|
Об авторе | Никита Немцев родился в Красноярске в 1997 году. Окончил Институт журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) и магистратуру РГГУ (классическая русская литература). Лауреат премии «Лицей» 2019 года. Автор романов «Русский бунт», «(Апокалипсис всегда)», сборника «Энциклопедия русской пустоты». Предыдущая публикация в «Знамени» — «С глазами цвета интернета» (№ 10 за 2024 год).
Никита Немцев
Нулевой суффикс
рассказ
-Юшк спешил по выдолбленным в скале коридорам обители, отдававшим мшистыми ноздрями верблюда. Ворвавшись в молельную (трапезную) залу, он даже не взглянул на темную красоту ее вычурных сводов, а тотчас же возопил:
— Они убили Ё!
— Служба идет.
-Юшк озирнулся.
В самом деле, под песчаниковыми арками, у пробивающегося сквозь слуховое окно луча солнца, сойдясь хмурым полукругом, братия согласно славили реверберации глаголов и вторили им тягучим басом, звук в звук. Во центре же стоял -Арь со «Грамматикой Изначальной» на подставке и рекл:
— Наклонения суть три.
— НАКЛОНЕНИЯ СУТЬ ТРИ.
— Изъявительное: пишу, принесу, я читал.
— ИЗЪЯВИТЕЛЬНОЕ: ПИШУ, ПРИНЕСУ, Я ЧИТАЛ.
— Повелительное: пиши, принеси, читай.
— ПОВЕЛИТЕЛЬНОЕ: ПИШИ, ПРИНЕСИ, ЧИТАЙ.
Не отрываясь от настоятеля, -Ушк усиленно махал -Юшку, выискивая для него местечко. -Юшк просеменил к нему:
— Но это серьёзно!
— Серьёзно-серьёзно! Ты свою норму чтения выполнил?
— Какая норма чтения? Они Ё убили! — Он вдруг сорвался на крик. — Убили!!! Они попрали грамматику!!
Суффиксы стихли не сразу, не все — сперва рядом стоявшие, затем же, постепенно, и остальные (кто как расслышал). Оттопырив антенны и шаркая, -Ушк проследовал сквозь толпу и зашептал что-то в торчавшее из-под колпака ухо настоятеля.
— Ну, во-первых, речь не о грамматике, а о графике, — спокойно, раздумчиво молвил -Арь, огромность зала же величественно разносила слова. — А, во-вторых — нашего ордена это не касается.
— Но это же мать Ёнока!
— Сказанного ты не пошатнешь. Нашего ордена это не касается.
Колпак -Аря и загривок трости не выдавали ни гнева, ни досады. Развесив уши, к их бородам приблизил свою любопытную челюсть верзила -Чик (собрат -Щика по кухне).
— Ты это видел собственными глазами? — выдвинулся из толпы -Ушк.
-Юшк — мучительно кивнул.
— Да. Вернее — нет. Не собственными. Но я видел тело. Ё сбросили со скалы прямо передо мной.
— Кто?
— Я не знаю, я внизу стоял.
-Юшк чему-то робко улыбнулся, а -Ушк ответил полуулыбкой, но тут же махнул рукой — нечего, мол. Вокруг них же стоял гул шепота — братия переглядывались изумленными буквами:
— Это все страдательные!
— Нет, это причастные!
— Мы должны отомстить! Надо убить -Нн!
— При чем тут -Нн?
— Он страдательный!
— А ты дурак!
— Чтоб страдательные начали убивать?
— Ежу понятно, что это дело рук кого-то из окончаний!
— Ну вы темные! Ты хоть одно окончание с Ё знаешь?
— Нет.
— Я не понял, мы интригуем за падежи или против?
Долго перебирали суффиксы все известные части речи, покамест не хлопнул -Арь — книгой: знатно грянули многопудовые страницы — оторопели все да стихли.
— Братия! Разглагольствования ваши пользы не принесут, но лишь угрозу на орден накличут. Надобно действовать тайно, гадательно. Есть ли среди вас добровольцы?
Вызвались -Юшк, -Ушк, а с ними в довесок -Чик (горюючи по судьбе кухни его отпускали). Выдав каждому по узелку грамкомплекта (Ломоносов, Даль, Розенталь), палке против собак, мехам с водою и нескольку приставок, -Арь благословил их ударением и отвернулся скупо.
Из катакомб ветвистыми ходами суффиксы выбрались на поверхность и чуть не ослепли. Намотав на лица платки, перевязав сандалии, двинулись они по кромке барханов, вытряхивая из их вязкости каждый шаг.
Пустыня бессловесного тянулась на все стороны, духи песка носились и играли в ее бескрайности, пересыпая и движа дюны, словно суда, рассыпая острые тени и безъязыкие узоры.
Когда рдяное солнце сворачивалось в закат — суффиксы двигались, подставя пятки холодным пескам, навигацию осуществляя по светилам. Торговые пути, коими движимы языки, бивуаки переводчиков, оазисы поэм — все это они обходили стороной, опасливо озираясь на уютные, приветные огни. Когда же возвращалось в свои владения солнце, плавя линию розовых дюн, — суффиксы ныряли в бархат тени увесистой скалы, покрытой порфирой колючек и мхов, и стелили пледы, и водружали головы в капюшонах на книги, и солнце жгло буквы рассветом.
И вот в один из дней они увидели меж миражей приземистой кучкой, в карминовых кирпичах, сафьянных башнях и пальмах, как бы из пустыни вырастая — стоит город Ы. Шагнув под его арки, они надвинули капюшоны и, внюхавшись в стены, скрытны стали, точно древоточицы. Скользя из слова в слово, они ночевали на окраине, в саду брошенного дома, от которого остались лишь бельевая веревка да пара камней. Днем же приходили на заставу по карминовой улице, расставляя приставки там и сям — и на базар, делая вид, что покупают осла, но внимательно-трепетны были их уши.
Дни утекали сквозь пальцы, а разузнать ничего путного так не удалось (никто словно бы не замечал пропажи буквы Ё). В караван-сарае суффиксы сидели и пили чайник за чайником, высоко вознося носик, лья тонкой струей и подбавляя в чай мятки — а зоркий глаз -Юшка следил за каждым входящим под прохладные своды. -Ушк и -Чик же склонились над шахматами.
— Смотри!
Вошли трое: ряженные под заморских купцов, в тонких шелковых платьях вязи вселенной, пышных тюрбанах с перьями и кинжалами на груди — вне всяких сомнений, они были суффиксы. Рассеянно продолжая беседу о разнице цен на кымыз в городе Ы и городе И, -Юшк напряг уши до шипения и выкатил левое око, похожее чем-то на своего рода монокль.
Суффиксы взяли пива и молча подсели к ним. -Чик заелозил шелудиво:
— Разве ваши принимают сладко-дурманные напитки?
-Ушк на него шикнул, но суффикс-незнакомец лишь рассмеялся.
— Напитки эти сладко-дурманны, да велика честь угостить своего гостя. Тем более что послушники ордена -Аря известные любители полакомиться хмельным.
Поблагодарив за угощение, одним жестом -Ушк заказал чаю гостям — -Чик и -Юшк же набросились на вожделенное пиво, точно путники на воду. У одного из суффиксов, оправлявшего одежды, -Ушк приметил под платьем гигантский том Ельмслева, перевязанный веригами.
— А вы, стало быть, Ельмслевцы?..
— Все так. Мое имя -Евит.
— Мое имя -Ушк.
— Я знаю.
Наконец принесли чайник — -Евит со его спутники медленно, аскетическими глоточками, принялись пить. -Ушк вел пальцем по пивной кружке, едва не касаясь пены.
— В шахматы играете? — спросил -Евит.
— Игрок я неважный, но с удовольствием.
Они расставили фигурки — -Ушк за белых, -Евит за черных — и разыграли классический дебют сказуемыми.
— Так вам все известно? — проговорил -Ушк.
— Все известно лишь Великому Грамматологу.
— Хотите сказать, вы не заметили никакой пропажи?
— Полагаю, только мы и послушники вашего ордена ее и заметили.
С пеной на усах, вдруг вскинулся -Чик:
— Вы же про букву Ё, да?
-Ушк вновь на него шикнул, а -Евит неожиданно вывел слона к королевскому горлу.
— В последние недели произошло кое-что посерьезнее, — сказал -Евит. — Шах.
-Ушк отразил шах конем:
— Прошу же — поведайте нам летопись этих последних недель.
И -Евит поведал суффиксам о пошатнувшем морфологию кровожадном восстании в городе И, что поднял угнетаемый годы и годы Женский род. Страшною местию мстя за своих сестер, они смахнули всех директрисс с поэтессами, а на их место водрузили директорок и поэток, после чего захватили замок, вырезали Мужской род, ощетинились пушками, аркебузами и готовят теперь атаку на город Ы, известный своей патриархальной неповоротливостью и ценными торговыми узлами. Предводителкой же сего бравого восстания стала восседающая на семи львах еЁго.
— …как вы знаете -Исс и -Есс были наши братия во Елмьслеве.
— Мои соболезнования.
— И это я еще не говорю о том, что в распоряжении у герцога — забавы ради — имелись боевые слоны…
— Так когда же они нападут?
— Осаду стоит ждать в ближайшие дни.
Суффиксы смолкли. Только хмельной, точно шипящие на сковородке, -Чик завопил:
— Вот это поворот! Феминитивы на боевых слонах!
Поразмыслив, -Ушк безнадежно сдвинул пешку.
-Евит походил ладьей.
— Но из ее имени… — -Юшк, выпил семь кружек, играл в нарды с -Чиком и дискутировал о Соссюре с Ельмслевцем, — …из ее имени, я делаю вывод, что она прямая родственница нашей Ё…
— Простите, но про такие категории лучше забудьте. — Улыбнулся усами -Евит. — Это не она и не он — это еЁго.
— Оно, что ли?
— Не совсем, но это, во всяком случае, ближе. Языковая норма, видите ли, капризна, как, впрочем, и история... Хранителей же нормы, — он коснулся пальцами вериг на груди, — вполне заслуженно почитают отжившими и занудствующими.
— А в эстонском языке категории пола вообще нет! — выпалил -Чик, отлепляясь лицом от игральной доски, но тут же рухнул обратно в нарды.
— Тише ты! Думать мешаешь!
-Ушк ломал голову над доской. Он чувствовал себя в тупике, ни один из ходов не вел никуда, ни к какой разгадке, только к ухудшению положения, так что, в конце концов, он решился на рокировку, да только скача королем по клеткам, заметил, что проскакал как-то подозрительно больше, чем должен был…
Он хлопнул себя по лбу:
— Я с самого начала короля с ферзем поставил неправильно!
— Аах! — рассмеялся -Евит. Так вот почему ферзь оказался на линии! Вот вам и еЁго.
— еЁго… Куда же тут ударение-то ставить?
— Я и сам хорошенько не пойму.
— Переиграем?
— К сожалению, нам пора поспешить на трапезу. — -Евит смахнул фигуры с доски и встал. — Но игра выдалась остроумная, благодарю. — Остальные Ельмслевцы тоже поднимались, а -Евит жал руку -Ушку, глядя в самые глаза. — Только прошу — покиньте город Ы, покуда не поздно.
-Ушк предложил единственно разумную для суффиксов позицию: наблюдать осаду со стороны.
Запасши полные мехи воды, они оставили сад и переместились на скалу: днем они прятались в шатре, который возвели, ночью же наблюдали и вслушивались в огни города Ы.
Пока -Чик делал свой излюбленный суп из квадратных скобок (-Юшк только раз сменил его на дежурстве: отварил запятые он таким пакостным образом, что на кухню его больше не пускали), -Ушк и -Юшк лежали в холодном песке, уставясь в ночное небо. Пояс Ориона, Медведица, Плеяды — взгляд плыл по ночным звездам, рассыпанным над пальмой.
Луны не было — только черный-черный блин.
— Так это все странно… — молвил -Юшк посреди светящейся тишины. — Когда Ё похоронили… Сначала такая боль, так ожгло, целый день я рыдал. Ну ведь есть же разница — ёжик или ежик?
— Есть.
— А потом все просто и как обычно. Как бы и не было ничего. Просто звезда погасла — а никто и не заметил.
— Конечно, конечно… Я знаю… Ты, наверное, плохо помнишь, ты маленький был — это сто четыре года назад было, — но когда не стало дядюшки Ятя…
— Дядюшка Ять? Как не помнить? Помню! Он всегда приходил с карманами, оттопыренными от подарков.
Они примолчали, завороженно глядя на ситечко из бледных огоньков, на высеченную из ничто струну галактики, на которой неслышимо, меж выколотых звезд, резонирует гармония сфер.
— Но как же связаны убийство Ё и это еЁго…
-Ушк глубоко вздохнул.
Тут появился -Чик с кастрюлькой и тоже уставился на небо, но звезды затмил новый пожар: пылая и грохоча факелами и катапультами, верхом на боевых слонах армия феминитивов напрыгнула на город Ы и в одночасье впиталась в него, точно вода в губку.
Долго еще было слышно стоны мечей.
— Суп есть будем?
Истинно, первая же вылазка (обрили суффиксы пустынные бороды и нарядились танцовщицами) обнаружила, что Мужской род наглухо вырезан. Недобитыми оставались одни младенцы и калеки, ко всем остальным же гвоздями и ржавыми нитями присовокупили феминитивы. Горóдка, столéсса, стУлка, слóнка, мужчИнка, домишко (средний род неохотно оставили) — следы серпа кастрации бросались повсюду, и все это свершилось не более как в три дня и три ночи.
— Воистину, на многое способна внутриязыковая ненависть! — сказала -Ушк, придерживая бубенцы, брякавшие под поддельной грудью.
— А что же тогда промеж разных язЫков творится…
— То же, что и всегда, -Юшк.
— Заглянем в караван-сарай? — вклинилась -Чик.
— Сейчас не время.
Разграбленные прилавки, сожженный скот, перевернутые скамьи, потерявшийся слон, громом топчущий узкий переулок, и надписи во всю стену: «СВОБОДУ БУКВОИСПОВЕДАНИЯ», «ПРАВИЛА ПЕРЕНОСА ПОДАВЛЯЮТ», «ГРАММАТИКА ФАШИСТОИДНА» — много было и откровенной матерщины, на которую -Ушк с -Юшком лишь смущенно щурились, а -Чик разглядывал во все глаза.
— Воду берем и пойдемте.
Через несколько дней город захватили германские племена с щетинами в искрах северных мхов. Отряхнув окончания, одной половине Женского рода варвары перерезали глотки (как конвейер на площади — одну за одной), а другую половину насиловали как, кто и сколько хотел. По карминовым улицам, меж сафьянных башен и чайных, трапезных, пивных, начинавших потихоньку открываться, суффиксы ходили, переменив наряды танцовщиц на хламиды специалистов по германской фонетике.
— Так может, и нам в обитель пару угнать? — брякнул -Чик.
— Чшшш.
— Нет, ну а что?
В кривом переулке по пути в караван-сарай они буквально врезались в фигуру в плаще, с коровьими бедрами и — пониже правого глаза — крохотной татуировкой «ё».
— еЁго!
Она (оно? они?) обернулось и уставилось зрачками, исполненными высокомерного презрения: нижняя губа еЁго затряслась (-Юшк и вообразить не мог, что только она успела перенести в эти пять дней). С целью добыть пленницу, -Чик было кинулся ловить ее, — но еЁго упредило инициативу, выхватив кинжал изгибом полумесяца.
— Гори в áдке, мужская рóдка!
И вонзило кинжал себе в шею, и лопнула хрупкая артерия, и рухнулось в песок еЁго, и испустило бледный дух надежды хоть что-либо разузнать.
Тягучие медные секунды все трое не могли оторваться от маленькой буковки «ё» под правым глазом — крохотной, точно слеза.
— Как тупо.
-Юшк пнул стенку.
Прячась от солнца, встречных караванов и армий, питаясь финиковым сиропом с лепешкой и водою, три дня суффиксы держали путь в сторону города Е и старательно запутывали следы, дабы не привести за собою погони.
Но прошел день, и еще, и два — запасы хлеба и фиников подходили к концу. В один из дней суффиксы наткнулись на чей-то полк и сокрылись за дюной: шедшие выглядели бесприютно и обездоленно, рты их были зашиты, они производили впечатление военнопленных, по какой-то причине оставшихся без конвоиров. Покорной шеренгой колонна двигалась столь бесшумно, что за быстрым разговором ее можно было не услыхать: прошуршала — ушла.
-Чик повернулся к достававшему пледы -Ушку.
— Кто это?
— Французы.
— А что они тут забыли?
— Незвучащие они.
— Что-что?
— Незвучащие буквы французского языка, — уточнил -Юшк.
И еще раз навел свой монокль, и рассмотрел все -e, -s, -es, -h-, -e, -s, -e, -eau-, h-, -e, -t, -ee, -s, -e, -e — вся пустыня стала черна от них. А они все шли, не заканчиваясь, весь день, весь вечер, всю ночь, когда и неясно уже стало — это настолько стемнело, что не видать их в темноте, или все незвучащие уже прошуршали.
Суффиксы отвернулись к костру.
-Ушк подбрасывал быстро прогорающие, вытянутые, как ноги богомола, пальмовые шкурки, а -Юшк тянул алые руки, уворачиваясь от дыма, не отрываясь от бегства костра, представляя, что вон та деревяшка, эта палочка, тот лист пальмы — все это другие заморские существительные и прилагательные, и у всех свои войны, интриги, из разу в раз, без конца и конца повторяющиеся, повторяющиеся с рутинным упрямством.
— Вот уж кто умеет хранить традиции — так французы, — брякнул -Чик, ковыряясь щепкой в зубах. — Согнали всех сюда, лишь бы реформу не проводить.
Никто не ответил. Сосредоточенно -Ушк — ворошил палочкой костер и подкидывал новые лопасти пальм.
— Мы можем зайти к -Ёноку, — сказал -Юшк вдруг.
— Ты хотел сказать — -Еноку?
— Нет, я сказал, что хотел сказать.
— Буква Ё мертва.
— Это не значит, что я не должен ее вспоминать. Тем более, сегодня у Ё день рождения.
— Правда?.. Я совершенно забыл.
Тихий треск костра.
— Так что насчет -Ёнока?
— Ты уверен, что он будет рад нас видеть?
— В любом случае, это лучше, чем идти за водой к этим французам.
— Oui, c’est vrai.
За барханом что-то тихонько прошуршало и шмыгнуло в ночь.
Подходя к месту, где вычерченные тенями зыбкие края дюн упираются в пещеру (-Ёнок был знаменитый инок, но от обители он жил вдалеке), суффиксы заприметили следы разодранных книг.
— Плохо дело!
Они побежали в келью, а -Юшк не спешил, наклоняясь, осматривая буквы, тонущие в песчинках (рано ли, поздно ли — пустыня сделает свое дело).
— Пойдем!
В джеллабе с надвинутым капюшоном -Енок выглядел очень больным и постаревшим, но даже при виде братьев взора своего от штудий не оторвал. Трудно сказать, какой именно традиции он придерживался — кажется, он брал по чуть-чуть отовсюду, лишь бы практиковать. И хотя это был суффикс каких поискать, -Енок с самых ранних лет был закоренелый индивидуалист (бесенок, соболенок, теленок, журавленок — да часто ли его встретишь?).
Перебирая четки из вопросительных знаков, они расселись подле -Енока с книгой. Тот вдруг захлопнул ее:
— Пошлите воду пить.
— А чаю не найдется?
— Пост идет.
— Но мы ведь путники! — разобиделся -Чик.
— Будет вам чай, уменьшительно-ласкательные!
Признаться, -Юшк надеялся на какие-то прояснения, но их не последовало — да и в целом -Енок его как-то не примечал. Чай пили молча, не прерывая молитвы, лишь только -Енок бесконечность за бесконечностью гонял чай из чашечки в чашку, точно наперсточник.
Объяснений не последовало и далее. Каждый глагольный день они баррикадировались в глинобитке с крышею из пальмовых листьев (в леденящую свою келью -Енок никого не пускал), обливали стены водою и кутались во влажные простыни — все это с видом некоей морфологической мистерии — после чего собирались у амбразуры, из которой лучиком падал свет, и читали свитки Ломоносова, Даля, разбирая их по складам (-Ушк что-то и из -Еноковых тиснул), затем еще раз обливали стены, ложились на горячий пол и с притворенными веками еще бежали глазами по странице сна.
Когда же солнце — даритель жизни и мучений — заходило, они отпахивали баррикады и гнали, гнали холодный воздух, и выходили дышать холодом, и рассаживались у костра, ставили глиняный чайничек: задумчивая пляска костра, неумолимое движение светил — и пламя выхватывает лица из тьмы.
-Енок был небуквоохотлив, но охочи до разговоров были захожие кочевники: суффиксов среди них не встречалось, все больше заимствованные, но все они с удовольствием болтали, рассказывая о дорожных приключениях, уча друг друга языкам: кочуя из одного в другой, они усваивали по словечку, по два, и со временем выучивались говорить и учили других.
Докучливое бормотание глухих согласных -Юшку не шибко нравилось, как и угрюмые шипящие, но негой были истории индоевропейских корней — про горы, про джунгли, про невиданных божеств, — ну а -Чику больше был люб чай.
Стояла полная луна. На дальнем ковре сидели китайцы, варя в котелке многомудрый свой чай, а латинисты в бурнусах тянули тощие руки к пламени в этом извечном разговоре, кочующем от костра к костру.
— …именно за это розенталисты и были убиты, Игрек. Клянусь Плюсквамперфектом — не будь закона, не было б и этих несусветных войн.
— Abstractum pro concreto. Были бы другие.
— Они просто не поделили букву Ё, ее хотел и мужской род, и женский.
— Ну конечно! Традиционалисты-слависты упирают на то, что буква Ё есть не что иное как бабий каприз Екатерины, либералы же — на то, что это тоталитарный проект Карамзина ad servium и finit. А казалось бы — две точки. Рожки да ножки, как говорят русские сапожники.
— Разумеется, сиятельный коллега! Но это не первая реформа и не последняя, и я могу их понять — хотя бы по причине вопроса вычитки.
— И много же чернил они на этих точках наэкономят! Ах, Игрек! Были времена, когда у каждой буквы был свой рыцарь, и он носил портрет своей буквы, к которому втихомолку прикладывался…
Отрываясь от чайного наперсточничества, -Енок отставил стаканчики:
— Никаких разговоров о политике в пустыне.
Китайцы на секунду отвлеклись от мудреного варева.
— Но -Енок, мы ведь по тому же поводу… — пролепетал -Юшк.
— Убирайтесь отсюда! Вы несете смерть!
И, швырнув стаканчик в костер, -Енок встал и сошел с ковра.
— Постой! Постой! — Подорвался за ним -Ушк. — Куда же ты!
— Ерундисты! — воскликнул -Енок в сердцах, едва различимый в свете луны в своей белой джеллабе. — Это не дело рук сказуемых, подлежащих или феминитивов. Буква Ё была убита по приказу Великого Грамматолога. Была допущена страшная опечатка.
И он молча ушел в пески, в извивы голубых дюн. Орлино-вострый силуэт его капюшона какое-то время был различим, но вскоре осталась только огромность луны.
Все молча уставились в сине-зеленый сюрреализм пламени.
— Нам пора возвратиться в обитель, — произнес -Ушк.
И вот вновь суффиксы идут по мареву пустыни, мимо миражей, мимо горбатых барханов и острых углов теней дюн, мимо жирафов вопросительных знаков, по пальцам считая, когда солнце зайдет, — идут, идут и приходят. Но не слышат сладостного напева обители…
Запах пещеры насторожил суффиксов (но мало ли чего они без -Чика наготовят?), а они шли и шли по вычурно ноздреватым сводам, неумолимо приближаясь к картине разграбленной, распотрошенной обители: догорающие столы, пепел книг, а среди дыма и трупов ходит ослик с понурыми ушами.
— Тушите! Тушите, скорее!
-Юшк и -Чик забрасывали пламя коврами, ногами, водой. После целого же дня борьбы с пламенем, они составили перепись убитых суффиксов:
-Арь-
-Ышк-
-Тель-
-Щик-
-Ник-
-Ун-
-Ств-
-Як, -Ниц и -Ышк то ли остались под завалами, то ли сумели спастись. Во всяком случае, -Ушку хотелось так думать. Ну а -Чик рыдал, рыдал во всю глотку над телом -Щика, ближайшего своего кровного брата.
— Но зачем?? Зачем???...
В мрачном отупении -Юшк — ходил, хватая то одну, то другую пролетающую страницу, но неизменно они обращались в прах. Вдруг, он заметил величественную фигуру в космично-черной хламиде, что прохаживалась среди золота и крови. Не узнать его было невозможно.
— Сам!
-Чик кинулся к нему, зацеловывая длань, унизанную тяжелыми перстнями власти.
Сам — лишь отвернул свой лик чернее ночи. Заложа руки за спину, он увесисто, тихо рекл:
— Не я учредил грамматику, но я обязан оную блюсти — ведь что-то значит же кириллица!.. — Он приумолк. — Высоко были вознесены суффиксы, настолько высоко, что позабыли они, что лишь подданы частям речи.
Позабыли они, что лишь служат частям речи.
Он сделал паузу, подобрал черный кубок, но тут же выронил, потеряв к нему интерес.
— Это объясняет погром обители, но не убийство буквы Ё, ваше святейшество, — робко вступился -Юшк.
В длинном капюшоне, до дна которого не допадает свет, — Сам оглянулся и обдал его бездной.
— Зачем — по-вашему — в тетради линейка? — рекл он.
Суффиксы призадумались.
— Чтобы ровно было.
— Верно. Чтоб каждая буква знала место.
Сам ходил и ходил — кружа вокруг главного.
— Послушай, — влез -Чик. — Да, ты! Послушай! Люди все равно говорят как попало: скажем, правильно говорить пЕрчить, а не перчИть, включИт, а не вклЮчит, мастерскИ, а не мАстерски. Кто ж это все соблюдает? Никто!
— Их оживят в день Великого Диктанта, и с них будет спрошено.
— Дело не в этом, -Чик, — вступился -Юшк. — Если не будет суффиксов — не будет спряжений: не будет спряжений — не будет разницы между местоимениями, не будет разницы между местоимениями — не будет разницы промеж значений. Там, где кончаемся мы — начинается хаос.
Сам покрови енно откашлялся.
— Это похвально, но вы, кажется, толкуете о том, что не ведаете. Вам знаком Твёрдый и Мягкий знак?
— Конечно! — улыбнулся -Ушк. — Кто не знает Ера и Еря.
— Мы с ними много пива выпили, — добавил -Юшк.
Величественным взмахом порфирной — с палочкой — руки Сам начертал:
Ъ Ь Ѣ
— Во время оно в конце каждого слова, что оканчивается на тверду согласну, стоял Ер и сторожил, и хранил границу промежъ разныхъ понятий. И даже ежели все пробелы мира рухнутъ въ одночасье — порядокъ устоитъ силою ера, что промежъ согласныхъ одинъ гласный стоитъ.
— Но это ж очевидно. Если твердая согласная — зачем твердый знак?
-Ушк шикнул на -Чика. А порфирная рука начертала:
ПОРЯДОКЪУСТОИТЪ
— Конечно. А дальше все эти войны за i с точкой и за «и» без точки. — -Ушк оттирал копоть от кубка. — Что же с того?
Балдахинная рука начертала новую линию:
Ъ Ь Ы Ѣ
— и, подумав, —
— Верный страж гласных, Ер был убит — вычтен из графики. Лишь в самом прагматическом значении, во словах наподобие «съедобный», он остался, прикованный точно Прометей.
Рука провела палочкой:
Ъ Ь Ы Ѣ
— Но Ы не поколебать им — шея ея мощна и пружона, а звуки утробны границу прочно блюдут. Дыр бул щыл!
— К чему же вы клоните, ваше святейшество? — -Ушк отставил кубок.
— Кто, по-вашему, будет убит следующим?
Сам обернулся и откинул капюшон, и они узрели воочию: стозевый властитель незвучащего, незримо присут ующий всюду — Нулевой суффикс.
— Родительный падеж! — -Чик — закрестился пяткой и бросился целовать песок.
-Юшк готов был не то простираться, не то бежать, и лишь самообладание -Ушка заставило его остаться на месте.
— Так вот откуда эта история с Ером… — проговорил -Ушк, внима но вглядываясь.
— Конечно.
— И тебе ведомо все, все флексии?
— Естественно.
— Но я не пойму. Ты заодно с Великим Грамматологом или же против?
— Прежде всего — я суффикс. Скрываясь в словах и наклоняя их значение, я делаю свою работу. Как и вы.
— И все-таки ты ренегат.
— Ты сказал.
— Но зачем ты пришел?
— Восстановить согласование.
Он вручил -Ушку некий сверток и ласково улыбнулся тем, что было у него вместо лица. Потом же — с легкостью, с какой уходят на пять минут или на тысячу лет — растворился промеж слов. Свернувшийся калачиком -Чик просто рыдал, -Юшк еле стоял, его колотило. Так и держа сверток в протянутой ладони, -Ушк развернулся и вышел в дверь, ведущую наружу.
Линия рассвета занималась желтой каймой, две фиолетовые черноты — под ногами и над головой — схлестнулись, взрезали дюны, ползущие своими извивами к этой линии. Выйдя из-под грамматического свода, в одном шаге от пустыни языка, -Ушк водрузил свои подошвы на зыбкий песок.
-Юшк вылез за ним, бледный, как А4.
— Слушай, а… что такое тебе дал Нулевой суффикс?
-Ушк вспомнил о свертке в руке и неторопливо развернул. В бумаге лежало двоеточие: затрепанное и немножечко в кляксах, оно сонно пошевеливало своими усиками. Суффиксы подобрали первую же попавшуюся е и подвязали двоеточие к ней. Юрко потыкав лапками, привыкая, ё весело зажужжало и улетело куда-то в съёженность рассвета.
— Жаль -Ёнок этого не видит.
-Ушк молча покачал головой.
— Я понял. Я стану рыцарем буквы Ё!
-Ушк ничего не сказал в ответ, только смотрел.
А там и -Чик тоже к ним вышел, протирая заплаканные глаза.
— Послушайте, братья! — возгласил -Юшк, одухотворённо глядя на рассвет. — А если вышвырнуть из языка всё лишнее, все суффиксы, все приставки, все наречия, все окончания — как думаете, что тогда останется?
-Ушк усмехнулся и не ответил. -Чик почесал челюсть и промолчал.
А песчинки ъ и ь беззвучно волоклись вслед узору ветров.
| 
