НАБЛЮДАТЕЛЬ

выставка

Российские картины из Армении

Москва — Ереван — Москва. Коллекция Арама Абрамяна в Инженерном корпусе ГТГ (Москва). 5 июня — 11 августа 2024 года.

Частная коллекция — априори неполная, избирательная, поэтому здесь можно сосредоточиться и на отдельных картинах. Тем более что из Ереванского музея русского искусства, основанного собирателем Арамом Абрамяном (врач-уролог, он жил в Москве, но завещал коллекцию родному городу), в Инженерный корпус ГТГ привезли массу замечательных, эмблематических картин и рисунков, вроде «Чаепития» Сапунова или «Автопортрета» Серебряковой. Сейчас в фондах институции более 350 экспонатов.

С такими мемориальными экспозициями есть, правда, пара проблем. Изначально они интересны или соотечественникам коллекционера, гордящимся земляком, или эстетам, способным, как Пруст, поехать в другую страну ради одной только картины любимого художника. Но тогда нужно быть не только декадентом, но и знатоком, заранее знающим, из чего то или иное собрание состоит.

Судя по моему каталогу, вышедшему еще при жизни Арама Яковлевича Абрамяна (1898–1990), в коллекции его есть и другие работы Сапунова и Серебряковой (а также, к примеру, Гончаровой и Судейкина, в том числе шедевральный «Петрушка»): собрание собиралось в СССР, где дилеров и галерей не было и самым очевидным способом приобретения были знакомства с художниками или их наследниками. Проникновения в залежи на антресолях.

По количеству первоклассных холстов Древина (обидно выпавшего из московских показов) и Удальцовой, видно, что Абрамян не раз наведывался к последней в мастерскую. Удальцова намного пережила расстрелянного мужа и застала относительно вегетарианские времена. Из восьми ее картин, имеющихся в ереванском собрании, примерно половина связана с Арменией и создана в середине 1930-х («Армения. Работа в винограднике», «Старый Норк. Ереван», «Армения», «Армения. Норк»), — понятно, где и как художники пытались спрятаться от «репрессивного аппарата» и «пережить лихолетье».

В собрании Абрамяна пять прекрасных Древиных, но на выставке я запомнил лишь одного. Примерно в таком же соотношении выстраивалась и московская гастроль ереванских Сомовых и Бенуа, Шевченко и Григорьевых, Борисовых-Мусатовых (в том числе узнаваемый «Цветущий сад», вариант «Весны» из Русского музея), Сапуновых и Судейкиных, Тышлеров и Лабасов, многих других…

Относительно целиком привезли подборки Лентулова и Рериха, видимо, из-за лучшей сохранности. Выборку явно делали из того, что поярче, поименитее, или того, что не создает проблем с перевозкой.

Авангарда как такового у Абрамяна мало — он начинал собирать искусство едва ли не раньше Костаки. В этом смысле интересно увидеть представление о престиже и качестве из глухого советского застоя, где уже ценился Серебряный век, но не кубизм с конструктивизмом, иначе бы в армянской коллекции нашелся не только Древин, но и Клюн.

Все это самобытное своеобразие пластических поисков «первой половины ХХ века» на выставке обтекало художественный радикализм и пластические эксперименты по краям. С одной стороны, в собрании есть отборный декаданс, успевший устоять и устояться еще в дореволюционной России (а частью выехать за рубеж), с другой — оригиналы выживших и уцелевших. Иной раз с родственной помощью добравшихся до оттепельных времен.

И в этом смысле наличие крепкой семьи, отстроенного быта и налаженного творческого процесса уравнивает прекрасных Фальков, Кончаловских, Лабасов и Тышлеров, целый куст «Голубой розы» (Уткин, Кузнецов) и поздних бубнововалетовцев, с дерзаниями и дерзновенными прорывами будетлян, органиков, супрематистов, здесь вовсе отсутствующих.

Отдельно отмечу роскошное, подробное, многодельное садовое масло Головина «Зацветший пруд» с купами энергичных деревьев, взятых чуть сверху и плавно, «калейдоскопически», переходящих в густые кусты, дающие многогранные тени…

…хотя лучшим, с большим отрывом от всей остальной выставки ландшафтом здесь был, кажется, «Ночной пейзаж» Соломона Никритина, явно отсылающий к туманным лондонским видам Моне: Никритин показывает, точнее, скрывает в тумане и полумгле таинственный горный пейзаж с размытыми домами (едва намеченные контуры стен и окошек) в ночи. С мгновенным и полным погружением в логику существования прохладного и навсегда затемненного ущелья.

Гастрольный проект занимал большой и единственный зал третьего этажа Инженерного корпуса — того самого, что по краям отделан финскими строителями мраморными проходами со спуском в экспозиционную нишу. Помимо совершенно очаровательной кустодиевской «Пасхи» и странных кочевников Юона («Песни. Внуково. Московская губерния»), тут разместили пару картин армянских модернистов, дополнительных Сомова и Бенуа, а также (правда, с другой стороны) композиции художников «сурового стиля» — Попкова, Никонова, Андронова. Есть в армянском каталоге и холсты метафизиков застоя, вроде Назаренко и Нестеровой, но их в этот раз «оставили за сценой».

Современная часть собрания выглядела здесь немного искусственно — вынужденным расширением коллекции, начинающей превращаться в музей и поэтому требующей дополнительных объемов, параллельных измерений: так вышло, что живопись шестидесятников (осознанное ли это экспозиционное решение?) предстала самым темным и невнятным углом гастрольной территории.

На самом деле Абрамяна интересовали красивые вещи, предметы роскоши, раз уж большую часть каталога, изданного в Ереване издательством «Советакан Грох» на трех языках за год до смерти лауреата Госпремии СССР, занимает скульптура (в основном декоративная, литая, хотя есть и майолика Врубеля, и даже пластический артефакт Серова) и всяческий декор — ампирная и роскошная ардекошная мебель, фарфоровые фигурки (их очень много) и изысканно расписанная посуда.

Музей, открытый в 1984 году, состоял из большей части собрания доктора Абрамяна, — некоторые предметы и артефакты оставались в его московской квартире. На снимках с церемонии открытия и из музейных помещений видно, какое важное значение ереванская институция придает «бытовой стороне вопроса»: картины здесь висят достаточно часто, в несколько рядов, зато много мебели и всевозможных изысканных (и не очень) безделушек, воссоздающих, во-первых, атмосферу «жилой территории» и, во-вторых, витальный дух коллекционера.

Абрамян собирал неправильных, с точки зрения советской власти, художников, но делал это как подлинный коммунист и истинный строитель бесклассового общества — о чем и говорит специфика его потлача, то есть действительно бескорыстного дара родному городу, который до самой смерти врача входил в состав СССР. И таким образом принадлежал как бы не только Армении.

В Москву привезли лишь картины, а это совсем иной извод сюжета. В основном, про «светлое будущее» и оптимистический календарь теплого времени кода¹: неслучайно большинство холстов в Инженерном корпусе оставили именно такое, благостное и беспроблемное впечатление. Хотя понятно, что после смерти хозяина собрание пополняться не будет.

А вот будет ли музей развиваться дальше, особенно в нынешних политических условиях?

Пока главные хиты ереванского собрания находятся в Москве, как музей функционировал без них? Работал ли? По крайней мере, на сайте музея никаких сообщений о временных выставках не было.

Хотя, конечно же, в обмен Третьяковка могла бы вывезти что-то не менее превосходное.

Тем более что «Боярыней Морозовой» на этот раз делиться было совершенно необязательно.

Дмитрий Бавильский

1 Именно кода, не года. — Прим. ред.