АРХИВ

Об авторе | Леонид Николаевич Мартынов (9 [22] мая 1905, Омск, Акмолинская область, Российская империя — 21 июня 1980, Москва, СССР) — русский советский поэт, прозаик, журналист, переводчик поэзии. Лауреат Государственной премии СССР (1974).

Леонид Мартынов

Я был упрям в намереньях своих

* * *

Я недавно узнал,

Что в день моего рожденья

9 мая 1905 года.

Фёдор Шаляпин пел на концерте

У госпожи Фирсановой, содержательницы

                   Сандуновских бань,

С тем, чтоб сбор пошёл на революционные нужды

в пользу большевиков.

Вероятно, в этот день произошло и ещё немало

                  даже гораздо больших событий,

Данные говорят сами за себя, как-никак это был

Девятьсот Пятый год,

Но у меня нет ни времени, ни охоты рыться

                в архивах,

Пусть, кто хочет, это и разберёт.

Однако, не скрою, мне было очень приятно,

И я полагаю, что любому из нас

Было бы лестно узнать, что в день их рождений

Торжествовали не только их папы и мамы,

Но кто-то ещё замечательно пел, рисовал

незабываемую картину,

Создавал какое-нибудь замечательное виденье

Или рушил какую-нибудь рутину,

Или что-то незримое вдруг различил через

увеличительное стекло.

Словом, будто бы в честь твоего рожденья

Что-то особенное произошло,

Именно будто бы в честь

Твоего рожденья!

Детство Тёмы

Отец

Купил мне

«Детство Тёмы».

Тёма!

И я прочёл и, потеряв покой,

Возжаждав юга, выбежал из дома,

Как будто Тёма на берег морской.

Но только степь зияла за рекой,

Гул поездов, как робкий рокот грома,

В ней утопал привычно и знакомо.

Сказал отец:

— А знаешь, кто такой

Был этот Тёма? Знаешь, например,

Что из него и вышел инженер

Мой шеф путеец Михайловский-Гарин,

Создатель не каких-нибудь химер,

И поезда летят во весь карьер —

Так будь ему за это благодарен

И вообще бери с него пример!

Поцелуй

Когда я был четырнадцатилетним

Отчаянным подростком, я нередко

Бродил весной по Загородной роще,

Вооружась топориком.

Я ждал,

Пускай лесничий скроется из виду

И вот, подкравшись к молодой берёзе,

Я сёк бел бархат, и, припав губами,

Смеялся, пил весенний сладкий сок,

И майские жуки кругом гудели

И ветреники жёлтые глядели.

Берёза вздрагивала. О, берёза,

От этого ты вовсе не умрёшь!

Наоборот: появится лесничий,

По мне он выпалит зарядом соли,

Сама пойми, кому больнее будет!

Мне, не тебе!

             …Рассказ про поцелуй

Я не могу теперь начать иначе

И не могу я продолжать иначе,

И не могу закончить я иначе

Рассказа про весенний поцелуй!

* * *

Как в окошко лезут голуби,

Чтобы я крошил им хлеб,

Так и мысли лезут в голову,

Потому что я не слеп

И не глух к происходящему.

А запрёшься,

Так в ночи

Гукают они навязчиво

Там за окнами, сычи.

Но в реальность их не верую,

Знаю: помыслы мои

Даже ночью —

Будто серые голубые

Соловьи.

Казачья библиотека

Пусть,

Кому даются книги в руки,

Каждый думает своё —

Сыновья её и внуки,

Да и правнуки её,

Чтоб они её вообразили

С протуберанцами на щеках

Над библиотечной книжной пылью

В синюю небесную мантилью

Кутающейся в снежных облаках.

А возможно, будет и иначе,

И мудролюбивый человек

Наяву очутится в Казачьей

Фантастичнейшей из библиотек,

Приютившейся во время оно

В белом кубике наискосок ворот

Артиллерийского Дивизиона,

А быть может, и наоборот,

Умещающей все страны света

В еле слышном шелесте страниц:

— Ждёшь совета? Просишь ты ответа!

Это сложно! Где-то вне границ!

Да, это был маленький домик,

Крепкий, сколько ни ломай его,

Где за томиком просился томик

В поле зренья моего.

Это поле было чистым полем:

Фет, Полонский, Майков, Поль де Кок

И Понсон дю Террайль с его Рокамболем,

Бальмонт, Лохвицкая, Бокль и Блок,

Но и Валиханов и Потанин,

Ядринцев, Блаватская, Словцов,

Там, где мчались с конским топотаньем

Сотни по трясинам солонцов,

Чтоб на фоне сёл, станиц, аулов

Образ бы читательский возник

Не одних лишь только есаулов

Либо сотников за чтеньем книг,

Или жён полковничьих и дочек —

Ах, сентиментальных, как и встарь,

Но, глядишь, забившись в уголочек,

Кое-что читает и пушкарь.

Впрочем,

Веко Двадцатого века

Ещё в полусне только лишь подрагивало по весне

И может быть, эта Казачья библиотека

Вспоминается лишь только мне.

Я проверяю самого себя

Я проверяю самого себя?

Давно иным мне надо стать под старость?

Я проверяю самого себя,

И это с молодости так осталось:

Я был упрям в намереньях своих

И если сразу что не удавалось,

Я повторял. И это называлось

Так:

     Повторять себя, а не других!

* * *

Утром

Вскакиваю

И без промедлений — за бюро,

Но не прошлое оплакиваю,

Не затем хватаюсь за перо:

Потрясающи,

Грядущий день, твои черты!

…Полчаса ещё

До дневной обычной суеты!

* * *

Вдруг

Обнаружен

Факт, что всем ты нужен.

С тобою каждый дружен.

                      Ветер южен,

Но вдруг он западен, затем

                        восточен —

Так изменяет направленье ветер.

И вдруг внезапно станешь

                                  незаметен

Ты всем на свете.

Этот вывод

Точен.

* * *

Да, цветок отцвёл и плод поспел

И хоть уста тебе он вяжет —

Чего сказать ты не успел,

Обязательно другие скажут.

Значит, говори не торопясь,

Но не бойся, как другие примут.

* * *

Ты, возникший у порога,

Поздоровался со мной.

Был ты сгорбившись немного

Или прятал за спиной

Нечто тяжкое,

Такое,

Что забыто много лет.

Ощущение такое

Ты хотел внести.

Но нет!

Ты представился мне другом

Юности. Напомнил ты

Духоту под старым югом

И проклятые пласты

Вековечной мерзлоты,

Где товарищей немало

Полегло, и я не мог

Их спасти. И это стало

Нашим горем. Горький рок!

Снятый траур

Терпеть и смрад,

Не хоронить

Ходячих мертвецов,

Чтоб жизнь и разум сохранить

Себе в конце концов.

Но всё-таки ведь есть предел,

Порой и крикнешь, горд:

— Вот этот траур и надел

Я по тебе. Ты мёртв!

А ринешься его сорвать —

Я уступлю в борьбе:

— Ты прав! Не стоит надевать

И траур по тебе!

Голиаф

Опять не спится.

Мне он приснится.

То не из сонных трав, не из седых дубрав

Кричат ночные птицы —

У дальних переправ, среди ночи восстав,

Давида Голиаф зовёт сразиться!

Я говорю тебе:

— Готового к борьбе я видел Голиафа, —

Он серый, с медным лбом, вооружён столбом от телеграфа.

С дубинкою такой он лёг бы на Тверской, не опасаясь штрафа.

Он лёг бы поперёк и всех твоих дорог.

Ты понял это?

Он ростом выше крыш!

Вот почему не спишь ты в час рассвета.

Не бойся.

Победишь!

На Млечном Пути

Мир, он

Давно уж

Таков,

Что всё меньше в нём

Добрых примет:

              На дорогах

Не видно подков,

              Но всё больше

На небе комет.

Так возьми,

Погляди в телескоп,

Может быть, и удастся найти

Хоть следы от счастливых подков

На каком-нибудь

Млечном Пути!

* * *

С ленивой негой шёл весенний снег,

Но вот он повалил с негодованьем

И с ненавистью самолюбованья

Не утешаясь, из-под талых век,

Взглянув на ложе запоздалых нег

Едва заметным самонагреваньем

Он беснование своё пресёк

Вот так и мы однажды в Вечность канем,

Как этот снег в апрельский березняк

И нас поглотит Вечность точно так,

Как будто бы в ней тоже свой апрель есть,

Чтоб хладной влагой народился шелест

Новорождённых листиков бедняг

И может быть, что в этом вся и прелесть!

Грозы

Всё грозы, грозы, грозы, грозы

И, незлобивый человек, начала

                             грозам я отсёк,

Чтоб оставались только розы.

Так надо разрешать вопросы,

Чтоб оставались только росы

На  розах белых точно снег.

Азы

Пусть бесконечны в небе беснованья,

Но на Земле не перерешены

Необоснованные не без основанья

Внезапные решенья тишины.

И грозных гроз мне не страшны угрозы,

Начальный звук отъял я у грозы,

И от грозы остались только розы.

Я знаю белой магии азы.

* * *

Пусть

Бедствия пророчатся,

Суля одну вражду,

Но мне иного хочется

И всё-таки я жду

Чего-то и хорошего

От завтрашнего дня,

Хотя бы и поросшего

Бурьяном для меня.

                       Публикация Ларисы Валентиновны Суховой