Об авторе | Юрий Петкевич — художник, писатель. Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — рассказ «Дверь на небе» (№ 8 за 2022 год).

Юрий Петкевич

Успокоение от любви

рассказ

Любимая женщина поэту Евгению отказала. И он поехал в Яблоновку писать роман «Успокоение от любви», в котором герой после происшедшей драмы едет на родину и начинает совершать весной прогулки в окрестностях. Красота таких прогулок и в таком состоянии прельщала Евгения. И он видел высочайшую поэзию в том, как природа воздействует таинственно на человеческую любовь, и она забывается, лишь остается легкая грусть.

Евгений пришел домой ночью. Его родители давно умерли. Вместо деревянного крыльца была построена бетонная веранда. Сразу за дверью на веранде стояла поломанная раскладушка. На ней спал в телогрейке пьяный дядя, который приехал с золотых приисков, и руки его лежали на телогрейке, как у покойника. Голая нога дяди упала на бетонный пол. Евгений зашел в дом. На своей старинной кровати спал дедушка в телогрейке и сапогах, одеяло сползло с него, и большие его руки тоже лежали на телогрейке, как у покойника. Вторые рамы уже вынули, и в доме ощущалась весна. Евгений лег спать, но долго не мог уснуть от ветра и шелеста кленов на улице.

Утром дядя отправился в колхоз и привел коня, чтобы посадить картошку на огороде. Евгений и дедушка дали хлеба коню, но конь голову держал высоко и оглядывался по сторонам. Тогда его вывели на огород, дядя стал пахать, а Евгений загребал навоз, который уже был разбросан по земле, и садил картошку. Но Евгений один не успевал, и тогда дядя помогал загребать навоз, а конь стоял на горке рядом с дедушкой, который делать ничего не мог и только издали осматривал работу, и, утомившись, удалился домой.

Дядя отправился искать кого-нибудь в помощь. Евгений стал один пахать, садить картошку и загребать навоз. Конь, когда оказывался свободным от пахоты, оглядывался на горке и смотрел на Евгения. Как только Евгений подходил к плугу, конь сам шел к борозде — ему было невтерпеж, и приходилось бежать за конем, чтоб схватить плуг.

Пришел дядя со старушкой. Она сразу признала поэта, а он не мог ее вспомнить, не бывши дома много лет. Евгений стал загребать навоз, находя время глядеть на глубину неба, на солнышко, на пашню и на голубые тени от гребней борозд.

Запах навоза одурманивал. Навозные жуки и мухи расползались по земле. Евгений был поражен необычайным шумом в деревне — пением птиц. Он захотел спать, надышавшись свежим воздухом, голова отяжелела, а отвыкшие от простора глаза заболели. Он побежал после работы в лес и упал в пышную траву на поляне. Сразу вдыхая много цветущего воздуха, Евгений почувствовал близкую смерть. Когда же после бега дыхание успокоилось и когда поэт стал наслаждаться солнечным светом, запахами и пением птиц, то почувствовал наконец отдохновение.

Вечером Евгений пришел домой и лег в кровать. И дядя, и дедушка тоже полегли, а он не мог уснуть. Вдруг Евгений неизвестно с чего стал смеяться. Счастье прекрасным потоком хлынуло из его груди. Слезы полились из глаз. Он понял, что этот смех — высокое очищение его жизни. Евгений понял, насколько он нравственно высок и великолепен — и какая его любовь! Он вытирал слезы одеялом и затыкал им рот, но не выдерживал и неприлично громко смеялся.

Дядя сказал ему:

— Иди, попей воды.

Евгений вспотел под одеялом. Он надел телогрейку и сапоги на босые ноги и вышел во двор, к огороду, и открыто и с облегчением смеялся в сиреневых сумерках. Когда ему надоело там смеяться, он вернулся назад в хату, на ходу хихикая до глубины души. В доме он попил воды, иногда выбегая на веранду, и прыскал изо рта водой. Думая, какая будет тяжелая ночь, поэт снова полез под одеяло. Но смех прекратился. «Действительно, вода помогла», — подумал Евгений и забылся.

А назавтра у дедушки появились мозоли на ногах. Всю старость он без конца ел хлеб, потому что желудок его не срабатывал, и, может, сто раз за день дедушка ходил: не в уборную, а к речке — и там было целое болото. Лишь на ночь дедушка оставлял в доме ведро. И сейчас Евгений подумал, что мозоли — от частой ходьбы... В этом несчастии присутствовало нечто прекрасное, хотя люди в Яблоновке привыкли к нему и не замечали его красоты, а близкие сходили с ума от непрерывного чавкания и радовались, когда старик уходил к речке. Лицо дедушки было необыкновенно мудрое из-за пережитых страданий, но черты его — уродливые: гигантские уши и нос крючком, очень длинный рот, но губ не было; большой, как котел, подбородок и маленькие мышиные глаза, очень голубые. И голубизну удавалось увидеть лишь при встрече с дедушкой во время его прогулок: он вовсю тогда открывал свои глазки, особенно — если с ведром после ночи. Но по мере того как дедушка превращался в ребенка и уродливость лица становилась не жестокой, а наивной, и в сочетании с мудростью — вдруг явилось такое совершенство в игре форм и линий лица, что его можно было назвать прекрасным.

Дедушка шагал по двору и огороду не спеша, рассматривая все на пути своем, каждый раз внимательно, и трогал каждый раз что его заинтересовывало: цветок, полено, лопату. На ходу он ел хлеб, вытаскивая его из кармана тело­грейки, которую не снимал даже ночью под одеялом. Около речки дедушка любил побродить — после того как оправится, — чтобы вырезать палочку из лозы. Палочки он все время терял. Они встречались повсюду: на дворе валялись, воткнуты были в землю по всему огороду и, конечно, сразу несколько находились в доме около кровати. Иногда дедушка забывал ремень на шее и так прогуливался с ремнем, часто повторяя вслух:

— Какая дурная жизнь! Какая дурная...

Евгений предвкушал прелесть своей такой прогулки, подобной дедушкиным. И когда у дедушки появились мозоли на ногах, поэт подумал о Боге, и мысли о Боге показались ему неуместными. Евгений взял дедушкино ведро и вышел из дома. Солнце проблистывало сквозь клены у церкви — и от них, и от церкви, и от хат тянулись длинные утренние тени. На середине огорода тени кончались, и Евгений, весело поскрипывая ведром, очутился на солнце и — согревался. Он перестал спешить и успевал обращать внимание на дедушкины палочки, которые торчали у дорожки. От палочек падали голубые тени, которые иногда наползали на следующие палочки, потому что дорожка шла от солнца. За Евгением пристроился белый кот. Евгений оглядывался на него, позвякивая ведром. У речки кот обогнал поэта и стал кусать иглы молодой травы, как иглы — зубами. Евгений швырнул дерьмо под кусты и выбил ведро о пень. Куры, гулявшие у речки, сбежались к куче и стали жадно глотать это. Он повернулся и пошел было назад. Две бабы стояли в своих дворах на горке и смотрели на него. От смущения и — предчувствуя, что они сейчас спросят: что с дедушкой? — Евгений поскользнулся на мокрой траве в дерьме, которое кругом валялось, и упал, так что и ведро покатилось из рук, куры разлетелись, а он сам чуть не съехал по берегу к речке. Бабы — здоровые, толстые, красные, — засмеялись, скаля зубы, — и показывали пальцами на него. Евгений поднялся, отряхиваясь, и сразу даже не мог найти ведра, чуть не заплакав, и отправился домой.

За время Евгениевой прогулки дедушка успел наложить в штаны. Евгений с дядей сняли с дедушки всю одежду, которая почернела от времени, как верхняя, так и нижняя. Они полезли в сундук и нашли чистое белье. Но только они переодели дедушку в чистое, как бедняга замарал и его. Они снова белье стали стягивать со старика.

— Мне хорошо, хорошо, не трогайте меня! — умолял дедушка, но с закрытыми глазами.

Под него постелили целлофан и оставили голого под одеялом. Из-за частых переодеваний дедушка очень устал и уснул. Евгений с дядей вышли на веранду и сели на бетонных ступеньках. Ступеньки покрыты были желтыми кленовыми крылышками, ветром сметенными так, как снег заметает. Дядя закурил. Около полуразрушенной церкви, с шиком, ходил очень нежно по желтым крылышкам хмурый мужик.

— Чего ты ходишь? — спросил его дядя.

— Вчера вечером спрятал в церкви бутылку вина, — сказал мужик. — Никак не могу найти.

— Еще бы, — сказал дядя Евгения. — Ты смотри, вчера, когда ты прятал, десять пар глаз за тобой смотрели: куда ты ее положишь, а может, еще и сам свалишься — так карманы обшарить.

Мужик пошел дальше по улице. Кленовые цветы опадали на Евгения и дядю. Евгений вспомнил про свою любовь, и душа заболела сильнее.

— У себя во дворе спрячешь — еле найдешь, а то в церкви, — проворчал дядя.

Он выкурил вторую сигарету, и Евгений с ним вошел в дом. Там они ужаснулись дедушкиному лицу: оно стало бледно-зеленоватым, — и увидели открытые большие голубые глаза.

— Вот и смерть моя пришла, — прошептал дедушка.

Постепенно все в нем начало замирать, глаза закрылись, дедушка реже вздыхал, — и вдруг Евгений и дядя опомнились, что дедушка не дышит и умер, хотя казалось, что он еще один раз вздохнет.

— Надо свечу в руки, — сказал дядя, но свечей не нашли.

Дедушку нужно было обмыть, а корыто украли. И у соседей не хотелось брать на такое дело. Тогда они пошли в хлев и вытянули оттуда железный котел, из которого раньше ела корова. Только он сделался ржавый, и в нем лежала солома. Затем надо было нагреть воды, а печь развалилась. И они стали бегать по двору и огороду, нося к речке сохранившуюся выварку, кирпичи и дрова.

Вода в речке стояла вровень с берегами после паводка и — мутная. Некуда отступать, они зачерпнули вываркой из речки и вдвоем, нагнувшись до земли, еле подняли ее из воды и поставили на кирпичи. Дядя сказал, что вода должна отстояться. Дрова плохо загорались. Евгений побежал в дом за бумагой. Но бумаги не было, потому что газет никто не выписывал и книг не читал. Евгений тщетно стал лазить по углам. В глазах его потемнело, и он еще помнил, как грохнулся о пол.

Прошло какое-то время, и поэт очнулся, глядя в потолок, но несколько минут полежал, пока в сознании всплыла потрясающая реальность, и спохватился, ощущая ушибленное тело, и выбежал во двор, проклиная дядю. Еще на горке, во дворе, Евгений увидел у речки большой огонь под вываркой.

Вода начинала вскипать. Дядя закричал на Евгения: где он шлялся? Выварка сделалась черная от копоти. Они понесли ее по дорожке в гору, боясь облиться и ошпариться. Затем притянули в дом коровий котел и вылили в него выварку воды. Пар заклубился и поднялся к потолку, и туманным сделался воздух в доме. Чтобы развести кипяток, они добавили в котел холодной воды. Дядя смотрел, отстаивается ли речная муть.

— Как ванна для аристократа, — восхитился он, имея в виду тополиный пух, подцепленный на воздухе, — как пену мыльную.

Дедушка сел в железном коровьем котле. И дядя с Евгением мыли его мочалкой, и это выходило странно печально там, где ела корова... Они нашли в сундуке черный старинный костюм и пожелтевшую белую рубашку, приготовленные на смерть, но белья найти не могли. И тогда они догадались, что чистое белье, которое последнее замарал дедушка, предназначалось для смерти. Дядя снял с себя свои современные цветастые трусы и — натянули их на покойника.

Старик, наконец, оказался в необычной для него строгой одежде, но босой: носки и туфли, обнаружилось, украли. Покойника положили на лавку посреди хаты и подвязали нижнюю челюсть веревкой. Ноги его покрыты были как у рыбы чешуей — ее невозможно оказалось соскрести. Евгений и дядя связали и чешуйчатые ноги старика и решили, что купят ему носки и туфли завтра в районном центре, где придется нанять музыкантов, чтобы исполнить давнюю мечту дедушки, купить еще гроб и для поминок водки и закуски.

Часть денег, которые дядя заработал на золотых приисках, он пропил, а остальные украли. И у Евгения за душой ничего не оказалось, и дядя пошел по деревне одолжить денег. Евгений прибрал в доме и остался наедине с дедушкой, и скоро привык к покойнику, и что-то почувствовал праздничное, хотя дедушка лежал босой, и — чешуя на ногах, как у рыбы. Скоро начали приходить люди, целовать в руки и лоб дедушку, а бабы при этом плакали и причитали. Принесли свечку и зажгли ее — сразу стало тяжело дышать. Одна из баб повернула зеркало к стене. Евгений безутешно зарыдал, обнимая ее, затем, не зная, как выразить свое горе, прижался к ее мокрой от слез щеке — своей, — и тут же испугался от раздуваемого внутри пожара…

И вот на похороны приехали музыканты. Накрапывал дождь. Солнце собиралось вот-вот выйти из-за туч, но не выходило, только иногда за речкой возникали неясные задумчивые зайчики света, блуждали и потухали вдруг. Собирался народ. Евгений бродил у церкви около кленов и волновался. Наконец деревья на берегу осветились солнцем, и оно поплыло легко к Евгению. От земли подымалась испарина. Музыканты доставали инструменты из автомобиля. В сером небе образовалась голубая дыра — тут же засверкали трубы трубачей. На дороге около церкви укладывали асфальт немецкие оранжевые чудища. От них исходил грохот, и все вокруг оказывалось беззвучным. И от этого движение солнца по земле было особенно стремительное. Яблоновские собаки собрались в тени под кленами у церкви и смотрели, как укладывают асфальт. Евгений же рассматривал музыкантов: он сразу почувствовал в них родственное себе и хотел подойти и что-нибудь сказать им. Все они мечтали, какие-то невзрачные, бледные и маленькие, и угрюмо ожидали выноса дедушки.

Одна труба сверкала большая, две были маленькие, а четвертый человек — без ничего. Евгений решил про него, что это барабанщик. Евгений вышел из-под кленов, направляясь к этим людям, и напряженно думал: что же им скажет? Но только жмурился от блеска в небесах, а грохот асфальтоукладывающей техники мешал голове думать... Четвертый человек доставал из машины громадный красный барабан с белыми боками и — поставил гулко на траву.

— Барабан? — спросил Евгений и показал пальцем.

— Не слышу! — закричал из другого мира человек.

Из хаты выскочил дядя и замахал рукой. Евгений не пошел, а побежал назад к рабочим на дороге и тоже замахал. Грохот вдруг выключился. Евгений поспешил снова к дому по елочкам на земле. Люди столпились в дверях в эту пронзительную минуту, по очереди подходя к покойнику и целуя его. Закричали вороны, и только теперь, благодаря воронам, Евгений услышал певчих птиц, которые без устали радовались весне. Музыканты расстегнули курточки: становилось жарко. Открыли ворота. Но долго, никак не выносили гроб из хаты. Евгений боялся, что машины, укладывающие асфальт, снова заработают. Наконец начали выносить венки из дома. И совершенно обыденно вынесли гроб, как страшную тяжесть. Евгений с дядей стали за гробом дедушки. На улице образовалась процессия и около полуразрушенной церкви остановилась. В воцарившейся тишине запели священные песни старушки. Затем процессия мимо оранжевых асфальтоукладчиков тронулась по краю дороги, вдыхая асфальт. Тут зазвучала музыка. Свой праздник почувствовал в ней Евгений. Великое успокоение от любви вошло в него. Смерть для него возникла прекрасной, как и жизнь, и поэт Евгений с наслаждением стал ожидать своего череда. Высокая радость от похорон, смерти дедушки, мерного шага, блеска труб, весны и возвышенной музыки умилила его. Евгений вспомнил про несчастную любовь и печально улыбался, торжественно шагая за гробом. Хотелось плакать и полностью очиститься. На душу более всего действовали трубы, но удары барабана потрясали до мозга костей.

Впереди процессия начала вступать на застывший асфальт и двинулась посередине дороги. Музыка закончилась, но скоро началась еще раз. Евгений увидел, как человек с барабаном, неся эту гулкую тяжесть перед собой, откинулся назад и как он бьет увесистой булавой. Наконец и Евгений вступил на новую дорогу; ноги липли к асфальту, но не вязли в нем. После песка они стали оставлять следы, и процессия затоптала черный цвет. Но подошвы очищались от песка, и Евгений осознал, что шаги на горячем асфальте чем-то подобны ударам барабана…