|
От автора | «Под чугунной шинелью» — продолжение цикла доку-драм, документальных фантазий, собранных в книгу «Судьба и роль» (М., Рутения, 2024) и ранее опубликованных в журнале «Знамя» («Фрейденберг, или Сестра моя жизнь» (№ 4, 2023), «Пунин, или Фонтанный дом» (№ 7, 2023), «Летом в Париже» (№ 10, 2023), «Исайя! Исайя!» (№ 1, 2024), «Лев и Эмма» (№ 5, 2024). Сверхтема цикла: художник и власть, выбор стратегии и тактики поведения в темные времена. Принцип построения: сочетание фрагментов, вплоть до осколочных, из писем, дневников, воспоминаний и свидетельств, включая устные рассказы друзей и близких, записанные мемуаристами.
Наталья Иванова
Под чугунной шинелью
фарс-фантазия на документах
Действующие и бездействующие лица:
Михаил Афанасьевич Булгаков
Елена Сергеевна Булгакова
Павел Попов, филолог, близкий друг Булгакова
Константин Сергеевич Станиславский
Владимир Иванович Немирович-Данченко
Ольга Бокшанская, секретарь Немировича-Данченко, сестра Елены
Сергеевны
Рипсимэ, секретарь Станиславского
Николай Горчаков, режиссер МХАТ
Сталин
Гоголь
Ягода, Молотов, Ворошилов, Тухачевский, Каганович, Микоян, Будённый,
Радек — государственные деятели, военные и журналисты
Любовь Белозерская, вторая жена Булгакова
Буллит, посол США
Жуховицкий, осведомитель, появляется и с женой
Всеволод Иванов, Юрий Олеша, Александр Афиногенов, Борис Пастернак,
Александр Безыменский и другие писатели
Степанова, Яншин и другие актеры и режиссеры
Хор критиков
Голоса
Гости на балу
УВЕРТЮРА
Станиславский (в воздух):
А может, исключим филиал из Художественного театра? Часть труппы уволим — или изгоним в окраинный театр?
Немирович (в воздух):
У Симонова монастыря климат даже лучше. Правда, понадобится автомобильный транспорт для артистов…
Станиславский (Рипсимэ):
Пусть Владимир Иванович позвонит ко мне.
Рипсимэ(по телефону, секретарю Немировича-Данченко Ольге Бокшанской):
Пусть Владимир Иванович позвонит Константину Сергеевичу.
Бокшанская:
Пусть Владимир Иванович позвонит…
Немирович (Бокшанской):
Я не хочу говорить с ним по телефону, он меня замучает. Я лучше к нему заеду — тринадцатого хотя бы.
Бокшанская (Станиславскому):
Тринадцатого хотя бы…
Станиславский (Рипсимэ):
Я не могу принять его тринадцатого, у меня тринадцатое — выходной день. Мне доктор не позволяет даже по телефону говорить.
Рипсимэ (Бокшанской):
Константину Сергеевичу доктор не позволяет даже по телефону говорить…
Немирович (Бокшанской):
Я могу прийти шестнадцатого.
Бокшанская:
Шестнадцатого…
Станиславский (Рипсимэ):
Жена моя, Маруся, больна, она должна разгуливать по комнатам, я не могу ее выгнать.
Рипсимэ:
Жена Константина Сергеевича больна, она должна по комнатам разгуливать, он не может ее выгнать.
Немирович (Бокшанской):
Я приеду только на пятнадцать минут.
Станиславский(Рипсимэ):
Ну хорошо, я выгоню Марусю, пусть приезжает.
Рипсимэ (Бокшанской):
Константин Сергеевич выгонит Марию Петровну, пусть приезжает.
Немирович (Бокшанской):
Я к нему не поеду, я не хочу его видеть. Я ему напишу.
Пауза.
Немирович (Бокшанской):
Я не буду писать, а то он скажет, что я жулик, и ни одному слову верить все равно не будет. Просто позвоните к нему и скажите, что я занят.
Звучит театральный звонок.
ЯВЛЕНИЕ 1. НАЕДИНЕ СО ВСЕМИ
Булгаков:
Работать в театре невозможно…угнетает атмосфера. Станиславский и Немирович юродствуют, презирают все, чему не двести лет. Тускло и затхло… Мои упражнения в области изящной словесности, по всей видимости, заканчиваются. Густейший туман окутывает мозг…
Станиславский:
Как же мы можем иметь дело с таким автором? Завтра он еще что-нибудь выкинет!..
Голос сверху:
Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) «О пьесе М. Булгакова «Бег» от 29 января 1929 г. № П 62/опр. 8-с. Опросом членов Политбюро от 30.01.1929 г.
Принять предложение комиссии Политбюро о нецелесообразности постановки пьесы в театре. Секретарь ЦК.
Булгаков:
Проводник ложных идей. Представитель белогвардейщины. И все это я узнаю о себе за утренним кофе. А не читай советских газет…
Голоса газет:
«Комсомольская правда»: Философия разочарованного таракана!
«Правда»: Потихоньку протаскивает идею чистоты белогвардейского знамени!
«Советское искусство»: Автор изображает красных дикими зверями, не жалеет красок для восхваления Врангеля. Для всей театральной политики шаг к отрыву! от рабочего зрителя!
Хор критиков:
— Запретить!
— Прекратить!
— Главрепертком против!
Одинокий голос:
А Михаила Булгакова расстреляли на Багровом острове, шутка!
Донос:
Булгаков пишет роман о дьяволе, с выпадами… читает гостям за ужином… готов сам распространять рукопись…
Ермилов, критик:
Пьеса слабенькая, безыдейная…
Голос учебника для 10-го класса:
Произведение упадка буржуазной литературы.
Александр Безыменский, «Известия» (с пафосом):
Истязал он денщиков.
Бил рабочих в спину ломом,
И устраивал погромы.
Забывать его не смейте!
Если встретите — убейте!
— Руками задушу своими!
— Скажи нам имя! Имя!..
— Полковник Алексей Турбин!
Булгаков (на все стороны света):
Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве. Зачем держать писателя в стране, где его произведения не могут существовать? Прошу о гуманной резолюции — отпустить меня. Ведь остается последнее — уничтожить меня самого.
Безыменский:
Тип — Замятин.
Род — Евгений.
Класс — буржуй.
В селе — кулак.
Результат перерождений.
Сноска — враг!
Хор критиков:
Крепче ударить по Булгакову, Замятину и Пильняку! Крепче! Крепче! Крепче!
Булгаков (наедине с собой):
Если еще одна пьеса погибнет, средства спасения у меня нет — я уже и сейчас терплю бедствие. (Кричит) Корабль мой гибнет, вода уже идет на мостик! Но тонуть нужно мужественно!
Любовь Белозерская:
Нельзя ли потише?
Булгаков:
Люба, я работаю.
Любовь Белозерская:
Мака, ты не Достоевский!
ЯВЛЕНИЕ 2. ДОМА
Булгаков:
Бессонница, верная подруга моя!.. Подруги, как известно, изменяют. О, как бы желал я, чтобы эта изменила мне.
Павел Попов:
Вы не подумали, дорогой друг, о том, чем закусывать. Лучше крепкого, душистого огурца ничего быть не может. Вы скажете — гриб лучше. Ошибаетесь. Вы скажете — ветчина. Да — ветчина. Но и ветчина хороша с огурцом.
Булгаков:
Ветчиной… Закусывать надо в сумерки на потертом диване, среди старых и верных вещей. Собака должна сидеть на полу у стула, а трамваи слышаться не должны.
Попов:
В огурцах проявляется дряблость. Вы, надеюсь, понимаете, что с дряблостью далеко не уедешь.
Булгаков:
Один человек пришел, осмотрелся и сказал, что у меня в квартире живет хороший домовой. Надо полагать, что ему понравились книжки, кошка, горячая картошка. Он ненаблюдателен. В моей яме живет скверная компания: бронхит, рейматизм и черненькая дамочка — нейрастения. Ее выселить нельзя. Дудки! От нее нужно уехать самому.
Попов:
Далеко ли?
Булгаков:
Вдруг позвонили из Театра и сообщили, что «Дни Турбиных» срочно возобновляются. Мне неприятно признаться: сообщение меня раздавило. Хлынула радость, но сейчас же с удвоенной силой — и моя тоска.
Попов:
Почему, почему?
Булгаков:
У нас новая домработница, девица лет двадцати (появляется девица). У нее все новости — с нашей коммунальной кухни. Вошла в мою комнату… колдовской знак!
Домработница (стоя в дверях, громогласно):
Трубная пьеса ваша пойдет. Заработаете тыщу.
Домработница исчезает за дверью.
Булгаков:
Волшебное происшествие! Точно говорю, что из Театра не звонили этой девице! Да и на кухнях телефонов нет!
Хор литераторов:
— Поздравляем. Теперь вы разбогатеете!
— Теперь вы разбогатеете!
— Разбогатеете!
— Смертельно обижусь, если не получу билета на премьеру!
— Что все это значит?
Появляется тень андреевского памятника Гоголю.
Гоголь:
Все у них как-то черство, неотесанно, неладно, негоже, нестройно, нехорошо, в голове кутерьма, сутолока, сбивчивость, неопрятность в мыслях…
Булгаков (потрясенно):
Учитель! Хорошо знакомый человек с острым носом и больными сумасшедшими глазами! Литераторы играют девятую главу твоего романа, который я, в твою честь, о великий учитель, инсценировал!
Гоголь:
…Вызначилась во всем пустая природа человека, природа грубая, тяжелая, не способна ни к домостроительству, ни к сердечным убеждениям, маловерная, ленивая, исполненная беспрерывных сомнений и вечной боязни!
Булгаков (в потрясении, путаясь):
Учитель! Укрой меня своей чугунной шинелью!.. Не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться более в пределах СССР мне нельзя, доведенный до нервного расстройства, я прошу ходатайства об изгнании меня за пределы СССР!.. Учитель! И он укрыл меня, и я слышал голоса уже глуше…
ЯВЛЕНИЕ 3. В КРЕМЛЕ
Сталин (крутит в руках письмо):
Ничего не понимаю! (Нажимает на столе кнопку.) Ягоду ко мне!
Входит Ягода, отдает честь.
Сталин:
Послушай, Ягода, что это такое? Смотри — письмо. Какой-то писатель написал. Кто такой?
Ягода:
Не могу знать.
Сталин:
Что значит «не могу»? Как ты смеешь мне так отвечать? Ты на три аршина под землей должен все видеть! Чтоб через полчаса сказать мне, кто это такой!
Ягода:
Слушаюсь, ваше величество! (Уходит, возвращается.) Так что, ваше величество, это Булгаков!
Сталин:
Булгаков? Послать за ним немедленно!
Снаряженный мотоцикл мчит на улицу Фурманова.
ИНТЕРМЕДИЯ
В квартире Булгакова возникает человек в мотоциклетном шлеме.
Мотоциклист:
Булгаков? Вас велено немедленно доставить в Кремль!
На Булгакове рубаха с дыркой, волосы всклокочены.
Булгаков:
Куда ж мне! Как же я… у меня и сапог-то нет…
Мотоциклист:
Приказано доставить в чем есть!
Булгаков снимает туфли и отбывает с мотоциклистом.
ЯВЛЕНИЕ 4. ОПЯТЬ В КРЕМЛЕ
Сидят Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода. Входит Булгаков.
Сталин:
Что это такое? Почему босой?
Булгаков:
Да что уж… Нет у меня сапог.
Сталин:
Что такое? Мой писатель — без сапог! Что за безобразие! Ягода, снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Булгакову. Булгаков пробует натянуть.
Булгаков:
Не подходят они мне…
Сталин:
Что у тебя за ноги, Ягода! Ворошилов, снимай сапоги, может, твои подойдут!
Ворошилов снимает, но они велики.
Сталин:
Видишь! Велики ему! У тебя уж ножища! Интендантская!
Ворошилов падает в обморок.
Сталин:
Вот уж и пошутить нельзя. Каганович, что ты сидишь, видишь, человек без сапог!
Каганович торопливо снимает сапоги, но они тоже не подходят.
Сталин:
Ну конечно, разве может русский человек!.. Уходи с глаз моих!
Каганович падает в обморок.
Сталин:
Ничего, ничего, встанет! Микоян! Впрочем, тебя и просить не надо, у тебя нога куриная!
Микоян шатается.
Сталин:
Ты еще вздумай падать! Молотов, снимай сапоги!
Наконец, сапоги Молотова налезают на ноги Булгакову.
Сталин:
Ну вот так хорошо! А теперь скажи мне, почему ты мне такое письмо написал?
Булгаков:
После того как все мои произведения были запрещены, стали раздаваться голоса…
Голос № 1:
Сочинить коммунистическую пьесу и обратиться к правительству СССР с покаянным письмом.
Голос № 2:
Тем спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.
Булгаков:
Созревшее во мне желание прекратить мои писательские мучения заставляет меня…
Голос № 1:
Алексей Турбин — сукин сын!
Голос № 2:
Булгаков одержим собачьей старостью!
Голос № 3:
Это литературный уборщик, подбирающий объедки! После того, как наблевала дюжина гостей!
Голос № 1:
Мишка Булгаков, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит… Нашелся Турбин, чтоб ему без сборов, без успеха!
Голос № 2:
Атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля…
Голос № 3:
Произведения Булгакова в СССР не могут существовать!
Хор критиков:
Не могут! Не могут! Не могут! Пьесы Булгакова лишние на советской сцене!
Булгаков (Сталину):
Около полутора лет, как я замолк. Теперь, когда я чувствую себя очень тяжело больным, мне хочется просить вас стать моим первым читателем…
Сталин:
Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему такое письмо написал?
Булгаков:
Пишу, пишу пьесы — а толку никакого. Лежит во МХАТе пьеса, а они ее не ставят, денег не платят…
Сталин:
Вон что! Ну, подожди минутку. (Звонит по телефону.) Художественный театр? Сталин говорит. Позовите мне Немировича-Данченко. (Пауза.) Что? Умер?! Тоже умер? Когда?.. Понимаешь, тоже сейчас умер. Ну ничего, подожди. (Пауза.) Позовите кого-нибудь еще! Кто говорит? Егоров? Так вот, товарищ Егоров, у вас в театре пьеса одна лежит, писателя Булгакова пьеса. Я, конечно, не люблю давить на кого-нибудь, но мне кажется, это хорошая пьеса… Что? По-вашему, тоже хорошая? И вы собираетесь ее поставить? А когда вы думаете?
Булгаков:
Господи! Да хоть бы годика через три!
Сталин:
Ээх! (Егорову) Не люблю вмешиваться в театральные дела, но мне кажется, вы могли бы ее поставить… месяца через три. Что? Через три недели? Ну что ж, это хорошо. А сколько вы думаете платить за нее? (Делает знаки Булгакову.)
Булгаков:
Да рубликов пятьсот…
Сталин (Егорову):
Я, конечно, не специалист в финансовых делах, но мне кажется, что за такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят. Что? Шестьдесят? Ну что ж, платите, платите! (Булгакову) Ну вот, видишь, а ты говорил…
Булгаков:
Мне в Киев недельки бы на три.
Булгаков исчезает.
Сталин в одиночестве тоскует без Булгакова.
Сталин:
Ээх, Михо, Михо! Уехал! Нет моего Михо!..Что мне делать? Такая скука, просто ужас! В театр, что ли, сходить? … Вон Жданов все кричит: советская музыка, советская музыка! Надо будет в оперу сходить.
ИНТЕРМЕДИЯ
В писательской квартире по соседству с Булгаковыми празднуют именины. Длинный стол с бутылками, закусками и цветком в горшке посередине. Поет романс цыганка, двое цыган играют на гитарах. Шумно. Появляются Булгаковы.
Пастернак:
Я хочу выпить за Булгакова!
Хозяйка:
Нет, нет! Сейчас мы выпьем за Викентия Викентьевича, а потом за Булгакова!
Пастернак:
Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он — законное явление. А Булгаков — незаконное!
ЯВЛЕНИЕ 5. В ИМПЕРАТОРСКОЙ ЛОЖЕ
Сталин (по телефону):
Ворошилов, ты? Что делаешь? Работаешь? Все равно от твоей работы никакого толку. Ну, ну, не падай там! Приходи в оперу. Будённого захвати! (Пауза.) Молотов! Приходи сейчас, в оперу поедешь! (Пауза.) Каганович, бросай свои еврейские штучки! (Пауза.) Ну что, Ягода, ты, конечно, уже подслушал все, знаешь, что мы в оперу едем! Готовь машину!
Подают машину. Все рассаживаются.
Сталин:
Что же это мы главного специалиста забыли! Жданова забыли! Послать за ним в Ленинград самый скоростной самолет!
Самолет взвивается и через несколько мгновений спускается — в самолете Жданов.
Сталин:
Ну вот, молодец! Шустрый ты у меня! Мы тут решили в оперу сходить, ты ведь все кричишь — расцвет советской музыки! Ну, показывай! А, тебе некуда сесть? Садись ко мне на колени, ты маленький!
В правительственной ложе Большого театра.
Премьера оперы Шостаковича «Леди Макбет». Дирижер во фраке с красной гвоздикой. Композитор (Шостакович), директор Большого театра в ожидании наград ковыряют дырочку в петлице.
Дирижер усиленно машет палочкой, с него градом льет пот. Занавес. В правительственной ложе тишина.
Сталин (свите):
Попрошу товарищей остаться, надо будет обменяться мнениями. (Пауза.) Не люблю давить на чужие мнения. Не буду говорить, что, по-моему, это какофония, сумбур в музыке. Попрошу товарищей высказать совершенно самостоятельно свои мнения. Ворошилов, ты старший, что думаешь?
Ворошилов:
Так что, вашество, я думаю, это сумбур.
Сталин:
Садись рядом, Клим. Ну а ты, Молотов, что думаешь?
Молотов:
Я, ввваше вввввеличество, думаю, что это какофония.
Сталин:
Ну ладно, ладно, пошел уже заикаться! Садись здесь, около Клима. А что думает наш сионист?
Каганович:
Я так считаю, ваше величество, что это и какофония, и сумбур вместе!
Сталин:
А ты, Будённый, что скажешь?
Будённый:
Рубать их всех надо!
Сталин:
Экий ты горячий! Садись ближе. Ну, итак, товарищи, все высказались, очень хорошо прошло совещание. Поехали домой!
Все усаживаются в машину, Жданов вертится, лезет на колени к Сталину.
Сталин:
Ты куда лезешь? Сюда ехали, все ноги отдавил!.. (Передразнивает.) Советская музыка! Расцвет! Пешком дойдешь!
ЯВЛЕНИЕ 6. БАЛ ВЕСНЫ
В резиденции посла США Спасо-Хаус 24 апреля. Канун пасхальной недели и Первомая, в том году совпадающих. Освещенный хрустальными люстрами большой зал с мраморной площадкой, лестницей и колоннами увит живыми цветами.
Буллит:
Розы из Ниццы, ирисы из Нидерландов, тюльпаны из Финляндии. Все готово к приему гостей!
В буфетной — клетки с ягнятами, медвежатами, козлятами, петухами (под покрывалами), взятыми напрокат в зоопарке. Гости — послы и посланники, дамы света и полусвета, осведомители, балерины Большого театра. Военные в форме, мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях. На высоком потолке зажигаются луна и звезды. На покрытой ковром лестнице прибывающих гостей встречает посол Буллит.
Появляется военный в форме генерала НКВД.
Голос:
Генрих Ягода! Генеральный комиссар государственной безопасности! Расстрелян 15 марта 1938 года! Не подлежит реабилитации!
Появляется человек во фраке под руку с балериной.
Голос:
Лев Карахан! Действительный и полномочный! Гражданский муж прима-балерины Семёновой! Расстрелян 20 сентября 1937 года!
Появляется человек в маршальской форме.
Голос:
Михаил Тухачевский! Станет Маршалом СССР! Расстрелян 12 июня 1937 года!
Появляется человек в старомодном сюртуке.
Голос:
Николай Бухарин! Главный редактор газеты «Известия»! Расстрелян 15 марта 1938 года!
Появляется режиссер с актрисой под руку.
Голос:
Всеволод Мейерхольд, Зинаида Райх! Расстрелян 2 февраля 1940 года, Зинаида Райх зарезана 15 июля 1939 года, но он вряд ли об этом узнает!
Появляется человек в смокинге.
Голос:
Барон Борис Штейгер, осведомитель! Штатный сотрудник ОГПУ-НКВД! Расстрелян в 1937-м!
Появляется еще один режиссер с актрисой под руку.
Голос:
Александр Таиров, Алиса Коонен! Камерный театр в 1949 году расформируют, Таиров сойдет с ума и умрет 25 сентября 1950 года!
Появляется человек в туристическом одеянии.
Голос:
Карл Радек! Заведующий международной информацией ЦК! Журналист «Известий», (со злорадством) в прошлом критик! Убит в политизоляторе 19 мая 1939 года!
В черном костюме с бабочкой появляется Булгаков под руку с Еленой Сергеевной в иссиня-черном вечернем платье, украшенном бледно-розовыми цветами.
Голос:
Писатель Булгаков с женой! Писатель бессмертен!
Дама, приятная во всех отношениях:
Сегодня я узнала, что дирекция Ковент-Гардена пригласила Семёнову в Лондон.
Дама просто приятная:
Сталин никогда не разрешит ей уехать из Москвы.
Иностранный журналист:
В Ковент-Гардене я видел пуанты Анны Павловой, те самые, в которых она божественно танцевала умирающего лебедя. Павлова была царской танцовщицей, Семёнова — танцовщица пролетариата, пролетарка.
Дама, приятная во всех отношениях:
Ну, она прима и жена Карахана, никак не пролетарка.
Иностранный журналист:
Кроме балерин и агентов НКВД, которым приказано заводить контакты с дипломатами, любой русский знает, чем грозят разговоры с иностранцами… Если иностранец заговаривает с неизвестным — русские исчезают.
Дама просто приятная (игриво):
Только не здесь!
Посол Буллит:
Знакомьтесь, посол Франции…
Елена Сергеевна:
Какое счастье! Подарок к Пасхе! Настоящий бал!
Буллит (Булгакову):
Бон суар, Мастер! Гран мерси, дорогой Мастер, спасибо, что пришли. Предполагается бал на пятьсот гостей. (Елене Сергеевне.) Будьте королевой бала! Хотя еще Страстная суббота — и мы нарушаем все правила. Христос умер…
Тухачевский танцует с Ольгой Лепешинской. Другая прима — с Радеком. Мейерхольд с Зинаидой Райх, Таиров с Алисой Коонен. По залу порхают разноцветные лучи.
Буллит (Булгакову):
Вы знаете, ваша пьеса лежит у меня на рабочем столе… И я мечтаю попасть на «Мольера», хотя бы на генеральную репетицию.
Раздается колокольный звон.
Булгаков:
Если она состоится.
Неожиданный крик петуха. Пары останавливаются. Немая сцена.
Булгаков (Елене Сергеевне):
Христос воскрес!
ЯВЛЕНИЕ 7. РАЗГОВОРЫ
В кабинете Булгакова. Булгаков спит после обеда на диване. Резкий телефонный звонок. Булгаков берет трубку.
Сталин (вкрадчиво):
Михаил Афанасьевич? Здравствуйте.
Булгаков:
Здравствуйте.
Сталин:
С вами Сталин говорит.
Булгаков:
Перестаньте хулиганить!
Сталин (громко):
С вами Сталин говорит!
Булгаков:
Или я вынужден буду…
Сталин:
С ВАМИ СТАЛИН ГОВОРИТ!
Булгаков (растерянно):
Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!
Влетевшая в кабинет Белозерская по знаку Булгакова берет наушники.
Сталин:
Ваше письмо получено. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может, и правда — за границу? Что, мы вам очень надоели?
Булгаков:
Простите, но я не…
Сталин:
Хотите уехать за границу?
Булгаков:
Я думаю, Иосиф Виссарионович, место русского писателя — у себя на родине. В России. Во всяком случае, я так понимаю…
Сталин:
Правильно понимаете. Какие у вас планы?
Булгаков:
Да вот, сижу без работы…
Сталин:
Обращались куда-то?
Булгаков:
Обращался во МХАТ. Безуспешно…
Сталин:
Обратитесь еще раз.
Булгаков:
Так я уже обращался… но мне отказали.
Сталин:
А вы подайте заявление. Мне кажется, они согласятся.
Гудки разъединения. Булгаков осторожно кладет трубку.
Булгаков (в воздух):
И по телефону поговорили в пятницу Страстной недели, под самую Пасху… а ведь праздники-то упразднили!
Разговоры, зафиксированные в донесениях осведомителей
Первый:
Словно прорвалась плотина и все вдруг увидели подлинное лицо товарища Сталина!
Второй:
Сколько злобы вокруг него! Ненависти! Мнений как о тупом фанатике! Ведет к гибели страну!
Третий:
Как будто Сталин — это кровожадное существо за стенами Кремля!
Первый:
Сталин дважды был на «Зойкиной квартире»!
Второй:
Шестнадцать раз на «Турбиных»!
Третий:
Совершенно простой человек, без чванства, говорит со всеми как с равными. Никакой кичливости. И как ценит искусство!
ЯВЛЕНИЕ 8. РЕПЕТИЦИЯ У СТАНИСЛАВСКОГО
Булгаков:
После тоски о погибших пьесах мне стало легче, когда я — уже в новом качестве — переступил порог театра.
Станиславский:
Милый Михаил Афанасьевич! Вы не представляете себе, до какой степени я рад вашему вступлению в наш театр!
Булгаков:
Примите, Константин Сергеевич, нового режиссера. Поверьте, он любит ваш Художественный театр.
Станиславский:
Мне пришлось поработать с вами на нескольких репетициях «Дней Турбиных», и я тогда почувствовал в вас режиссера — и может быть, и артиста!
Булгаков преображается, надевая парик судьи из мхатовского спектакля «Пиквик».
Кроме прочих персонажей, в углу и в тени присутствует молчаливый Гоголь — тенью андреевского памятника, полузакрывшись шинелью.
Станиславский сидит на диване около круглого столика с лампой под абажуром. На столике большой блокнот, экземпляр пьесы «Мольер» — в руках.
Станиславский:
Ну-с, как идет работа?
Горчаков:
Актеры очень довольны ролями, Константин Сергеевич. Торопят начать репетиции. Михаил Афанасьевич собрал много материала. И даже книгу написал о Мольере… что-то вроде биографии Мольера, хочет прочесть актерам.
Станиславский:
Это все очень хорошо. Но как дела с самим Мольером?
Горчаков:
Я не понял, Константин Сергеевич…
Станиславский:
Мне все время, все эти годы… сколько лет мы репетируем… я не ропщу на старость, только бы не болеть…
Горчаков:
Скоро пять лет уже, Константин Сергеевич!
Станиславский (продолжая свою мысль):
Мне все годы не хватает некоторых черт…
Горчаков:
Как? Было же несколько читок с замечаниями, все выполнены!
Станиславский (упрямо):
И вот я еще раз перечитал. В пьесе не показан Мольер-гений… Мольер — великий писатель своего времени. Мольер — предтеча французских энциклопедистов… (Пауза.) Философов и мыслителей! (Пауза.) Надо сделать мысли героев такими же органическими и глубокими в их сценическом воплощении, как глубоки и органичны они в окружающей жизни у большевиков, у строителей социализма. Тогда в спектакле прозвучит торжество революционных идей!
Горчаков (потрясенно):
Разве, Константин Сергеевич?
Станиславский:
Хотя ярко показано все, что творится вокруг… в каждом акте много пружин… интриги… (Оживляется.) Хорошие трюки!
Горчаков:
Вы правы, Константин Сергеевич!
Станиславский:
Много места отведено личной драме Мольера. А гениального бунтаря и протестанта — нет!.. Это большой минус! Не знаю, удастся ли восполнить игрой актеров… Вы не думаете, что следовало бы до начала репетиций поработать еще с автором… над текстом?
Горчаков:
Боюсь даже подумать об этом, Константин Сергеевич! Михаил Афанасьевич так настрадался в ожидании репетиций, что всякое замечание о тексте его буквально приводит в дрожь. Может быть, когда он увидит, что репетиции начались, он как-то успокоится… с ним легче будет договориться о переделке текста.
Станиславский (грозно):
Для меня вопрос идет не о переделке текста, а о том, чтобы вся фигура Мольера встала на ноги! Сейчас все стараются сбить его с ног! А у меня такое впечатление, что зря стараются, он уже повержен! Все приходится узнавать через других… Вчера Маруся сыграла мне монолог… впрочем, это о другой пьесе. Хорошая пьеса! Из современной жизни!
Горчаков:
А Мольер — уже повержен?..
Станиславский:
Потому что нет нигде торжества Мольера! Все написано одной черной краской!
Горчаков:
Черной краской?..
Станиславский:
Понимаю: если сказать это Булгакову, он заберет пьесу и отдаст ее в другой театр. А труппа опять будет обвинять нас…
Артисты (хором):
…в отсутствии репертуара!
Станиславский:
Положение очень сложное. Я пригласил вас, господа… я позвал вас, чтобы посоветоваться.
Горчаков:
Может быть, когда вы услышите пьесу в актерском чтении «на голоса» — впечатление изменится? Живая интонация, глаза актера, ярко сыгранная пауза — вы сами говорили! — часто заменяют на сцене монолог!
Пауза.
Станиславский:
Все это верно. Но это лишь усиление авторского замысла. А какой замысел в пьесе? (Грозно.) Показать победу кабалы святош?
Горчаков:
Нет, нет, Константин Сергеевич!
Станиславский (удивленно):
Нет?
Горчаков:
Показать борьбу Мольера с кабалой святош и… победу над ней Мольера… и даже над Людовиком.
Станиславский:
Это вам хочется. Но в пьесе этого нет. Такой сцены, где гений Мольера показан в полную силу… такой сцены нет! Ее надо сочинить!
Пауза. Все в потрясении.
Станиславский:
Вот в этом и состоит вся трудность и сложность нашего искусства. Все мы знаем, что — правильно. Какая нужная нам идея должна прозвучать со сцены. А как? Давайте попробуем помочь нашему автору… И без смерти Мольера.
Горчаков:
Как — без смерти Мольера?
Станиславский:
Смерть — это очень плохо… для образа Мольера. Зачем ему умирать? Давайте начнем репетиции, сам Булгаков увидит, что плохо… при сквозном действии вкусные куски пьесы будут нанизываться как на шампур! Без всякой смерти! Останется только приготовить пикантный соус… украсить гарниром… и кушанье готово! (Смеется.) Сравнение чересчур съедобное, не приводите его актерам. Это я второй день сижу на диете… рисуются разные вкусные вещи… Ну хорошо, показывайте, что приготовили.
ЯВЛЕНИЕ 9. ПОСЛЕ ПОКАЗА
Станиславский:
Ну-с, во-первых, вы молодцы. Дружно работали над пьесой, довели с Михаилом Афанасьичем… довели ее до просмотра. Все кипело на глазах, кипело, я был в состоянии напряжения… ожидания… (Пауза.) Но оно не разрешилось!
Булгаков:
Как не разрешилось? Что не разрешилось?
Станиславский:
Я чего-то недополучил от вас.
Горчаков:
От нас?
Станиславский:
Может быть, в пьесе это недосказано. Я не увидел человека огромного таланта. Гения.
Булгаков:
Может быть, такое впечатление, потому что вы не видели смерти Мольера, мы ведь не показали вам последнего акта…
Станиславский (с неприязнью):
Не думаю. Мольер не может умереть, как обычный человек. Из учебников помню, что он умер. Но он не умер! Важна не смерть, а борьба за жизнь, за свои идеалы… на сцене. А на сцене я вижу больного, загнанного человека.
Булгаков (в сторону):
Это я — больной, загнанный человек. Я боюсь идти по улице. (Станиславскому.) Не раз слышал уже подозрительно-елейные голоса: «Ничего, после вашей смерти все будет напечатано!» Очень благодарен, конечно!
Станиславский:
Как зритель, я хочу знать, что такое гениальность. Дайте мне почувствовать дуновение гениальности!
Булгаков:
Я совершенно одинок. Положение мое страшно…
Станиславский:
Артистическая жизнь не показана. Может быть, слишком много событий вокруг Мольера? И они заслоняют его гениальность? Вам это не приходило в голову, любезный Михаил Афанасьич?
Булгаков:
Говоря со всей откровенностью, Константин Сергеевич, от чистой авторской совести: эту сторону больше выявить нельзя.
Станиславский:
Подойдем с другой стороны. Можно дать сцены, где он творит! Творит! Что хотите — пьесу, роль, памфлет!
Булгаков:
Памфлетов Мольер не писал.
Гоголь (вмешиваясь):
Ничего не должно быть карикатурного.
Станиславский:
Надо увидеть его в творческом процессе! Может быть, я неясно выражаюсь?
Булгаков (с яростью):
Нет, Константин Сергеевич, вы очень ясно выражаетесь. Боюсь, что моя авторская работа окончена, ведь она тянется уже пятый год! Теперь все в руках актеров (уходит).
Станиславский (не обращая внимания на уход Булгакова):
Не слишком ли много у вас показано интимной жизни Мольера? Для чего живет Мольер? Для интимной жизни с Армандой? Вот вы, все — вы живете ради интимной жизни? (Ангелине Степановой.) Лина! Если у вас вечером премьера, то можете ли утром заниматься любовью? Простите, Николай, вы с Линой женаты? Или уже нет…
Степанова (абсолютно серьезно):
Могу, Константин Сергеевич (общий взрыв хохота). Я замужем за другим человеком. Его фамилия Фадеев. В жизни так и случается, что любовь врывается в течение дня...
Станиславский (очень довольный):
Совершенно верно. Делаем вставку! Репетируйте сцену из «Дон Жуана» — сцена в сцене, пьеса в пьесе, спектакль в спектакле! Пройдите сцену сразу на двух влюбленностях! Отлично! Как жаль, что Булгаков ушел — и этого не видит!
ИНТЕРМЕДИЯ. ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД
Всеволод Иванов:
Ординарная мещанская драма.
Александр Афиногенов:
Тусклый Мольер, ничего от гениальности.
Юрий Олеша:
Отсутствие мысли в фигуре Мольера, отсутствие черт поэта, писателя!
Керженцев:
Надо бы побудить МХАТ самим снять этот спектакль… не дожидаясь…
Донос:
На генеральной репетиции были посольские. За чаем в антракте американцы восхищались пьесой и долго благодарили. Посол Буллит отзывался необычайно хвалебно и называл Булгакова мастером.
Хор критиков:
Внешний блеск и фальшивое содержание! Не в силах скрыть идейного и художественного убожества пьесы, игнорирующей классовую борьбу!
Всеволод Мейерхольд:
«Мольер» в театре — это попытка протащить мейерхольдовщину на идейно-порочном материале.
Михаил Яншин:
Поучительная неудача.
Бухгалтерия:
Автор Булгаков, верните аванс. Верните деньги!
ЯВЛЕНИЕ 10. УЖИН У БУЛГАКОВЫХ
Гости — дипломаты, немного русских, среди них — Гоголь. Сидит в тени.
Елена Сергеевна (перечисляет, накрывая на стол):
Икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жареные… белое вино… водка…
Жуховицкий (Елене Сергеевне):
Вижу, что ваш муж в подавленном состоянии. У него усилилась боязнь ходить по улицам одному.
Елена Сергеевна:
Положение наше даже не незавидно — оно страшно.
Жена Жуховицкого:
Слава богу, рецензии обходят политический смысл этой пьесы.
Булгаков:
Неужели действительно пьеса плохая? А «Турбины» хорошая?
Жуховицкий:
Снимут и «Турбиных», если не напишете агитационной пьесы.
Дмитриев, театральный художник:
Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались! Один вы остались. Это наконец глупо.
Булгаков:
Я сейчас чиновник, которому дали ежемесячное жалованье… Пока еще не гонят с места. Сочиняю либретто для двух опер. Если опера выйдет хороша — ее запретят негласно…
Жуховицкий:
А если плоха?
Булгаков:
Запретят открыто.
МХАТчик:
Напишите пьесу о борьбе за торжество коммунизма.
Другой МХАТчик:
Напишите пьесу о Сталине!
Булгаков:
Я похож на человека, который лезет на столб, намазанный мылом только для того, чтобы снизу стаскивали штаны!
Гоголь (Булгакову):
Недостает сил хлопотать и спорить. Я устал душою и телом. Никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми…
Булгаков:
Я хотел бы убежать теперь Бог знает куда, и предстоящее мне путешествие, пароход, море и другие, далекие небеса могут одни только освежить меня.
Самосуд, дирижер:
Мы вас возьмем в Большой театр на любую должность. Хотите тенором?
ИНТЕРМЕДИЯ САМАЯ КОРОТКАЯ
Чуркин, поэт:
Скажите, вот был когда-то писатель Булгаков…
Булгаков:
А что он писал? Вы про которого Булгакова говорите?
Чуркин:
Да я его книжку читал… его пресса очень ругала.
Булгаков:
А пьес у него не было?
Чуркин:
Да, была пьеса, «Дни Турбиных».
Булгаков:
Это я.
Чуркин:
Позвольте! Вы даже не были в попутчиках! Вы были еще хуже!
ЯВЛЕНИЕ 11. НА НОВОДЕВИЧЬЕМ
Елена Сергеевна:
До начала 60-х на могиле Булгакова не было ни креста, ни камня, лишь прямоугольник травы с незабудками да молодые деревца по углам. В поисках плиты или камня я захаживала в сарай к гранильщикам. Однажды вижу в углу мерцает крупный камень, черный, пористый. Спрашиваю: что это? Отвечают: а это Голгофа. — Как Голгофа? — Та, что на могиле Гоголя в Даниловом монастыре стояла с крестом. — Когда Гоголю в юбилей новый памятник ставили, Голгофу за ненадобностью сбросили в яму. А крест сбили. «Я покупаю», говорю. Камень перевезли. Глубоко ушел, пришлось перевернуть.
Занавес
| 
