Апогей Пушкинского юбилея не застал нас врасплох. Некуда было бежать от окаймленных бакенбардами профилей, китчевых щитов со слоганами “страсть” и “красота”, от парящих над выжженной зноем улицей лозунгов “Ай да Пушкин!” (а внутри договаривалось: ай да сукин сын)... Пошлость, неизбывная пошлость захватила, залапала, затискала, замучила, изгваздала бедного нашего поэта. Уже и телевидение, и радио — как ни включи— отплевывалось Пушкиным, и конфетные, и водочные, и прочие фабрики наперегонки выпускали пушкинские марки и сорта. Пушкин в жизни, “живой Пушкин”, Пушкин по-парфеновски, биточки а ля Пушкин. Пушкин наше всё. Чем ближе подступал 200-й день рождения, тем дальше хотелось из Москвы бежать. Не от Пушкина, конечно. Наоборот — к Пушкину.
Бежали — в Петербург. Почему-то (сознание, подсознание?) казалось (и оказалось), что в Питере должно быть — одновременно — и меньше Пушкина, и больше его. Несмотря на место рождения, о котором все еще спорят, хотя и спорить-то не о чем — что осталось, то осталось (Б. Почтовая? фабрика-кухня?), — место жизни и деятельности Пушкина более всего означено Петербургом. И не только потому, что есть множество весьма конкретных адресов и дат, но и потому, что архитектурная стройность Петербурга удивительно соответствует архитектонике пушкинского стиха и его привязанности к эпитету “стройный”, о чем вслух размышлял в великолепном бело-золотом зале Энгельгардтов, ныне Малом зале филармонии, Ефим Эткинд, блестящая публичная лекция которого утром, в день рождения Пушкина, вызвала овацию.
Но это было потом, после.
А до того — был съезд двухсот участников Международного конгресса поэтов. В Таврическом дворце Конгресс был открыт губернатором Владимиром Яковлевым и организатором встречи Борисом Березовским (в Питере есть свой Березовский, деловой и близкий питерской творческой интеллигенции человек. Организатором по всей литературно-художественной части был прозаик Андрей Столяров), а еще, конечно же, Андреем Битовым, который объяснил экологическую роль Пушкина, рабочую роль Пушкина (“пахал на нас двести лет) и сравнил Пушкина — к восторгу одних и недоумению других — с Винни-Пухом. И — понеслось: поэты начали читать свои стихи, причем консервативная в большинстве своем публика лучше принимала Римму Казакову, Надежду Полякову и Глеба Горбовского, нежели Евгения Рейна, Тимура Кибирова и Сергея Гандлевского, Светлану Кекову и Романа Солнцева. Поэтов было много, казалось, слишком много, столько не бывает в нормальном обществе, но при этом никто не уставал, и стало ясно, что, может быть, вот так, по кусочкам современной смальты, мы попытаемся “заменить” коллективного Пушкина. Усилиями двухсот (или около того) поэтов.
После поэтических приношений (прорвавшийся к людям Горбовский вышел с авоськой, из нее вынул странички и прочел почти целую книгу) настало время филологов: Мариэтта Чудакова и Игорь Шайтанов выступили с докладами, доклады произнесли и поэты — Д.А.Пригов (крики из зала — “долой!”, “хватит!”, “прекратить!”) и В. Кривулин, которого приняли спокойно. В конце концов ваша покорная слуга, дирижировавшая высоким собранием, получила записку из двух слов, уже звучавших в этом красивейшем терракотовом зале: “Караул устал”. Вечером того же дня поэтические чтения были продолжены в Академической Капелле, а на следующее утро, после литературоведческого заседания с докладами В. Перельмутера и А. Жолковского и возложения цветов к памятнику на площади Искусств, все переместились к дому на Мойке; набежавшая гроза лишь оттенила подлинную праздничность и любовь. На время грозы мы с Аллой Латыниной забежали в кафе на углу Невского и Фонтанки, пили очень даже неплохой кофе и смотрели на лица: было удивительное ощущение, что день рождения общий. Может быть, и прав Станислав Лесневский, заявивший в прениях, что Пушкин — это то, чего у нас нет. Но праздник-то в Питере был настоящий, с личным участием и неподдельной трогательной радостью каждого.
А вечером состоялось вручение ежегодной премии “Северная Пальмира”, причем, в отличие от московских действ подобного рода, здесь есть своя интрига, которая держит всех в напряжении до последнего момента: никто, даже члены жюри, не знают результатов голосования по номинациям, их объявляет счетная комиссия, работающая здесь же, за дверью. Представляли номинантов, вышедших в финал, — Андрей Арьев (поэзия), Михаил Кураев (проза), Самуил Лурье (критика), Борис Березовский (книгоиздательство). Лауреатами этого года стали: Валерий Попов (проза), Елена Шварц (поэзия), Елена Невзглядова (критика), Николай Кононов (издательство). А сорвал бурю аплодисментов за свое изящное, остроумно-злое устное эссе Самуил Лурье.
В общем, как это ни удивительно, все получилось. А ведь еще накануне я получила бумагу, что все отменяется — денег нету... Спасибо всем тем, кто поддержал замечательную идею и осуществил ее. Спасибо внутреннему голосу, который сказал: надо ехать.
