НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Хрупкий лед сновидений

Мила Борн. Memory Postum: поэтическая фантазия. — М.: Стеклограф, 2024.

Мила Борн — автор универсальный, одинаково хорошо чувствующий себя и в прозе, и в поэзии. Ее стихотворные тексты чем-то схожи с прозаическими — оптикой, вниманием к деталям, необычными сравнениями, неожиданными метафорами, они могут быть сюжетными. Но чаще ее стихи отражают мысли, воспоминания, картинки из прошлого и настоящего, связывая их в объемное видение внутри поэтического высказывания.

Поэзия Борн напоминает то сны, то ребусы, в которых тропками расходятся смыслы и образы. Поэтесса использует весь арсенал выразительных средств — и ритмические сбои, и внезапную смену размера, и анжамбеман, и необычную композицию, и анафоры, и еще многое — все идет в ход, подчиняясь главной цели: соз­дать из слов «клетку» с прочными прутьями, в которую необходимо уловить ускользающую память, важнейшие чувства, драгоценные моменты жизни: «…все клетки из слов раскрыла. Летите из плена…». Слова здесь — не средство для общения, но, скорее, кирпичики для строительства другой реальности — той, в которой все ушедшее, потерянное, забытое и даже приснившееся по-прежнему живо: «где выход в лето там же, где и вход, / и эту дверь никто нам не запрет, / покуда мы бредем на этот свет, / где живы все еще, где много лет / нам уготовано».

Из повторяющихся образов: звенящий трамвай, большая река из города дет­ст­ва, вечное лето, качели, недочитанная книга, свет фонаря… — по-разному интерпретированные, они кочуют из текста в текст — Борн воссоздает утраченный рай детства и юности, где родители, друзья, давно потерянные люди вечно живы, счастливы и беспечны: «И живешь во сне, / где, как прежде, правит лето, / и звенит трамвай, / на котором мы поедем / в заповедный край / солнца, вековечных сосен / и большой реки, / где никто уже не спросит, / кто мы».

Пространство (городов, дач, больниц, бульваров, квартир) нереальное, скорее, метафорическое. Важны только те места, где что-то случилось с душой лирической героини: тогда между ней и реальностью устанавливается поэтический якорь, который, связав ее с покинутым местом, позволяет остаться в нем навсегда, а месту —переместиться во внутреннюю ойкумену героини. Все это становится поэтической явью, существующей на грани ощущений, воспоминаний и слов.

Но пространство это пограничное, в чем-то опасное, в нем много смутного, нереального, зыбкого, как болото: «Так смерть, должно быть, смотрит из засады / на жизнь и притворяется пространством». Из-за этого авторскому взгляду свойственна раздвоенность, наполненность противоречивыми эмоциями светлой печали, утраченной радости. Лирическая героиня пребывает одновременно в прошлом и в будущем, в воспоминаниях и в настоящем: «Я стою в пограничье, я силюсь остаться и тут, и там».

Борн стремится к точной передаче сложного чувства то ли страха, то ли благоговения перед все отбирающим временем (как у Бродского: «Время создано смертью»; отсылок к поэзии Бродского здесь вообще много). На это направлены все художественные средства: и ритмические сбои, и удивительные образы, вырастающие из чего-то простого, обыкновенного, и перекличка с предшественниками (Пушкиным, Блоком, тем же Бродским), и обращение к мировой литературе (например, образы Тристана и Изольды неоднократно по-новому трактуются поэтессой), и у всего этого как будто единственная цель — уберечь хрупкую память от разрушения.

Острое поэтическое зрение не конфликтует с традиционностью, даже старомодностью стихов Борн: «Ночью выпал снег. Но в мире спали / и не знали. В свете фонаря / двое посреди двора стояли / и не замечали, как земля / превращалась в белые дороги, / парки заворачивая в шаль». Архаикой веет и от лексики,  и от построения фразы, аллюзий на классиков.

Это заметно и в структуре сборника — его разделы названы «эклогами» (видимо, больше в музыкальном смысле, хотя не удивлюсь, если тут есть отсылка к знаменитым эклогам Бродского), а весь сборник — «поэтической фантазией». Не только лирическая героиня растет из детства и не хочет отпускать его, но и сама поэтесса, в юности профессионально занимавшаяся музыкой, обращается к ней снова, чтобы дать определение своей книге и ее частям. В музыке жанр фантазии подразумевает свободное построение, элементы импровизации, синтез разных форм, свободу в смене ритма и гармонии. Поэтическая фантазия Борн вполне отвечает всем признакам музыкального жанра. В поиске таких определений тоже чувствуется что-то ностальгическое, нехарактерное для актуальной поэзии. Даже в этих небольших, но говорящих деталях Борн мягко, без нажима протестует против времени и мысленно устремляется в прошлое.

Иногда она как будто пытается вырваться в современность: «За окном — стужа лютая, / рябь канала, аптека, фонарь. / Не напрасно, не глупо ли / повторять все, как прежде, как встарь?». Но, переделывая утверждение Блока в вопрос (в ее стихах вообще много вопросов), она словно подразумевает ответ: нет, не глупо, не напрасно. Важно все: и то, что было, и то, что есть. А вот будущее в ее стихах почти не встречается. А если встречается, то возвращает в прошлое: «Когда для нас опять наступит детство, / я поселюсь с тобою по соседству, / и мы настроим замков из песка». Прошлое и память о нем помогают отобрать дорогих людей у смерти. Будущее в этой концепции — враг: «Но как же мне спасти тебя от вечности — / твой голос в телефонной трубке и / неискалеченный, неискалеченный / грядущим смех любимый твой?»

Интересно, что в стихотворении, давшем название сборнику, «Memory postum» (у римлян словом «postum» называли детей, рожденных после смерти отца, посмертных отпрысков), звучит один из ключевых вопросов построенной Борн поэтической реальности (ирреальности?): «Может, жить нужно было иначе?» Стихотворение посвящено смерти ирландской певицы Шинейд о’Коннор, прожившей необычную, непростую жизнь. Уникальность Шинейд в посмертии сталкивается с обыденным мышлением уставшего от всего коронера, который мечтает пораньше вернуться домой, а не заниматься выяснением причин смерти неважной для него знаменито­сти. Тут происходит интересное: не находя объяснения загадочной смерти, коронер задается вопросом: а правильной ли была эта, странно оборвавшаяся жизнь? В вопросе снова видится ответ от написавшей этот текст: нет, не нужно жить иначе. И не получится. Жизнь — такая, какая есть, она всегда заканчивается смертью, и лишь во снах, в грезах, в воспоминаниях можно попытаться исправить эту несправедливость.

Дарья Лебедева