НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Прогулки по счастью

Лариса Найдич. Прогулки ранние и поздние. — Иерусалим: Достояние, 2024.

Удивительно уютная, почти домашняя книга. Исконно интеллигентная семья, как и ее ближайшее окружение, — сплошь доктора наук, а если и не доктора — то врачи, литераторы, переводчики, педагоги, музыканты, биологи — всех не перечесть; традиционный культ труда, и не только умственного, — любого: труд тут — основа и столп жизни, никакого роздыха от него не предполагается даже на даче; естественное, органическое отторжение от всякого карьеризма, всякой элитарности, от всего, что отдает одной только выгодой, за которую платить нужно знакомством с «нужными людьми»; культ знаний, а также воспитанности, правил хорошего тона и, разумеется, уважения к другим людям. Вообще — порядочности.

Словом, всего того, на чем испокон веков стояла российская интеллигенция и что сегодня — почти что реликт. Увы нам, увы.

Секрета в том, почему автор так подробно, интересно и с такой любовью рассказывает о своей семье и друзьях, разумеется, нет. Перед нами — то самое семейство, из которого вышел знаменитый Юрий Михайлович Лотман: автор — его родная племянница, филолог-германист. А еще — его пусть и не такие знаменитые, но не менее замечательные старшие сестры: литературовед, доктор филологии Лидия Михайловна Лотман; врач, кардиолог, известный всему Ленинграду Виктория Михайловна, оставившая после себя не только благодарную память огромного числа пациентов, но и массу замечательных учеников-врачей; музыковед, композитор и педагог Инна Михайловна Образцова. А с ними вместе — их друзья и соратники по служению родному делу и наукам, каких бы областей они ни касались, а также по любви к настоящему искусству, без которого жить невозможно.

И как не впитать этот дух, эту ауру интеллигентности с рождения, если автор еще маленькой девочкой, лежа за ширмой в большой комнате ленинградской коммуналки, слышит не мещанские какие-нибудь разговоры, а слова «диалектика добра и зла», «датировка первой редакции», «публикация… корректура… новые авторы… беловая рукопись… диалектика души»… «Я привыкла к этим словам, и потом мне казалось, — рассказывает автор, — что стоящие за ними проблемы и должны быть в центре внимания, а тот, кто говорит про ситчик на платье или про мясо на котлеты, — скучный человек, и я до сих пор сникаю, когда речь идет о подобных мелочах, а также о домах, машинах, банковских счетах, ремонтах и т.д.».

Будто все это — совершенно естественное дело, и жить иначе невозможно. Будто только так и должно быть — чтобы на даче в Зеленогорске, летом, подойти к газетному киоску, всей своей ребячьей толпой, — и увидеть томики классиков, как родных, так и зарубежных, с предисловием, комментариями или в переводах своих же собственных родителей. Восторг, почти игра, сплошная радость! Но, в сущности, что тут удивительного, если вспомнить, что родители — это Лидия Лотман, профессор Илья Захарович Серман, переводчики Руфь Зернова и Ахилл Левинтон...

«Вот уж действительно, — написано в книге, — было “времечко”, когда мужик нес с базара Григоровича и Нодье!» А не всякую пластмассовую или глянцевую дрянь, плотно оккупировавшую сегодня в изобилии расплодившиеся киоски, прочитывается в подтексте этой глубоко ностальгической и вместе с тем такой печально-радостной книги.

А вечером можно собраться на дачной веранде у Серманов — дача, конечно, съемная, — вместе со взрослыми, составляющими это по-настоящему всемирное братство интеллигенции, и слушать песни под гитару в исполнении молодого тогда Городницкого или магнитофонные записи Галича, или рассказы московских друзей Сермана — Фриды Вигдоровой, известной народной заступницы и прекрасного журналиста, и ее мужа Александра Раскина, или подолгу разговаривать и спорить с педагогом и писателем, дочерью Гуковского Натальей Долининой, или вводить в свой круг молодых литераторов Бориса Голлера, Нину Королеву, Геннадия Шмакова...

Да всех не перечислить. Истинно могучей, кряжистой была эта Атлантида, ушедшая ныне в какие-то совсем уж еле различимые морские глубины и в них растворившаяся. И сказочные, вырисовывается из книги, были времена, несмотря на всю свою, мягко говоря, неоднозначность и изрядную жесткость, чаще даже жестокость. Но эти люди, отличавшиеся поразительной образованностью и благородством, странным каким-то образом умудрялись всю эту неоднозначность словно бы и не замечать, дистанцируясь от нее по мере всех своих сил. Будто ее и вовсе нет, а есть одна только наука, да точность фактов, да приверженность истине вкупе с душевной щедростью, да безукоризненный нравственный слух. И бесконечная доброта.

Они и вообще-то ведь были людьми не тех тяжелейших времен, в которых им всем, к несчастью, довелось жить, работать, а нередко и воевать, а — Серебряного века, подлинного их обиталища и родного, теплого гнезда. Как именно удалось им обойти все то, что казалось, да в общем и было, непреодолимым, — загадка. Но именно из тех давно канувших в Лету времен тянулась, получается из всех этих автор­ских рассказов и размышлений, их родословная, хотя мерилом всему для этих людей, переживших неимоверно много и горького, и страшного, рассказывает Найдич, были война и лагеря.

И люди эти вовсе не обязательно были только известными учеными или писателями. Бабушка автора, например, с молодых лет решила посвятить себя не просто воспитанию юношества, а работе с трудными, нередко больными либо умственно отсталыми детьми, от которых учителя обычно изо всех сил открещиваются, и до самых своих последних дней занятий этих не бросала. В блокадные месяцы педагогом и воспитателем осиротевших ленинградских детей стала и Лидия Михайловна, и они, давным-давно выросшие, всегда почитали ее как родного человека, заменившего им погибших родителей.

То был негласный, тихий, но незыблемый и твердый моральный кодекс, успевший-таки, несмотря на все препоны и преграды, крепко впечататься в отечественную душу и плоть. Не предавать правду; почитать классику; исполнять долг; стойко переносить невзгоды; читать, читать и читать, думать и думать…

Недаром же Юрий Михайлович Лотман, рассказывает автор, уже предчувствуя свою скорую смерть, сказал ей, лежа в больнице: «Когда я умру, из меня, как воздушные шарики, будут вылетать цитаты».

Евгения Щеглова