|
Об авторе | Максим Витальевич Симбирев родился в 2000 году в Саратове. Окончил Саратовский юридический колледж при СГЮА, Институт филологии и журналистики СГУ им. Чернышевского. Лауреат премии «Гипертекст», финалист литературной премии «Лицей» 2025 года. Живет в Саратове. Предыдущая публикация в «Знамени» — рассказ «Фиолетовый» (№ 11 за 2024 год).
Максим Симбирев
Два рассказа
До конечной
Гулять нельзя сидеть дома. Поставил запятую после «гулять», весна же. Добрался на маршрутке до прискучившего саратовского центра, ждал двойку до Энгельса.
На остановке девушка держала букет тюльпанов и мило прижималась к парню. Ранняя весна вдохновляла, я сам ощущал себя ранней весной, даже приоделся в кожанку. Повсюду пахло рекой, птицы пели сквозь шум машин. Темнело все позднее. Жизнь очнулась и пошла гулять по всем дорогам сразу. У главпочтамта на влажном разбитом асфальте суетились голуби.
Когда автобус приехал, я сел в последнем ряду полупустого салона. Места у окна заняты как нарочно. Долго не мог выбрать нужную музыку. Листал, листал, остановился на «Весне» Цоя. Постоянный насморк, прямо как у меня. Весна, где моя голова?
— Докуда?
— До Энгельса.
— Докуда именно?
— Не знаю. Давайте до конца.
Кондуктор протянула билет. Попался несчастливый, но неважно. Давайте до конца... Я не мог вспомнить ни одну остановку в Энгельсе. До конечной — не самая плохая идея, когда хочешь погулять подольше. Я не отличался от бабулек, которые обязательно куда-то едут. Хотя нет, они всегда называли нужную остановку: до рынка, до больницы — значит, мы все еще разные.
Захлопнулись двери, автобус потащился по свободной Московской к мосту. Я сидел неподвижно, только волосы развевал сквозняк. Один за другим проплывали купеческие дома, фонари, компании, одиночки. Когда дома прерывались на перекрестки, вдалеке мелькала Соколовая гора, на ней еще лежал снег. Слева две подружки размахивали руками, рискуя попасть мне по лицу. Я убрал в футляр наушники, глотнул колы.
— Э-э-э, туда вот чай наливают! Ну?
— Кружка?
— Ну нет же!
— Стакан?
— Да чайник, блин…
— В него воду наливают.
Играли в Элиас. По-моему, в этой игре нельзя использовать однокоренные слова. Я не мешал, меня ведь не спрашивали.
Справа услышал непонятный стук, как будто ногтями по картонке. Оттуда же пахло черешней, наверное, духами или кремом. Чуть повернулся: женские руки держали раскрытую книгу. У окна сидела девушка в сером плащике. Когда подружки громко радовались угаданному слову, она отрывалась от чтения и искоса смотрела на них. Тогда я мог лучше разглядеть ее лицо: заостренное, темные круги под глазами, в носу септум.
Я увидел, как она затрясла ногой. Хмурясь немного, взглянула на меня и сразу же вернулась к чтению. На лбу у нее просвечивалась вена, такая же была то ли у подруги детства, то ли еще у кого-то, не мог вспомнить. Она принялась накручивать на мизинец светлую прядь, и тогда я понял: каждое ее движение кажется мне совершенным.
В салон набилось много людей. Проехали памятник первой учительнице. Где-то рядом с ним в Доме кино люди смотрели старый фильм Новой волны: «На последнем дыхании», или «Хиросиму», или еще какой-нибудь. Мне тоже захотелось.
Я не мог разглядеть название книги. На верху страницы крупным шрифтом «Введение». Точно не проза. Может, она студентка медицинского? Автобус трясся, и черные строки расплывались. Я кое-как прочел предложение и полез его гуглить. «Для мужчины признать, что в его жизни присутствует страх, — значит рискнуть перестать ощущать себя мужчиной и ждать, когда его начнут стыдить окружающие». Она читала Джеймса Холлиса «Под тенью Сатурна». Последователь Юнга, как выяснилось.
Я осилил немало литературы, да и самого Юнга, но о Джеймсе Холлисе не знал. Нечасто встречал людей с книгами в автобусе, а с такой сложной увидел впервые. Может, надумал, ей просто подарили и она из уважения решила прочитать?
Я назвал ее Евой.
У высотки перед мостом зашла девчонка с цветами, завернутыми в газету. Встала возле меня. Не успел уступить место, как какой-то пацан вскочил вперед меня. Вероятно, он хотел произвести впечатление, а потом выйти за ней. Пахло розами. Я винил себя, что не могу подарить их Еве.
Когда въехали на мост, все в салоне затихли, даже подружки перестали играть и повернулись к закату. Автобус ускорился, и Ева все чаще поправляла волосы. Закат подсветил на рукаве плащика заплату. На мгновение я с чувством душевной свободы откинул голову и закрыл глаза. Открыл и увидел, что Ева опустила книгу и повернула голову вправо — смотрела в окно, приложив ладонь к стеклу. Как ребенок.
Я тоже поглядывал на Волгу, широкую, почти без границ. Небо еще вчера тянулось серой полосой, а сегодня по нему весь день бежали из города облака, точно призраки растаявшего снега.
Ева сфотографировала закат и обратилась к пацану:
— Мужчина, можете вон то окно закрыть, пожалуйста.
Не «пацан», «парень», «извините», «молодой человек», а именно «мужчина».
Пацан долго мучился, так сильно давил на ручку, что ладонь постоянно соскальзывала. Он хлюпал носом и тяжело сопел, как бычок. Стекло никак не поддавалось. Я посмеивался в надежде, что он не справится, а потом встану я и все сделаю. Но вдруг автобус качнулся — стекло задвинулось, ветер сразу стих. Почему Ева попросила закрыть окно, боялась простыть? Или понравился этот слабак?
Мост не прекращался, и я уже совсем не хотел, чтобы мы когда-нибудь оказались в Энгельсе. Мимо пролетел остров с городским пляжем, побродить бы там, пока сезон не начался. Льдины уплывали так вяло, что хотелось дать им хорошего пинка. Небо, Волга, дорога до конечной, где я ни разу не был, — все взрывалось счастьем под ребрами.
Проехали мост, и Ева, вздохнув, прислонилась плечом к стеклу и продолжила читать. По салону разлился тяжелый запах бензина. В Энгельсе зашел гитарист, заиграл «Ветер в голове». Вероятно, Еве и музыкант мешал, но она все равно протянула пятьдесят рублей. Я протянул сотню.
Интересно, до какой остановки она едет? Неужели до конечной вместе со мной? Пацан, который закрыл окно, вышел через одну после гитариста, и я выдохнул.
Открыл ленту рилсов: расстались, сошлись, подарили дорогое кольцо — скукота. Рядом сидела такая живая Ева и подолгу читала каждую страницу. Я давно не видел красоты в людях, всю осень и зиму, а теперь она передо мной, и мы даже не знакомы. Прокручивал бесконечную ленту — ничего интересного. Наконец убрал телефон и продолжил любоваться Евой.
Почему бы с ней не познакомиться? Страшно. Признался себе и осмелел. Нет, все-таки не хочется тревожить Еву. Я недостаточно хорош для нее. Может, сказать, как красиво она читала? Просто комплимент. Или что глаза у нее как два озера, в которых можно утонуть, или что кожа у нее такая нежная, можно взглядом оставить след. Тогда она точно прибьет за штамп.
Энгельс намного спокойнее Саратова, здесь шире дороги и выше фонари. Но тротуары вдоль частных домов пустовали. Мы доехали до центра, где толпилось немало высоток. Среди них торговый центр, который окружили подростки. Я подсмотрел еще предложение: «На каждом из нас лежит бремя ролей и ожиданий, представляющее собой тень Сатурна».
Почти стемнело. Объявили: «Следующая остановка — Первая школа». Ева попросила пропустить ее к выходу. У меня дернулось веко. Я жадно выпил половину колы и поперхнулся. Достал платок, вытер взмокшее лицо и высморкался. Ева уже стояла у дверей, держалась за поручень рядом с кнопкой «стоп». Не замечала меня совсем. Нужно было встать и идти за ней, за ее парфюмом, я ведь не сказал, насколько она совершенна. Хотел до конечной, но разве кто-то мешает выйти у первой школы? Вдруг Ева грубо ответит, и все сразу сломается. С другой стороны, я прямо сейчас могу познакомиться с будущей женой, и жизнь пойдет совсем иначе!
На шоппере Евы написано: «Сделаем планету чище». Она еще и экоактивистка, сто процентов. А я хотел подойти с пластиковой бутылкой колы... Глубоко вдохнул: уже подъехали к остановке.
Она вышла, поправила сумку на плече, не обернулась. Почти мгновенно скрылась из виду. Автобус со мной понесся дальше. Я закрыл глаза и вслепую допил колу. Захотел выбросить бутылку, быстрее бы доехать. Положил ее рядом, руки спрятал под мышки: взмок весь. Склонив голову к плечу, попытался уснуть, ничего не получилось.
До конечной добрались только я да водитель с кондуктором: минут через тридцать оказались на окраине. Она напоминала зону отчуждения. Очень быстро проехали Энгельс, либо я не заметил, как пролетело время.
Воздух отдавал гарью. Навигатор не работал из-за «летки». Я побрел в сторону Саратова. То и дело поднимал голову и смотрел на темнеющее небо, похожее на спрессованный лазурит. Останавливался у каждой пятиэтажки и зачем-то заглядывал в окна.
Когда дошел до набережной, залип на мигающий Саратов на другом берегу — на прошлое, где уже многое случилось. Там, среди огоньков, ужинает, а может, читает книгу другая Ева, она уже полгода как переехала обратно к родителям. Энгельс был как чистый лист. Луна слепила, когда выходила из облаков. Нужно было вернуться до утра, а то завтра дождь обещали.
Филфак
Я поступил на филфак ради девочек. Сейчас на филфаке не читают. А если и читают — единицы. Одна из этих единиц — Даша Васнецова. Моя одноклассница, ради которой я потащился изучать язык. Светленькая, худенькая, в школьной форме, всегда с книжками. Сейчас на филфаке таких мало.
Даша со мной почти не общалась. Просто не о чем было. В свои девятнадцать она, кажется, прочла всю литературу. Как она бесила. Бесила по-хорошему. Бесила из-за своей нереальности. Из-за этих интеллигентных разговоров. Это просто мечта — тихая эрудированная девочка. Бери и женись. Если бы.
Я предлагал прогуляться, проводить до дома. Приносил шоколадки и прочую дребедень. Все это было бесполезно. Она меня избегала. Еще и думала: зачем этот придурок здесь учится, если он вообще не читает?
Не читал и в школе. А зачем? Если был компьютер, если было пиво? И на первом курсе не читал. И дальше бы не читал, но Даша ведь не общается с быдлом. Да и вообще, сколько сейчас есть способов стать умнее? Любая книга полезна? Да ничего подобного! Вот заставили в школе прочесть «Войну и мир». Да после первого тома я поклялся не брать ни одну книгу в руки! Что мне от судеб Болконского, Безухова и Ростовой? Я стану умнее? Ой, простите, я погружусь в культурный контекст. Я стану человеком культуры, зная: кто кому что сделал. Да проще Санта-Барбару посмотреть.
А Даша читала все добровольно. И «Анну Каренину», и «Воскресение», и «Севастопольские рассказы», и «Детство Отрочество Юность», и «Крейцерову сонату», и «Живой труп», и «Хаджи-Мурата», и даже «Исповедь»!!! И это не весь список…
А Достоевский? Он же писал только потому, что нужно было деньги выплачивать за карточные долги. И так можно сказать про любую книгу!
Если упростить, то Даша смотрит текстовые сериалы в своей голове. «Шерлок Холмс», «Гарри Поттер». Она что, умнее тех, кто смотрит просто сериалы? Да нет же! Она тупее. Читать книгу — однозадачное дело. Ты упираешься в текст. А смотришь сериалы и параллельно играешь, готовишь, да что угодно!
Даша думает, что она лучше меня. Лучше других, потому что читает. Потому что воображает картинки в голове, развивает воображение… да все в этой жизни развивает воображение! Современный мир переполнен возможностями. Можно быть умным и счастливым без книг. Только иногда нужны деньги, но и книги ведь стоят денег. Вы знаете, сколько стоит четыре тома «Тихого Дона»? Зайдите в книжный, удивитесь.
Даша точно несчастна. Счастливым людям книги не нужны. У читающих нет друзей, но зато они «самые умные», они прочли всего Достоевского! Пока ее сверстницы катались на машинах с парнями, Даша занималась ерундой.
Не нужно заставлять себя читать. И уж точно нельзя позволять, чтобы другие тебя заставляли. Сразу шлите этих людей. И шлите тех, кто считает, что книга — лучший подарок. Всё на свете лучше этого подарка.
Мне захотелось разобраться в мире Даши, зачем она губит свою жизнь? Раз уж я учусь на филфаке. Второй курс, трубадурская поэзия, культура европейского рыцарства. Все понятно. Как бы банально ни звучало, она ждет рыцаря. Как же легко. Как же читаемо.
Но на всякий случай я взял в библиотеке учебник:
«Если рыцарь обладал поэтическим даром, он обязан был прославлять красоту и доброту своей дамы в стихах». О боже. Что нужно нашей Даше, чтобы покорить ее сердце? Читаем, какими качествами должен обладать рыцарь: Joi — радость, Jovens — юность (здесь я сомневаюсь, если продолжить читать, то юность быстро превратится в старость), Valor — доблесть (о да, куплю ей шоколадку), Pretz — честь (больше никогда не буду списывать), Sen — разум (это не мне надо, это ей надо), gen parlar — вежливая речь (будет трудно).
Читаю дальше:
«Лирика Прованса — это первая светская авторская лирика. Ее ценности:
Рыцарское служение Прекрасной даме как самосовершенствование, самореализация, обладание — не цель любви. Чувственная любовь как благо; реабилитация плоти. В образе Дамы появляются черты мадонны, она — идеал добра, красоты, она — совершенство. Переживание совершенной любви — высшее счастье, и, поскольку она не реализована, то легко сублимируется в музыку, в поэзию».
Завтра буду сочинять ей Кансону. Жди, Дашенька.
* * *
Она не садилась на первый ряд. Всегда на третьем. Одна. За одиночество я ее уважал.
Препод у нас сменился. Удивительно, как преподы похожи с эпохой, которую преподают. Женщина за кафедрой напомнила средневековую ведьму. Античку у нас вел человек, похожий на Агамемнона.
Лекция про рыцарский роман.
«Действие может происходить либо в псевдоисторической реальности, либо в псевдоориентальной, либо в фантастической. В романе часто встречается волшебство — волшебники и волшебницы, драконы, чудеса, что придает роману сказочность. Роман отражает становление значения индивидуальности в феодализме, углубляется во внутренний мир личности, по сравнению с эпосом повышается психологизм, и даже появляется психологическая динамика в развитии персонажей. Роман — жанр авторский, хотя не все имена авторов до нас дошли. Роман отражает систему ценностей рыцарства, куртуазных ценностей. Сюжеты тщательно проработаны, многолинейные, лабиринтные — рыцарские авантюры, испытания и подвиги во имя любви, чести и христианства».
Господи, ну как это запомнить. Мне срочно нужно начать спор с преподом, чтобы Даша посмотрела на меня.
— Простите, а Толкин не плагиат, если еще в XII веке писали про эльфов? Зачем тогда читать «Властелин Колец»? Почему он не мог придумать кого-нибудь еще?
Даша глубоко вздохнула, даже не посмотрела. Я видел. Точно сказал что-то не так.
— А кого бы профессор Толкин мог придумать? — спрашивает меня ведьма.
— Ну, к примеру, ээ… гномов? Нет, тоже придумали. Драконов? Тоже нет. Не знаю.
— А вы правда видите в Толкине только мифических персонажей? Тогда вам задание на следующую пару: придумайте персонажа, которого должен был бы придумать, по-вашему, профессор Толкин.
Лучше бы я молчал. На меня косились. Ничего, я еще докажу, что книги — это мусор. Конечно, ничего не вижу в Толкине, я же его не читал и не собираюсь.
Что ж, первый раунд проиграл.
После пары я подошел к Даше и спросил, что было не так. Сколько всего она наговорила, нельзя все запомнить. Если кратко:
«Вопрос в пустоту. Плевок в лицо профессора. Толкин воевал на Первой мировой войне, где у него погиб друг. Джеффри Смит. Большинство идей Толкина — его идеи, Джеффри просил записать их, если сам погибнет, и Толкин записал. Один этот поступок должен был побудить меня читать профессора. Он врач. Пишет о том, чего нет, но должно быть. Его слова и истории исцеляют, особенно в нашем искалеченном мире. Почитай, как жили инклинги, если хочешь понять Толкина».
Опять моя теория подтверждалась, ей нужен рыцарь. Предложил ее проводить до остановки, но Даша отказалась. Ничего. Завтра русская литература. Будем говорить о Василии Кариотском. Ох уж я наговорю, только прочитаю для начала. Краткое и анализ.
* * *
Я прочитал краткое. И знаете, Василий Кариотский нормальный парень, прям Уильям Тернер. Уверен, в то время с кайфом читалось, это как «Пиратов Карибского моря» посмотреть. Потом открыл оригинал и обрадовался, что повесть не такая большая. Чуть позже читаю:
«Любезнейший мой российский матрос, нареченный мой сын, изволь хотя еще чрез вексель послать ко отцу своему от имени моего, токмо ты, мой дражайший, не отлучался от меня».
Мне так повезло, что я не читал древнерусскую литературу. Василий этот вообще в петровское время написан, а люди все равно сикось-накось говорили. Слышал как-то разговор филологинь про нового гения — Евгения Водолазкина, типа он постмодернист, но сам себя к ним не относит, однако половина его «Лавра» заимствована из жития святых. Так вот, этот Евгений всю жизнь занимается древнерусской литературой. Он точно одержимый!
На паре Даша села на один ряд ближе ко мне. Успех. Препод женщина.
— Кто скажет, в чем особенность истории Василия Кариотского?
— Сюжетная составляющая, — ответила Даша. — Это сюжет любовно-авантюрного романа, он характерен для европейского барокко. Герой повести молодой дворянин, а на таких как раз опирался Петр I, что тоже является важной деталью.
— Спасибо. Еще кто хочет сказать?
— Вы знаете, Даша не сказала главного. Гистория важна тем, что соединяет в себе традиции русской бытовой повести XVII века, к примеру, «Повесть о шляхтиче Долторне», новгородские былины о «богатом госте». Как раз этим и уникальна повесть. В ней есть и славянизмы, и иноязычные заимствования, такие как: «маршировать», «командировать», «во фрунт», «уволить» и другие. Поэтому повесть остается самобытным русским произведением. Как уже сказала Даша, герой повести — молодой дворянин. И если сравнивать его, допустим, с Саввой Грудицыным, которому помогал бес, то здесь Василий делает все сам. Любовь заставляет героя рисковать своей жизнью, а это уже почти христианский мотив жертвенности, который использовал, к примеру, Толкин. Извините, это было отступление к предыдущей паре, меня там неправильно поняли. В продолжение хочу сказать, что повесть переосмысляет традиционную тему родительского дома. Если раньше родительский дом был хранителем материальных и моральных ценностей, а разрыв с домом приводил героя к полному краху, то здесь родительский дом разоряется, а Василий становится матросом, чтобы, наоборот, спасти его. А выбор стать матросом связан с политической обстановкой, Россия в то время отвоевала берега Балтийского моря и стала морской державой.
— Хороший ответ, спасибо.
Хороший? Да это блистательный ответ прямиком с википедии и студопедии. Я что, опять проиграл? Зря зубрил? Да быть не может, я сделал максимум, который от меня требовался. Даша там себе губу откусила, пока я отвечал, это точно. И вот что, после такого хладнокровия мне дальше читать книги? Да никогда. Ради кого? Только ради Даши, чтобы она в следующий раз руку себе откусила!
После пары случилось то, чего я точно не ждал. Даша, оказывается, совсем не расстроилась, что мой ответ был лучше. Наоборот, сама подошла, как будто увидела во мне единомышленника.
— Ты молодец, хорошо подготовился. Даже профессора не забыл, за него отдельное спасибо. Правда, не совсем поняла, как ты его вплел, но у тебя получилось.
— Спасибо. Дойдем до остановки?
— Давай.
По дороге мы обсудили предстоящую пару по Данте. Я признался, что не читал, да и вообще не особо люблю литературу. Но очень хочу полюбить (вранье). И Даша сказала, судя по сегодняшнему ответу, у меня все шансы. Особенно проникнуться Данте. Еще она сказала, что, если я хочу полюбить литературу, мне нужно прочесть «Хлеб с ветчиной» Чарльза Буковски.
Что ж, Дашенька, я сделаю одолжение и прочту.
Когда нашел книгу в интернете и начал читать, я не то чтобы был в шоке. Я очумел просто. Так можно было? Я прочитал за один день, господи, почему я раньше не знал о Генри Чинаски?
За неделю я проглотил «Фактотум», «Почтамт», «Женщины» и «Голливуд». Потом Даша рассказала про «Макулатуру».
Я прочитал и «Божественную комедию». Блистал на уроке. Снова проводил Дашу до остановки.
А дальше моя жизнь изменилась. Я начал впитывать в себя книгу за книгой. Даша предупредила, чтобы я пока не читал русских, потому что русскую литературу полюбить сложнее, но если полюбить, то она никогда не отпустит.
Когда я прочитал Хаксли и Оруэлла, Даша сказала, что они вдохновлялись Замятиным. Я с восторгом прочел «Мы».
Потом я прочитал несколько книг Ремарка и Хемингэуя. Даша показала мне «Портрет Дориана Грея» и «Мартина Идена». Я узнал о Кафке и Гессе, потом о Камю и Сартре.
Я читал и читал, но, когда я прочитывал книгу, к примеру, «Смерть в Венеции», Даша меня упрекала, что я не читал «Волшебную гору». Когда я прочитал «Волшебную гору», она упрекнула меня, что я не читал «Жестяной барабан».
С русской литературой познакомился через Виктора Пелевина. Я шел в обратном порядке. От Пелевина к Пушкину. Я угнетал себя за то, что не читал раньше Толстого и Достоевского, что мимо меня прошел весь Чехов. Даша только нагнетала.
Когда друзья звали меня выпить, я отказывался. И компьютерные игры бросил.
Упреки от Даши только продолжались. Я уже и передумал с ней встречаться.
Когда я прочел всю классику девятнадцатого века и перешел к двадцатому, началось… Я прочел «Защиту Лужина» и «Дар» Набокова, и Дашу бесило, что я не знаком с Газдановым и Шмелевым. Потом я прочел Газданова и Шмелева, а Даша опять взялась за свое, мол, не читал Ремизова и Мережковского. Так продолжалось до бесконечности. Я даже читал Амфитеатрова! Но и на этом Дашино презрение не закончилось.
Тогда в один из дней я спросил ее, читала ли она Александра Гималайского? Нет? Не читала, Дашенька? Вот же стыд! Как же так! Даша не читала Александра Гималайского…
Даша поняла, что его не существует, только на следующий день. Она перестала со мной разговаривать до конца учебы.
|
