НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

В последнюю осень

Игорь Поглазов. Я ни о чем не жалею. — Минск: Колорград, 2024.

При знакомстве с биографиями поэтов антологии «Уйти. Остаться. Жить» то и дело поневоле приходилось решать простые математические примеры. Из года смерти вычитал год рождения. И каждый раз ужасался: сколько же талантов ушли на тот свет молодыми! Кому-то было слегка за тридцать, кому-то — двадцать с копейками, кто-то и вовсе только-только окончил школу. Впервые увидев даты жизни Игоря Поглазова, сперва решил: опечатка. 1966–1980. То есть как: четырнадцать лет? Увы, правда — никаких опечаток. Юный поэт действительно ушел из жизни накануне своего четырнадцатилетия. Открыв составленный его мамой Верой Борисовной сборник «Я ни о чем не жалею», продолжаешь не верить глазам: с фотографии смотрит парень, которому на вид лет 18–19.

О том, что Игорь выглядел старше своего возраста, говорили многие: и родители, и друзья, и учителя, и даже Давид Самойлов, незадолго до собственного ухода написавший заметку о Поглазове, которой новая книга и открывается. Самойлов предостерегает читателей от предсказуемого желания назвать Игоря вундеркиндом: «В его стихах нет вундеркиндской непосредственности, обычно иссякающей к концу отрочества. Он начался лет в тринадцать. Стихи его — свидетельство раннего опыта мысли и чувств… В остальном он был как все…». Тем не менее, листая страницы сборника, о юном возрасте автора думаешь постоянно.

Иногда восхищаешься. Некоторые зрелые поэты далеко не всегда способны так писать. Поглазов — поэт думающий, склонный к перфекционизму. В стихотворении «Наскальные рисунки» он размышляет о творцах древних образов на стенах пещер. Рядом — «Данте» — автору на момент создания этого произведения всего двенадцать с половиной. «Зарисовки к задуманной пьесе о Барухе Спинозе»… Вот так интересы! Есть и более привычное. Скажем, традиционная пейзажная лирика. Гамма чувств в «Осени»: цвет, свет, запах, звук, вкус, тактильные ощущения — все на месте. Вслед за ней — «Картинки осени» — поэзия в прозе, зарисовка, появившая­ся в последний год жизни, в последнюю осень поэта. Значимой в его лирике оказывается и тема любви. Опять хочется оглянуться на возраст: вроде бы в 12–13 лет любовь должна быть еще детской, наивной. Однако вдруг звучит вполне взрослое:

Горели нетленные свечи,

И ночь остужала бокалы,

И руки — о тонкие ветви —

На плечи ложились устало.

Слово «люблю» становится в сборнике чуть ли не рефреном. Шесть раз повторяется в уже упомянутых «Картинках осени», трижды — в стихотворении «Бербер­ский король с голубыми глазами…», дважды — в «Люблю смотреть Россию из вагона…». Встретим его и в стихотворениях «Кто-то умер. Мне музыка слышится…», «Прощай», «На столе бутылки, рюмочки…» и других. Порой даже раздается что-то очень знакомое: «Я люблю этот город. Не знаю за что. / За игрушечной верфи немое кино…» Ну да — «Петербург» с посвящением Осипу Мандельштаму. Будут в книге и стихотворения с посвящениями Пастернаку, Цветаевой. Строки: «Не знаю, почему мои друзья / По одному уходят от меня» и «Мои друзья уходят понемногу. / Их лица исчезают вдалеке…» заставят вспомнить всем известное «По улице моей который год…» Беллы Ахмадулиной. Заглавное же «Я ни о чем не жалею…», тоже созданное в последнюю осень — датированное сентябрем 1980-го, перекликается с написанным тремя годами ранее и ставшим одной из визитных карточек Андрея Дементьева стихотворением «Никогда ни о чем не жалейте».

По большому счету, строчка «Я ни о чем не жалею» в разных вариациях давно уже стала поэтическим штампом. И такие штампы, а также слишком пафосные фразы и неточные рифмы, надо признать, в стихотворениях Поглазова встречаются. Приводить конкретные примеры не хочется, поскольку снова смотришь на даты, проводишь нехитрые расчеты и понимаешь, что автору, которому было 11, 12, 13 лет, наверное, подобное можно или даже нужно простить. Кто знает, может, если бы Игорь Поглазов не ушел настолько рано и в 1991 году именно ему довелось бы составить собственный дебютный сборник, на какие-то из этих стихотворений он и сам бы по прошествии времени, как это часто бывает, взглянул скептически. Да и мама поэта вспоминает, что к своим работам Игорь «относился крайне небрежно. Он их терял, рвал, выбрасывал. Один раз нахожу под кроватью большой узел, развязываю: там скомканные, порванные, исписанные им листы бумаги, тетради со стихами».

Из воспоминаний матери сложилась вторая половина сборника «Я ни о чем не жалею». Перед нами не только книга поэта, но и книга о поэте. И думается, такая концепция лучше всего подходит для мемориальных изданий. Кто-то поспорит: мол, за поэта должны говорить только его стихотворения, оценивать которые нужно по гамбургскому счету, а воспоминания близких людей служат лишь своего рода алиби. Однако в случае, если речь идет о человеке, который рано покинул этот мир и потому не успел всего сказать, право слова в обязательном порядке стоит предо­ставлять тем, кто его хорошо знал. Недописанный автопортрет допишут близкие — читатели же получат полноценное художественное полотно. Не эскиз, не набросок, а картину. Плюс в таких воспоминаниях мы можем найти ответы на вопросы, способные возникнуть при непосредственном чтении стихотворений.

Так, обнаружив уже к пятнадцатой странице несколько «слабых мест», я задумался о том, как приняли бы Игоря Поглазова, очутись он на каких-либо литературных семинарах и форумах, где молодые поэты обсуждают работы друг друга. Разнесли бы его стихотворения подчистую или обаяние Игоря взяло верх? На странице 192 в воспоминаниях Веры Поглазовой ответ обнаружился. «В сентябре он вычитал в газете, что при “Вечернем Минске” начинает занятия литературное объединение, приглашаются все желающие… Я даю ему кучу наставлений, которые сводятся к одному: “Если ты прочитаешь стихи и все скажут вежливо: “Хорошо”, — считай, что все плохо. А если тебя начнут критиковать и “драконить”, пойми так: все хорошо, значит, не остались равнодушными”. Вернулся он счастливым-пресчастливым. Первое, что сообщил с порога: “Меня раскритиковали в пух и прах”». В этих мемуарах мама Игоря скажет и о роли Мандельштама, дав читателям понять, что все аллюзии и реминисценции в стихах сына обладали особым смыслом.

Вообще биография Поглазова могла бы послужить основой хорошей подростковой повести. Острых столкновений с реальностью в его жизни было предостаточно. Где-то Игорь справлялся сам. Вот мальчишки обзывают его жидом из-за папы-еврея, но проходит время, и те же самые ребята уже хотят быть в компании Поглазова, заискивают перед ним… Но где-то система побеждала. Симптоматичен случай, когда Игорь с одноклассниками собрали для школы целую гору макулатуры, а спустя год категорически отказались заниматься тем же самым, объяснив: «В прошлом году наша макулатура провалялась под открытым небом осень, зиму, весну. Сгнила. Потом приехала мусорка и отвезла все это на свалку». Когда мама Игоря объяснила ситуацию классной руководительнице, услышала в ответ жесткое: «А это их не касается. Их дело не рассуждать, а исполнять». И учителя начинают травить позволяющего себе быть слишком свободным ученика. Многое шокирует. Вера Поглазова отмечает, что бесконечные стычки с системой в итоге ни разу до края не довели, все в итоге обошлось — «видно, судьба хранила его для другой участи — для самой страшной».

В посмертной же биографии Игоря будут добрые слова Давида Самойлова, деятельная поддержка журналиста Дмитрия Губина¹, организованный в конце 1980-х тогда еще совсем молодым Дмитрием Кузьминым поэтический вечер, где стихотворения Поглазова громко прозвучали, наконец, письмо Андрея Вознесенского, чудом добравшееся до адресата лишь в 2015-м.

В последнюю осень Игорь Поглазов резко изменился. А потом произошло непоправимое. Зато после смерти поэта настоящую жизнь обрела его поэзия: «Я ни о чем не жалею» — уже четвертый сборник его стихотворений. И верю, что уж точно не последний.

Станислав Секретов

1 В ноябре 2023 года признан Минюстом РФ иноагентом.