

Бруно Штреккенбах родился в 1902 году в Гамбурге в семье таможенного чиновника. «В 1919 году окончил гимназию, — рассказывал он следователю, — и добровольно вступил рядовым в 6-й пехотный полк рейхсвера, откуда в ноябре был отчислен за неимением возможности получить офицерское звание». И на войну не успел — закончилась раньше, и офицером не стал. Зато вместе с ветеранами сразу после демобилизации в марте 1920 года участвовал в Капповском путче против демократического правительства веймарской Германии, о чем, правда, на следствии умолчал. Рассказал лишь, что в начале 1920-х входил в «Вервольф — союз немецких фронтовиков», ставивший своей целью «идеологическое воспитание немецкой молодежи в национальном и социальном духе» и «борьбу с международной финансовой олигархией». На гербе у «вервольфов» был белый щит с черной надписью: «Кто не с нами, тот против нас». Между прочим, этот лозунг был популярен в Советской России в первые годы после Октябрьской революции, его нынче часто повторяют на выпускаемых Императорским фарфоровым заводом копиях чехонинских агитационных тарелок.

Последующие десять лет ничего примечательного: Штреккенбах работал оптовым торговцем, пробовал себя в рекламе, торговал автомобилями.

В марте 1931-го стал членом НСДАП. «Вступил в партию, так как считал, что буду оказывать помощь родине», — так он объяснял свой поступок в своем последнем слове в советском суде. «Это было прекрасное время. Прекрасное время», — сказал он Хайдеману. Еще бы не прекрасное: захват власти нацистами предоставил ничего не достигшим молодым людям такую карьеру, о какой они и мечтать не могли.

Осенью 1932 года вступил в 28-й штандарт СС (Гамбург) и вскоре был повышен до звания штурмбанфюрера. «В качестве командира СС я проводил обучение своих подчиненных, одновременно выполняя задания по охране партийных собраний и срыву собраний политических противников НСДАП — коммунистов и социал-демократов». Поднакопив опыта, был готов к новым свершениям. После того как Гитлер пришел к власти в 1933 году, Гиммлер привез Штреккенбаха в его родной Гамбург, чтобы представить публике нового главу местного гестапо.

«Совершенно неожиданно для самого себя в октябре 1933 года рейхсфюрером Гиммлером я был снят с занимаемой мною ранее хорошей должности и назначен после четырехнедельного предварительного срока работы в Мюнхене на должность начальника политического отдела гамбургской полиции» (из собственноручных показаний от 17 июля 1951 года, перевод с немецкого). Таким образом, новому назначению предшествовало краткое обучение полицейской премудрости в полицейском управлении Мюнхена, где в то время трудился будущий шеф 4-го отдела РСХА (гестапо) Генрих Мюллер.

Характеристика этого деятеля, как и некоторых других персонажей «Семнадцати мгновений весны», обнаружилась в данных на следствии многостраничных пояснениях Штреккенбаха — по вопросам, не имевшим значения для обвинения, но интересовавшим советскую разведку и контрразведку. В них он подробно рассказывал о характере своей работы, давал характеристики сослуживцам — эсэсовским бонзам, делился именами и приметами агентов. Вот что он пишет о Мюллере: «Он был фанатическим работником, правда, очень ограничен. Знал хорошо лишь свою службу. Строг по отношению к себе и другим. Имеет очень хорошую память... Бесцеремонен. Причисляет себя к влиятельнейшим лицам». Сам Штреккенбах со временем стал лицом куда более влиятельным. Покуда же, в 1933–1936 годах, он — начальник гамбургской тайной политической полиции, а в последующие три года — инспектор полиции без­опасности Х военного округа (Гамбург).

«Еврейский вопрос», которым Штреккенбаху приходилось заниматься «по должности», в ответе следователю он назвал «нерадостным делом». По словам Штреккенбаха, как только в 1933 году началось удаление евреев из официальных учреждений, сомнительные личности, подвизавшиеся около партии, стали требовать от евреев продажи принадлежащих им предприятий на выгодных для них условиях и при этом — против его воли — использовали полицейских. Некоторые на этом обогатились.

«Положение, которое я там застал, было тяжелым, а потому моей основной задачей являлось навести порядок». Штреккенбах говорил о себе как о стороннике законности. Правда, весьма своеобразном. До поры нельзя было прибегать «к вымогательству показаний посредством жестокого обращения с подследственными, поэтому часто следствие не имело успеха». В 1935 году разрешили применение 25 палочных ударов (с разрешения врача), и отчетность изменилась к лучшему. Но он не допускал «беззаконных избиений заключенных», когда из них выбивали ложные показания, от которых они в суде могли отказываться. По счастью, с приходом Гитлера к власти значительно упростилось судопроизводство — с принятием чрезвычайного закона «Об охране народа и государства» лица, заподозренные в антигосударственной деятельности, без суда направлялись в концлагеря.

«Я не творил произвола и жестокости, а, наоборот, там, где мне приходилось сталкиваться с подобным, выступал против них, хотя тем самым создавал для себя трудности, которых мог бы избежать, если бы молчал. Теперь я часто думаю, что в то время можно было бы гораздо энергичнее выступать против ошибок и непорядков, но, учитывая существовавшую в то время обстановку, результат сводился бы к нулю», — этими словами заканчиваются его пояснения от 12 июня 1945 года. Непонятно только, отчего за начальником гамбургского гестапо закрепилась репутация человека безжалостного.

На вопрос следователя, чем еще занималось возглавляемое им отделение гестапо, он, в числе прочего, назвал «подавление нежелательных организаций — масонских лож и религиозных сект. Особенно “Исследователей Библии” — секты религиозных фанатиков, одурманенных религиозной химерой».

Впрочем, в гестапо не жаловали и верующих христиан. Забегая немного вперед, скажу, что спустя несколько лет, во время службы в центральном аппарате СД, Штреккенбах требовал от сотрудников выхода из церкви. «Необходимым условием для повышения по службе был выход их жен и детей из церкви, — сообщал следователю служивший тогда в берлинском гестапо оберфюрер СС Фридрих Панцингер, допрошенный по делу Штреккенбаха 2 февраля 1948 года. — Мне известно, что подобные требования нередко вносили раздор в семьи. (Легко можно себе представить, как страдали богобоязненные фрау. — Л. С.) На одном из совещаний Штреккенбах сказал: если сотрудник государственной полиции не в состоянии разрешить церковный вопрос у себя дома, то он непригоден для работы в полиции безопасности».

С началом Второй мировой войны Штреккенабах возглавил айнзатцгруппу, следовавшую в Польшу за 14-й армией, это был первый опыт использования эсэсовских карательных отрядов. По окончании военной кампании в Польше он стал руководителем полиции безопасности и СД в образованном на большей части оккупированной страны «генерал-губернаторстве», отныне — части рейха, и начал волну гонений на польскую интеллигенцию.

6 ноября 1939 года профессора Ягеллонского университета в Кракове были вызваны в одну из аудиторий на ознакомительную лекцию о планах немецкой администрации. Там их обвинили в том, что они начали учебный год без согласования с оккупационными властями, и объявили, что все будут отправлены в концлагерь Заксенхаузен. Следом, в ходе так называемых «акций умиротворения», были арестованы и вскоре убиты тысячи польских интеллектуалов.

«По поручению фашистских главарей Гиммлера и Гейдриха, — говорится в приговоре военного трибунала от 18 февраля 1952-м, — Штреккенбах в 1939 году укомплектовал отборными фашистскими кадрами полицию, которая проводила репрессии против антифашистов на оккупированной территории Польши, принудительно заключив в гетто около 20 тысяч евреев. Заключены в концлагерь 183 профессора города Кракова, 26 из которых, не выдержав издевательств, погибли в лагере».

В мае 1940 года Штреккенбах получил повышение — возглавил 1-е управление (кадров) РСХА. Сослуживцам главный кадровик запомнился постоянным желанием выслужиться перед начальством. Скажем, во исполнение призывов Гиммлера «усилить идеологическое образование» сотрудников Штреккенбах создал специальный отдел по национал-социалистическому обучению. В центре «обучения» был еврейский вопрос, особое внимание уделялось изучению расовой теории и принятым в 1935 году на ее основе Нюрнбергским законам. По результатам политзанятий проводились экзамены — кто их не выдерживал, не получал повышения по службе.

Спустя год по приказу Гейдриха Штреккенбах приступил к формированию айнзатцгрупп для участия в нападении на СССР. «Мне стало известно о подготовке войны против Советского Союза в мае 1941 года, когда я получил задание составить список всех говоривших по-русски сотрудников полиции безопасно­сти и СД, — говорил Штреккенбах в своих показаниях следователю НКВД 2 февраля 1948 года. — Одновременно мне было сообщено число требуемых оперативных групп (айнзатцгрупп. — Л. С.)». По свидетельству Панцингера, Штреккенбах подбирал кадры из числа опытных полицейских, отдавая предпочтение тем, кто отличался радикальными установками и твердым характером.

Думаю, Штреккенбах ответственно подошел к отбору и распределению будущих убийц. Брал пример с Гиммлера, который был весьма озабочен вопросом нахождения подходящего исполнителя для каждого задания и так же придирчиво подбирал людей на ключевые посты в полицию и СС.

В том же мае 1941-го в школе пограничной полиции в городе Претце были собраны две тысячи человек, подобранных им из кадров СД, гестапо и криминальной полиции. Штреккенбах ознакомил их с привезенной из Берлина инструкцией, определяющей «круг особых задач айнзатцгрупп СС на территориях России». Придется убивать. Кого убивать, объяснили: главное — «еврейский вопрос».

И они с поставленной задачей справились. К концу 1941 года айнзатцгруппы отчитались об убийстве миллиона (!) человек, первого — из шести миллионов жертв Холокоста. Между тем их численность была не столь уж велика — примерно три тысячи отборных убийц.

Заслуги Штреккенбаха оценили: 9 ноября 1941 года ему было присвоено звание группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции. После покушения на Гейдриха и его смерти 4 июня 1942 года в Праге полномочия по руководству РСХА временно взял на себя сам Гиммлер, но фактически от его имени в течение полугода всем заправлял Штреккенбах, все приказы рейхсфюрера передавались через него. «Гиммлер всегда связывался с управлением безопасности только через меня», — говорил он Хайдеману.

Смертоносная эстафета была передана выстроенным за эти полгода лагерям смерти, построенным в рамках «Операции Рейнхард» — Белжецу, Собибору и Треблинке, где в конце концов убили два миллиона евреев.

Однако после того, как Штреккенбах столько времени де-факто исполнял обязанности начальника РСХА, в январе 1943 года Гиммлер назначил на этот пост не его, а Эрнста Кальтенбруннера. Штреккенбах, по-видимому, воспринял это решение как личное оскорбление. Тем не менее, в своих показаниях на следствии объяснял свой уход с высокой должности в войска СС не обидой, а расхождениями с «линией партии».

Правда, другой пленный эсэсовский генерал — Фридрих Панцингер, тоже находясь в советской тюрьме, в своих показаниях опровергал коллегу. По его словам, причинами ухода Штреккенбаха не могли быть политические разногласия с Гиммлером, иначе он так быстро не продвинулся бы до командира эсэсовской дивизии. И в самом деле, перейдя на службу в войска СС в звании обер-лейтенанта, после трехмесячной подготовки в танковой школе в Вюнсдорфе весной 1943 года он стал командиром противотанкового дивизиона, а спустя еще три месяца уже в генеральском чине командовал кавалерийской дивизией. Поступление в войска людей, занимавших достаточно высокое положение в СС, иногда случалось, и они начинали службу в боевых частях с младших офицерских чинов, и дальше их повышали, но чтобы без боевого опыта сразу в комдивы — такого не бывало.

Последний год войны Штреккенбах — командир 19-й Латышской добровольческой дивизии СС. Латвийские легионеры не только участвовали в боях с Красной армией, но и использовались командованием СС для проведения массовых расстрелов. Силами дивизии было угнано 60 тысяч мирных жителей, в основном женщин и детей, их имущество разграблено, домашний скот реквизирован.

Уже когда Рига была взята советскими войсками, войска 6-го армейского корпуса СС, в состав которой входила 19-я дивизия СС, продолжала удерживать оборонительные позиции. Командующий корпусом Вальтер Крюгер, вместе с которым Штреккенбах злодействовал еще в начале войны в Польше, даже после капитуляции Германии пытался с тремястами солдатами, прячась по лесам, пробиться в Восточную Пруссию, а, будучи обнаруженным красноармейцами, застрелился.

Штреккенбах, в отличие от него, не стал упорствовать и 9 мая 1945 года сдался передовым частям 130-го Латышского стрелкового корпуса Красной армии. В мундире унтер-офицера, на который предусмотрительно сменил свой генеральский китель. В чем признался на первом же допросе после того, как был узнан.

…О нем не было слышно в течение десяти лет. Предполагали, что Штреккенбах погиб. А он был в плену. Его вполне могли судить сразу после войны — по всем своим регалиям и совершенным злодействам Штреккенбах вполне подходил для того, чтобы стать фигурантом одного из публичных процессов и быть повешенным на площади одного из тех городов, где они проходили. Но его дело дошло до суда лишь через семь лет. Почему так? Может, оттого что Штреккенбах много интересного рассказал на следствии. А к моменту суда над ним действовал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года «Об отказе от смертной казни». Приговором Военного трибунала Московского округа от 18 февраля 1952 года Бруно Штреккенбах был приговорен к 25 годам исправительно-трудовых лагерей. Впрочем, ни в какой лагерь он этапирован не был, видно, спохватились, что его нельзя допускать к другим военнопленным, и определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 апреля 1952 года наказание в ИТЛ было заменено на тюремное заключение. Согласно западным источникам, наказание отбывал во Владимирской тюрьме. Но вышел оттуда не в 1970 году, как должен был, а пятнадцатью годами раньше.

В сентябре 1955 года в Москву прибыл Конрад Аденауэр, чтобы добиться освобождения последних немецких военнопленных. К тому моменту большая часть из двух миллионов пленных была уже репатриирована. Репатриации не подлежали те из них, кто был осужден за военные преступления. Таковых, согласно заявлению ТАСС от 5 мая 1950 года, вместе с больными, оставалось 13 546 человек.

Приведу любопытный эпизод из его воспоминаний². Первая встреча с советским руководством началась с выступления министра обороны Николая Булганина о чудовищных преступлениях вермахта на территории СССР. Аденауэр ответил в том духе, «что это, разумеется, правда, однако следует помнить и о том, что и во время наступления русской армии случались “ужасные вещи”». Хрущев справедливо возмутился сказанным и, грозя Аденауэру кулаком, прокричал: «Не мы виноваты, не мы переходили границы, не мы начали эту войну». Тогда Аденауэр вскочил и тоже закричал: «А кто же тогда заключал соглашение с Гитлером, вы или я?» Как глава СССР отреагировал на его злые слова, Аденауэр умалчивает. Но, так или иначе, спустя два дня, 12 сентября 1955 года, на приеме в Кремле Хрущев и Булганин сообщили Аденауэру, что в обмен на установление дипломатических отношений с ФРГ Советский Союз готов отпустить всех военнопленных.

После чего случилось событие, благодаря Солженицыну известное как «аденауэровская амнистия». По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 28 сентября 1955 года 8877 германских граждан досрочно освободили от отбывания наказания и репатриировали в ГДР и ФРГ, а еще 749 — «как военных преступников… ввиду особой тяжести совершенных ими преступлений против советского народа» передали туда же, но без реабилитации.

Бруно Штреккенбах, судя по всему, оказался в числе первых — во всяком случае, он был досрочно освобожден из мест заключения уже 10 октября 1955 года и вскоре вместе с другими военнопленными благополучно вернулся в Гамбург — город, где родился и где начинал свою карьеру в должности начальника гестапо. Поначалу тамошней прокуратурой ему были предъявлены обвинения за действия, которые он предпринял в этом качестве (пытки одного из подследственных), но ввиду отсутствия достаточных доказательств дело было прекращено в сентябре 1956 года.

Не всем вернувшимся эсэсовцам так повезло. Служившие в Заксенхаузене Густав Зорге и Вильгельм Шуберт прибыли в ФРГ 14 января 1956 года, а 8 февраля были снова арестованы. Спустя три года, 6 февраля 1959-го, их приговорили к пожизненному лишению свободы за участие в массовых убийствах совет­ских военнопленных в концлагере.

Немецким прокурорам понадобилось почти два десятилетия, чтобы в июне 1973 года предъявить Штреккенбаху обвинение в многочисленных военных преступлениях — совершении не менее миллиона убийств. Но в 1974 году дело было приостановлено по причине слабого здоровья обвиняемого.

Три года спустя, незадолго до смерти, Штреккенбах согласился дать интервью журналисту Герду Хайдеману. Они оба родились в одном городе, Хайдеман — в 1931 году в Альтоне, пригороде Гамбурга, перед войной вошедшем в его состав. Там с XVII века селились гамбургские евреи. После 1941 года целые кварталы обезлюдели, их обитатели были отправлены в лагеря смерти, от них осталось лишь старое кладбище.

Хайдеман был человеком известным, он прославился как репортер журнала «Штерн», военный репортер. Его репортажи во время гражданской войны в Конго и Шестидневной войны в Израиле были популярны. Но главной причиной того, что Штреккенбах, ведший на старости лет затворнический образ жизни, допустил его до себя, стало другое — Хайдеман был для него «своим».

В 1970-е годы Хайдеман приобрел «Carin II», бывшую яхту Германа Геринга, и, наконец, состоял в отношениях с красавицей Эддой, дочерью Геринга и его второй жены, актрисы Эмми Зоннеман. Между прочим, рождение Эдды в 1938 году повлекло злые анекдоты о непорочном зачатии, поскольку Геринг был ранен в пах во время Пивного путча. Еженедельник Der Stürmer написал, что Эдда была зачата искусственным путем. Разъяренный Геринг потребовал наказать редактора журнала Юлиуса Штрейхера, но того спас покровительствовавший ему Гитлер. А чтобы не было обидно Герингу, стал крестным отцом девочки.

На борту бывшей яхты Геринга Хайдеман и Эдда устраивали светские мероприятия с участием сохранившихся столпов рейха, где вспоминали прошлое. Одним из почетных гостей был ближайший соратник Гиммлера генерал Карл Вольф, о котором в письменных объяснениях Штреккенбаха сказано: «Он был очень тщеславным человеком с менее чем посредственными способностями, любил роскошную жизнь». Тот самый, кто, как мы помним из «Семнадцати мгновений весны», весной 1945 года встречался в Цюрихе с Алленом Даллесом. Правда, его это не спасло — вместо того чтобы получить пост министра внутренних дел, который он выпрашивал у союзников за обещание капитуляции, дважды попадал под суд. После отставки Даллеса с поста директора ЦРУ ему пришлось посидеть в тюрьме до 1971 года по обвинению в содействии убийству около 300 тысяч евреев, депортированных не без его участия в Треблинку.

Запись интервью со Штреккенбахом Хайдеман положил в свой архив, присовокупив к другим материалам о нацизме. Профессор Вебер, знавший Хайдемана в последние годы его жизни, полагает, что журналистом двигала не нацист­ская идеология, а навязчивый инстинкт коллекционера. Этот инстинкт его и погубил.

В течение двух лет Хайдеман убеждал и в конце концов убедил основателя «Штерна» Генри Наннена выкупить имевшиеся у некоего Конрада Фишера из Штутгарта «Дневники Гитлера», якобы написанные собственноручно фюрером в 1932–1945 годах и включавшие отдельный блокнот, раскрывающий тайну перелета Рудольфа Гесса в Англию. На самом деле дневники были выполнены известным мистификатором Конрадом Куяу. По его словам, их нашли в обломках разбившегося в апреле 1945 года под Дрезденом немецкого самолета и затем тайно переправили в ФРГ из ГДР благодаря его брату, генерал-майору Национальной народной армии. Правдой было лишь то, что брат Куяу жил в ГДР, а трудился он носильщиком на железной дороге.

28 апреля 1983 года в журнале «Штерн» была опубликована первая часть дневников. Публикуя материалы, сослались на мнение английского историка Хью Тревора-Ропера, подтвердившего подлинность «Дневников Гитлера». Тираж журнала вырос на 400 тысяч экземпляров, цену подняли на 50 пфеннигов.

Первая серьезная экспертиза была проведена лишь спустя месяц после публикации. Во время переговоров о приобретении права на публикацию дневников в США специалист-почерковед из Нью-Йорка, приглашенный журналом Newsweek, пришел к однозначному выводу, что это подделка. «Это не просто подделка, — добавил он, — это еще и плохая подделка»: ее страницы изготовлены из материалов, которых во времена Третьего рейха еще не существовало.

Куяу во всем сознался, представив Хайдемана своим соучастником, с которым они поделили 9 миллионов марок, выделенных журналом на приобретение «Дневников». Журналист своей вины не признал, однако суд, продлившийся два года, обвинил обоих в мошенничестве и приговорил Хайдемана к четырем годам и восьми месяцам тюрьмы, а Куяу — к четырем с половиной годам.

После выхода из заключения Конрад Куяу открыл в Штутгарте магазин «Галерея подделок», где торговал изготовленными им и его учениками «полотнами Рембрандта, Ренуара и Пикассо». Хайдеман потерял работу и остался на обочине. До конца жизни прозябал в нищете, жил во все той же Альтоне затворником, преследуемый обвинениями в симпатиях нацизму. Собственно, поэтому мне на память и пришел фильм Витторио Де Сики по одноименной пьесе Жана-Поля Сартра, название которого вынесено в заглавие очерка — «Затворники Альтоны»: его персонаж, нацист и военный преступник, несколько лет скрывается в подвале отцовского дома в этом районе Гамбурга.

Герд Хайдеман умер в 2024 году в возрасте 93 лет, пережив Эдду на шесть лет — та умерла в 2018-м в Мюнхене, где была тайно похоронена, о ее смерти было сообщено лишь спустя три месяца.

В 1977 году в том же городе умер своей смертью Бруно Штреккенбах, так и не представ перед судом.

Да, забыл сказать, Хью Тревор-Ропер, историк, подтвердивший подлинность «Дневников Гитлера», до 1988 года работал директором газеты «Таймс» («He was a director of Times Newspapers»), той самой, чья недавняя публикация и побудила меня поделиться этой историей.

1 Hitler gave first order for Holocaust, SS commander reveals // The Times, 2025, 3 May.

2  Шаттенберг С. «Разговор глухонемых?». Культура хрущевской внешней политики и визит канцлера Аденауэра в Москву в 1955 году // Новое литературное обозрение, 2009, № 6, с. 714.