Об авторе | Александр Сараев родился в 1996 году в Череповце. Окончил Литературный институт им. Горького. Печатался в «Полутонах», «Прочтении», «Алтае» и др. Предыдущая публикация прозы в журнале «Знамя» — повесть «Когда-то мы жили на острове» (№ 12 за 2023 год).

Александр Сараев

Неудобное положение

рассказы

В каком году закончилась Великая Отечественная война

— В каком году закончилась Великая Отечественная война?

— В 1945-м.

— Какое сегодня число?

— 26-е.

— В семье кто-то болел?

— Нет.

— Кх-м. Попытки суицида были?

— Вроде нет.

— Что значит «вроде»?

— Ну… не было.

— Руки покажите. Так. А это что?

— Это кот.

— Кот или «вроде»?

— Кот.

— Кх-м, хорошо. О смерти думаете?

Я подумал: как можно не думать о смерти? То есть: как можно не думать о смерти вообще, но особенно — здесь и сейчас.

За дверью скользили голоногие тени, выясняя, кто за кем стоял в очереди. Тесный коридор вибрировал от голосов, шагов, покашливаний, но по эту сторону было тихо. Отсюда распространялась какая-то напряженная, торжественная тишина, заставлявшая сидеть на стуле прямо. Эта тишина усугублялась зимним рассветом.

— Так думаете?

Я посмотрел на бланк, лежавший на столе. Семь клеток были заполнены мелкими подписями и печатями — после оставался только терапевт и заключение, но это уже совсем формальность. Везде стояла категория «А1» — годен.

— Думаю, конечно, — признался я.

— Часто?

— Как все.

— Откуда вы знаете, как думают все?

— Не знаю.

— Ну хорошо.

Он откинулся на кресле. Жилетка и рубашка натянулись, приоткрыв в просветах между пуговиц волосатый живот. Он вынул из-под столешницы серый лист и начал быстро заполнять. В дверь постучали. Просунулась лысая голова, принеся с собой звуки коридорной возни и табачный перегар:

— Можно?

— Подождешь.

Дверь закрылась.

Он все писал, заполняя лист, а я смотрел на зеркало за его спиной, в котором отражались календарь и часы. Красный передвижной квадратик был оставлен на прошлой неделе. Интересно, подумал я, это специально? Он звонко поставил на заполненном листе печать, потом помазал угол клеем-карандашом, прицепил к обратной стороне моего бланка и оторвал по линейке нижнюю часть.

— Пройдешь обследование в ПНД. Отдашь направление в регистратуре. Скажешь, что от военкомата.

— Спасибо.

Выйдя, я понял, что совсем замерз, пока сидел в трусах напротив продуваемого окна — вдоль позвоночника пробежала мелкая дрожь. Лица в коридоре нетерпеливо, но весело смотрели на меня.

— Чего так долго?

— Выписывал направление.

— Куда?

— В ПНД.

Лица в коридоре промолчали и расступились. Я протиснулся к вешалке и, стараясь не задевать чужие тела, оделся. Прислонившись к стене возле двери терапевта, я наблюдал, как они зигзагами продвигались вглубь коридора, от одного кабинета к другому, сминая задники кроссовок, бормоча проклятия в адрес врачей и перебрасываясь шутками.

Посмотрев анализы, измерив давление, терапевт отпустила меня. Совсем рассвело. Все уже оделись и сидели на стульях в небольшом зале перед дверью главврача, ожидая заключения. Врачи ходили друг к другу в гости, громко обсуждая предстоящие новогодние салаты. Мы сидели и ждали. Точно так же, как в школе, когда всех мальчиков сняли с уроков и привели на медкомиссию. Растерявшие утренний энтузиазм лица становились все суровее. Один, сидящий напротив меня, оперся локтями на колени, сложил суетливые руки в замок и, прижав их к губам, долго смотрел в окно. Наконец он наклонился к соседу. Тот, расставив ноги, сосредоточенно изучал телефон.

— Думаешь, правда 700 тысяч сразу заплатят?

— Ага.

— Хорошо бы.

— Заплатят-заплатят.

— Ты что с деньгами-то сделаешь?

— Дом построю.

— Дом?

— Ага. Двухэтажный, на большом участке, чтобы дочка могла по нему на велике кататься.

Неудобное положение

— Это было очень некрасиво с твоей стороны.

Я промолчал.

— Ты меня в ужасное положение поставил… — ее часы звякнули по столешнице. — О тебе теперь весь наш отдел знает. Поверь, не в лучшем свете. Начальство тобой заинтересовалось. Короче, я тебе настоятельно советую подумать и определиться: ты либо работаешь здесь и принимаешь, скажем так… правила игры, либо, ну… сам знаешь. На двух стульях не усидишь.

— Так меня не уволят?

— Нет. Тебя не за что увольнять. Для увольнения нужно серьезное нарушение трудовых обязанностей.

— Так я ничего не нарушил?

— Вот ты опять начинаешь! Зачем ты опять начинаешь?

Она сощурилась и опустила глаза. Из ее туго затянутого хвоста выбивался один-единственный короткий волосок возле виска. Он выделялся в ярком солнечном свете и возмущенно подрагивал, когда она говорила.

— Я не начинаю. Я просто думал, что это не входит в мои рабочие обязанности, и выходные — это мое личное время.

— Никто на твое личное время не посягает. Формально это не входит в твои обязанности, да. Но есть просьбы начальства — и их нужно выполнять. Нельзя не отвечать, когда тебе звонят. Даже в выходные. С меня же требуют — почему единственный сотрудник в компании, в моем отделе, до сих пор не сходил проголосовать? Ты понимаешь, сколько проблем всем создал?

Я промолчал.

Она снова сощурилась и наклонилась над столом. Пуговица ее кардигана зацепилась за край столешницы, из-за чего он начал топорщиться на груди.

— Знаешь, — сказала она доверительно, — ты сильно переоцениваешь свою… тяжелую долю в нашем коллективе. Поверь, вас всех не касается и десятая часть того говна, которое льется на меня каждый день, — она риторически помолчала. — Это очень простая просьба — сходить проголосовать. Ты взрослый человек и должен все понимать, — она отодвинулась от стола, на ее шее горели красные пятна. — Все мы кому-то подчиняемся, все мы делаем что-то, что нам не нравится. Но — я еще раз повторяю — если ты работаешь здесь, то ты принимаешь эти правила. Все так делают. По-другому не бывает.

Я кивнул.

Кто-то задел рукавом пиджака матовое стекло офисной перегородки, проходя на кухню, и рассеянное пятно проскользило над ее головой.

— В такой стране живем, в такое время. Что делать? Никому не нравится, но по-другому не бывает.

Она начинала повторяться и раздражалась из-за этого. Чтобы поставить точку, она стукнула ногтями по столешнице и сама вздрогнула от неожиданно громкого звука.

— Надеюсь, ты меня услышал.

Я кивнул.

— Хочешь что-нибудь сказать?

— Ты моя начальница. Я сделаю все, что ты скажешь.

Она плотно сжала губы. Между широкими бровями пролегла глубокая складка.

— Очень надеюсь, что ты меня услышал, что ты все это обдумаешь как следует, примешь взрослое взвешенное решение, и больше такая ситуация не повторится.

Складка между бровями разгладилась, красные пятна на ее шее начали бледнеть.

— Больше я тебя задерживать не буду. Можешь идти работать.

Она встала из-за стола и подчеркнуто мягко закрыла за собой дверь переговорки.

На отодвинутый стул опускались пылинки, переливаясь в солнечных лучах, за стеной шумно набиралась вода в бачок унитаза. Я подумал: ну вот, ничего страшного. И можно не принимать никакое решение. До следующих выборов еще шесть лет. Пока об этом можно не беспокоиться.

Я отпустил ножку стола, на ладони отпечатались ее ребра. Я подумал: хорошо все-таки, что пришел пораньше и занял место спиной к окну. Ей приходилось сидеть против света — очень неудобное положение. Эту хитрость я подсмотрел в одном гангстерском фильме, не помню только в каком.

В городе мертвых

Балкон выходил во внутренний двор, и с него открывался вид на подсвеченный квадрат бассейна, закрытый на зиму бар, окна незаселенных номеров. Впереди, над крышами гостевых домов, бесшумно катились воды неразличимого в темноте Нила. Сейчас его пересекали только паромы местных — далеко вверх и вниз по течению, а туристические здесь, в центре, сбившись поплотнее вдоль набережных, дожидались нового дня.

В глубоком плетеном кресле, положив ноги на ограждение, можно было долго представлять, как на рассвете голубая дымка поднимется над холодной водой, окутает пыльные здания и одинокие пальмы, поля сахарного тростника и мощеные набережные, а потом медленно рассеется под набирающим силу солнцем, и весь этот город не просто проснется, он воплотится — из духа и призрака станет камнем и телом. Улицы заполнят автомобили, продавцы с шумом поднимут рольставни над дверями лавок, повара разогреют перегоревшее масло, извозчики выставят свои экипажи с деревянными каретами и плешивыми лошадьми вдоль тротуаров, начнут голосить: «Ferrari, sir! Only twenty pounds!» — и хватать европейцев за локти. Так будет завтра, так будет послезавтра и послепослезавтра, и дальше. Пять тысяч лет этот город умирает на закате и возрождается на рассвете вместе со своим солнечным богом, а чтобы увидеть его, есть только три дня, и сегодня последний.

Завтра, когда город еще только начнет отходить ото сна и солнце поднимется над Аравийской пустыней, с ним придется проститься. Большой удачей было заселиться в этот отель на самом берегу Нила, с мягкой кроватью, собственной ванной и холодильником, а еще — с замечательным полукруглым балкончиком, где только и помещаются два плетеных кресла с лоскутными накидками. Действительно, большая удача после всего — этот балкон в номере за 30 долларов, где можно 10 минут ни о чем не беспокоиться, позволяя памяти беспрепятственно течь, балансируя на ее поверхности.

Так надо держаться на воде — как сегодня днем вот в этом бассейне двумя этажами ниже — лечь на спину, раскинув руки, погрузить уши в воду, поднять ноги и живот к самой поверхности и почувствовать, что вода держит. Вода и тело — почти одно и то же. Главное не бояться и ни о чем не думать, расслабиться. Вода сама все сделает, ей почти не надо помогать. Но лечь, раскинув руки и погрузив уши, глядя прямо вверх в безоблачное небо, удается лишь на мгновение, а потом родственная телу стихия предательски расступается, пасует перед силой тяжести, и ее приходится взбивать и выплевывать.

После всего здесь можно было бы остаться подольше. 30 долларов — неплохая цена за такой отель и такое отношение. Администратор — серьезный взрослый египтянин в жилетке и очках — проявляет ровно столько интереса и равнодушия, сколько нужно. Он не говорит «my friend» или «this is your home», он просто распоряжается побыстрее приготовить номер и дать чистые полотенца — ровно то, что нужно после долгой дороги.

Сидя на балконе на западном берегу Нила, можно спрятаться в куртку от налетевшего пустынного ветра и, прикрыв на мгновение глаза, сколько угодно возвращаться в прошедшее. Только не думать о том, что ждет впереди, бесконечно рефлексировать, здесь, на западном берегу Нила, где каждый день пять тысяч лет подряд солнце переходит в царство мертвых, скрываясь за Эль Курной, пронизанной могилами древних царей. Вот что нужно: лишиться всего того, что ждет впереди, застыть, навсегда оглянувшись, — остаться на балконе в номере за 30 долларов по другую сторону великой реки, так далеко от города живых, чтобы перестать быть его частью, но так близко, чтобы видеть его таксистов и менял, ослов и военных, влюбленных и лодочников, горе и радость, богатство и бедность, болезни и здравие, остаться здесь, на западном берегу, где люди и природа одинаково равнодушны и достаточно безучастны, где можно, набрав сухого воздуха в грудь, дрейфовать на поверхности памяти, которая никогда не иссякнет и не переполнится, под трехзвездным охотничьим поясом Ориона на черной ткани опрокинутого мира, не заселенного никем и ничем, кроме зрения, кроме желания называть предметы, и знать, что здесь, по ту сторону видимого и осязаемого, ты спишь, спишь?

— Ты спишь?

— Что?

— Ты заснул.

— Да, кажется.

— Устал?

— Нет. Ты уже вымылась?

— Вымылась. Пойдешь? Я сейчас высушу волосы и соберу рюкзак.

— Не хочу никуда.

— Нельзя же тут вечно сидеть. Холодно. И еще у тебя комар на лбу.

— Никуда не хочу.

— Но нам пора.

— Мне показалось, что все это сон.

— Тебе показалось, — сказала она и прихлопнула у него на лбу напившегося крови комара. — Извини, — она смахнула комара. — А все-таки это не сон, и нам пора собираться, автобус завтра рано уходит, — она поцеловала его в лоб, он обернулся.

Она встала на пороге балкона, скинула с себя полотенце и широко распахнула створки дверей, подставляя тело ночному воздуху. Капли с ее волос скатывались на грудь и живот, кожа покрылась мурашками.

— Ты чего? Увидят же.

— Нет тут никого.

— На завтраке были французы.

— Très bien! Пойду поищу их!

— Оденься, простынешь.

— А ты заставь меня! — засмеялась она и захлопнула двери балкона.