НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«И я не знаю, что же будет после»

Алексей Ильичёв. Праздник проигравших. — М.: Выргород, 2025.

В 2016 году поэт Алексей Ильичёв (1970–1995) стал одним из героев антологии «Уйти. Остаться. Жить». Девять лет спустя его стихотворения и рассказы вышли отдельной книгой с предисловием Ольги Балла и послесловием Полины Барсковой. И Балла, и Барскова единодушно отмечают, что поэтическое «я» Ильичёва не было громким, в его лирике нет «зацикленности на себе, на эмпирических обстоятельствах собственной персоны — так часто свойственной юным людям, а уж юным поэтам особенно». А ведь пытающиеся ворваться в литературу молодые стихотворцы действительно в большинстве случаев начинают с вызова обществу, с эпатирующих требований бросить классиков с парохода современности. Раз за разом они изобретают велосипеды, начинают выпускать свои журналы, подчас делая вид, будто до них ничего не было… Погибший двадцатипятилетним Ильичёв умудрился всего этого избежать. Он говорит простым языком, совершенно без характерного для начинающих авторов желания удивить. Нет у него пере- и сверх-, нет того, что слишком. Вот — о самом главном чувстве: «Мы займем как бы нишу в стене, / Затаясь в этих самых словах. / Просто ты прислонишься ко мне, / И мы будем один, а не два», или об общем состоянии духа: «Вот бы на все обидеться — / Или во все влюбиться». Естественные для каждого мысли, когда чего-то сильно хочется, но сам не можешь понять, чего именно, не можешь разобраться с собой.

Проза поэта, которой книга закрывается, тоже наполнена обыденными размышлениями о том, что иногда тревожит всех. О человеческих границах, в которые мы сами же себя и загоняем. О грустных мыслях, порой навязчиво преследующих каждого. О прошлом и будущем. В бессюжетных рассказах Ильичёва множество риторических вопросов. Так и в нашей жизни: вопросов всегда больше, чем ответов. И тонко чувствующему человеку от постоянных рассуждений никуда не деться. В рассказе 1994 года «Бесконечные тупики» герой обращается к себе: «Хватит все-таки думать. Можно придумать название для болезни — “думатит”, что напоминает о зубах. А о зубах — это печально».

То же — и в его поэзии. Рефлексия становится константой. Попытки понять мир, свое место в нем. Задача не из легких, особенно с учетом времени, когда большинство стихотворений были созданы. Россия, первые постсоветские годы. Стихотворение, начинающееся словами: «Тут все спешат. Но мне спешить не надо…», — заканчивается так: «И я не знаю, что же будет после». Ольга Балла в предисловии к сборнику пишет, что Ильичёв «совершенно свободен и от каких бы то ни было соблазнов повестки дня, от истории с ее обстоятельствами, не говоря уже о политике с ее суетой. Напомним: все известные нам его тексты написаны в конце 1980-х — первой половине 1990-х, когда история с политикой переполняли умы и воображение его современников». С этой позицией хочется отчасти поспорить. Все-таки повестка дня и история с ее обстоятельствами отражены во многих лирических текстах автора. Другое дело, что вновь все подается простым языком, без эпатажа и вызова, без желания лезть на баррикады и вести за собой. Ильичёв позволяет читателю домысливать сказанное, перемещаться в памяти в те годы, когда были созданы его стихотворения, и по-своему их интерпретировать. Говорится, допустим, в художественном тексте о войне — просто слово, без конкретной привязки к чему-либо — однако датировано это слово 1994 годом. И невольно в сознании читателя всплывает ассоциация — Чечня. Или такое:

Времена переменились.

Имена перевелись.

Те куда-то удалились,

Эти — в стельку надрались.

Рыбку, всунутую в сети

В десяти шагах пути,

Вынимает кто-то третий

Из оставленной сети…

Если начало этого стихотворения и правда представляется вневременным, подходящим для любой ситуации исторического перелома, то его продолжение так и хочется связать с реалиями первой половины 1990-х. В сборнике «Праздник проигравших» датированы далеко не все произведения, но, когда встречаешь числа 1993 или 1994, сами собой проявляются приметы того времени. Да и заглавие книги, кажется, намекает именно на этот исторический период. Праздник? Да, праздник: народ обрел небывалые свободы и возможности. Но — проигравших: сопряженные с искомыми свободами и возможностями трагедии оказались огромны:

Это праздник проигравших,

Пролетарская музыка.

Если наши грохнут ваших,

Счастье будет как заика.

Кулаком заехать в рыло,

Остальное все фигня.

Ты, мой голубь сизокрылый,

Какни сверху на меня.

Есть и отражение других реалий. «Вот гуманитарная помощь / От продвинутых стран — / Спасение, чудеса, исцеление, / Раздача истины мешками, — / Чистое сухое словесное молоко / Для самых маленьких, / Кого мать не кормит». Думается, здесь сплетены сразу две приметы тех лет. Я, например, отлично помню сухое молоко начала 1990-х — гуманитарную помощь россиянам из США. Точнее, не само молоко, а упаковку, которую в нашей семье не выбросили, а еще долго продолжали использовать. Помню и «раздачу истины мешками», обещающую «спасение, чудеса, исцеление»: как раз в те же годы в стране расплодились различные секты, и их новоиспеченные адепты активно раздавали яркие брошюры, журналы и книжечки. Кто-то верил. Надо же во что-то верить… Вот еще из «Праздника проигравших»:

Время идет, проверяя билеты,

Самое время — поверить в приметы.

Время варить и ломать макароны,

Время делить или мерять короны,

Время проехать свою остановку,

Время гаданий на божьих коровках…

Есть в лирике Ильичёва и эхо его тогдашней работы. Из биографии поэта мы узнаем, что он трудился на стройке. Бесхитростное четверостишие: «Сегодня приходили турки, / И я подумал: вот придурки. / А оказалось, эти турки — / Заказчики. А мы придурки» так и хочется мысленно развернуть: есть наши работяги, пытающиеся заработать нелишний рублик, а есть богатенькие турецкие заказчики… Или вот:

Бездельник садится в троллейбус

И видит далекий плакат —

Там голая белая дева

И надпись на трех языках.

Бездельник глаза закрывает,

И музыка сразу звучит,

И дева во сне, как живая,

Ему подает кирпичи.

И дева другая лопатой

Готовый раствор подает,

А третья считает зарплату

И грустную песню поет.

Настроения поэта предельно ясны. «Постой, паровоз, не стучите, колеса: / Я к маменьке еду в канаву с откоса…» Всевозможные культурные отсылки в поэзии Ильичёва встретить несложно: от букваря («Как-то мама мыла раму») до Ходасевича («В каком раю? В каком аду?»). И все сопряжено с метафорами отчаяния, непонимания происходящего, что естественно ведет к возникновению сквозного мотива смерти. В рецензии на первый том антологии «Уйти. Остаться. Жить»1, рассуждая об этой теме, я как раз цитировал именно Алексея Ильичёва.

Единственная прижизненная книга поэта увидела свет за считаные месяцы до его гибели. Но единственной вообще в итоге не стала. Сборники лирики Ильичёва продолжают выходить, подборки стихотворений печатаются в антологиях, журналах и на литературных порталах. Поэту в этом году могло бы исполниться всего пятьдесят пять, но его уже целых тридцать лет нет в земном мире — трагедия; стихи же поэта все три десятилетия продолжают быть с нами. Это праздник проигравших…

Станислав Секретов