|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Речь обреченная
Григорий Стариковский. Голодное озеро. — Санкт-Петербург: Jaromír Hladík press , 2025.
Стихи, составившие новую книгу Григория Стариковского, написаны просто, иногда кажется, что даже излишне просто. В основном это пейзажная лирика, обыденная и меланхоличная. Странным образом создается впечатление, что на месте новых, только что преподнесенных автором образов, как из червоточины, просачивается пустота. Она будто бы всматривается в поэта, спрашивая: «Что же произошло после того, как ты вывел новое слово? Что было прежде него?» Мир, обретаемый автором, уже сотни раз назван и определен. Но справится ли с этим миром человеческое слово?
Птичьи гнезда налиты влажным ветром,
Мы поднимем трухлявые чаши гнезд
За тусклую душечку-речь,
Слезный звон под дугой
И червивый налив узнавания…
Парадоксальное на первый взгляд сочетание в стихах Стариковского желания немоты с ролью первооткрывателя, ищущего имена прежде не названному, со временем начинает восприниматься как своего рода проклятие. Лирический герой — не пресловутый маленький человек, он ощущает соотнесенность себя с окружающей действительностью, однако обречен на высказывание и отталкивается от всего, что способна определить его речь.
Горлом идущая речь обреченная…
Но пока еще можно сказать
«Человек», «черновик», «Открыватель»,
Я глотаю горькую пену отваги,
И голос порывист — «земля»
Или «птица» — черная дырочка в сердце.
Интересно, что в первом сборнике стихов Стариковского — в стихотворении «Ars poetica» — «дура-речь» представлена совершенно иначе: «только слово, слово тебя спасет, / сбереги его, как самое дорогое / первородство не променяй, родство / соловьиное, плеское, бологое...». Вдохновленное римской поэмой слово, кажется, сейчас не сошло бы с легкой руки автора. А можно ли положиться на слово? Какой у него срок или, если уж мы не хотим его овеществлять, сколько слово живет? Наверное, не найдется человека, знающего ответ на этот вопрос лучше, чем переводчик с латыни и древнегреческого, коим является Григорий Стариковский. Ведь переводчик с древнего языка — всегда своего рода танатокосметолог. Как человек, переживающий смерть поэтического текста под нажимом собственных рук, отнесется к созданному им самим слову?
Кровные буковки впрок соберу,
Вспомню родимые лисьи
Верткие строфы, но «весь не умру»
Больше не вяжется с мыслью,
Что песнопение — глина и тень
Долгая — сладких деяний
И ничего не дается взамен
Временем, кроме зияний.
Из всего написанного выше не следует, что у автора отсутствует свобода. Григорий Стариковский — человек, тонко чувствующий свое время и место. Пространство, которым он делится с читателем, определенно более чем личное. В нем автор может устанавливать собственные, довольно смелые границы смысла: «…будут мальчики жечь костры, / говорить о смерти, а смерти нет».
В книге есть и переводной текст «из Симонида Кеосского. Даная», и посвящение начинающему греко-русскому режиссеру, который поставил эскиз спектакля на основе перевода Стариковского 11-й песни Одиссеи, и множество других отсылок, выдающих в авторе человека прекрасно эрудированного. Однако общим настроением «Голодное озеро» обязано упомянутому в подборке «холодному времечку». Хочется верить, что оно пройдет.
Иван Подчасов
|
