НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Страницы из песка

Леонид Юзефович. Мемуар: стихи и переводы 1965–2023. — М.: Редакция Елены Шубиной (АСТ), 2024. — (Проза Леонида Юзефовича).

Эта книга прозаика Леонида Юзефовича была не то что ожидаема, но вероятна — ведь в последние годы небольшие подборки его стихотворений появлялись в ряде

толстых журналов. Среди которых, конечно, и журнал «Знамя». Юзефович, по его словам, пишет стихи уже очень давно — с шести лет, и также давно, с семнадцати лет, их публикует. Но впоследствии проза вытеснила поэзию, и потому количество написанных им за десятилетия стихотворений, увы, невелико. Увы, потому что стихи Юзефовича — хорошие. Пока читаешь книгу, несколько раз останавливаешься, и в голову приходят идеи по поводу еще и еще одной возможной филологической статьи о его поэзии. Юзефовичевские традиционные и свободные стихи точны и многослойны, оригинальны и мудры, начиная от первых публикаций 1960-х годов. Хотя общее впечатление, которое они оставляют, скорее, мрачное.

Мемуар, как известно, — это память, повествование о событиях прошлого. И в этом смысле название книги верно отражает ее содержание: автор и его лириче­ский герой вспоминают свои старые стихи и то, что было, — в своих новых стихах. Однако «Мемуар» у Юзефовича — не только книга, но и конкретное стихотворение, герои которого умерли. Они прожили вместе долгие годы, несмотря на разницу рождения и различие вер, и оказались рядом упокоены. Их кресты — из арматуры, но на небесно-голубом фоне. И такого в книге много, потому что воспоминания писателя по большей части проявляются сквозь смертную оптику. В книге пять разделов, и каждый из них так или иначе оказывается связан со смертью.

В разделе «Ландшафты» собраны стихотворения, ландшафт которых, в основном, степной. Вокруг много песка, поднимаемого ветром, мешающие взгляду сопки и всегда рядом с ними холодная Селенга. Она у Юзефовича — живая река истории, внутри которой — сохраняемая память о жизни тех, кто когда-то проходил вдоль ее берегов. Она — река истории, потому что та записана на ее песчаных страницах и кладбищах. Она — живая река, потому что и сама похожа на живое существо, ведь у нее есть, например, щетина, брюхо и рукава. Под водой Селенги лежат остатки и останки домашнего хозяйства, фрагменты экономических и политических связей прошлого. Селенга может быть страшна: она разливается — и в окружающем мире начинается апокалипсис, а время идет к концу, и в это последнее лето Господне сгорают леса и травы и сходят с гор вечные снега, смешивая первозданные свет и тьму.

Степь у Юзефовича — это песчаная смерть. Она забирает достояние и достоинст­во у великих воинов — хана Зундуя и барона Унгерна. Степь земной военной славы становится степью инобытия — вариантом ада или рая. В степи песчаные всадники рождаются из взвихренного песка и становятся песчаным прахом. В степи железные ворота ведут ветерана через проходную в полковое междумирье и не выпускают оттуда, а около — ветер с острым песком, долгая жара и дурная музыка. В степи смерть показывает себя лунным серпом над казармой, пыльными кистями штандартов и шипит или свистит на манер снегиря вещей гробовой змеей. И там же солдаты жизни выходят на маневры и «сквозь треск армейского эфира» слышат, как «нездешний голос» поет о «красоте иного мира», где течет небесная посмертная буддийская река и где будда просвечивает сквозь закопченное грязное стекло земного бытия и грубую материальную оболочку человеческого тела.

Глаза свободного историка Юзефовича в «Мемуаре» видят дальше и глубже обывателя: он может провидеть будущий снег под сводами уютных квартир и распутать узоры человеческих судеб. Так, «Гадание по Лукрецию» открывает связь между зимой 1919-го и летом 1990 года и обнаруживает тщету человеческих страстей — солнечных пылинок посреди пустоты. Почва и судьба «Спектакля» превращают его сцену в поле боя, а сквозняк истории на крыльях нетопыря несет актерам и зрителям гибельный дымок.

Раздел «Лица» — тоже об узорах настоящего и прошедшего. В его стихотворениях много печали. И немного иронии. Судьба не носит колокольчика на шее, шаги ее бесшумны, но у всего есть причины и следствия. Поэт и его смешливая муза сотворяют ему слегка смешную смерть перед трамваем возле рынка. Слесарь правдами и неправдами спасается от посмертного забвения, ощущая под кожей сохнущую сосновую смолу и выцветающий пигмент. Ундина Камовна проплывает мимо бывшего возлюбленного и исчезает в забранной в бетонный коллектор речке, что течет под Институтом культуры. Бориса Волкова в солнечном Сан-Франциско сбивает автомобиль, за рулем которого сидит уносящая в страну золотых будд смерть, — та же, что когда-то расстреляла на его глазах и закопала в песок при свете дня сибирских крестьян. Мальчик, тронутый грузинским кинофильмом о разлученных братьях, плачет, услышав внутренним ухом сложные вопросы взрослого ума, — например, вопрос лермонтовской Бэлы о невозможности посмертной встречи с душой близкого человека.

Разделы «Голоса» и «Переводы» — то, что сочинено как будто другими — придуманными героями и зарубежными поэтами. Персонажи юзефовичевской «Казарозы», подобно героям мифов, выпевают свое одиночество и жизнь посреди смерти. Сердце школьницы-коммунарки стучит в такт деревянным молоткам, что уничтожают платяных вшей, а сердце поэта Вагина замирает под стрелами железных стимфалийских птиц. В переводах Юзефовича, по его словам, меньше точности, но больше лирической стихии. Думается, однако, что он не вполне прав, потому что ему безусловно дано слышать музыку чужой травы, растущей в зеленом краю за голубым паром, дана возможность предоставить русский голос не конкретным поэтам, но их глубинной поэзии.

В похожем на мартиролог «Мемуаре» можно, наконец, услышать также разговор с литературной традицией, той ее частью, что настроена на подведение итогов. Например, «Я помню, что проснулся рано…» очевидно перекликается с «Вот и лето прошло…» Арсения Тарковского. У этих стихотворений схожие мотивы — лета, дня, стекла, птицы, воды, листа. Лето исходит, но листу даурского багульника, похожему на саблю, мало просто отцепиться от жизни и исчезнуть: ему нужно лететь, кружиться, тонуть и, несмотря ни на что, плыть дальше по бесконечно тянущейся на запад реке. Эта жизнь, к счастью, оказывается длинной. И пусть время меняет направление и скорость течения, но благодарность к жизни и стихам, добрая память о них рождает любовь, и потому жизнь будет длиться дальше, даже когда завершится, — в стране золотых будд, в которой бродят вечерние тени и где нет готовых форм, зато в избытке пространства для творчества на песке.

Леонид Дубаков