ЖУРНАЛЬНАЯ РОССИЯ

Сергей Чупринин

«Иностранная литература»: окно в иные миры

Среди литературно-художественных ежемесячников «Иностранная литература» считается единственной в своем роде. Еще бы: если все остальные журналы сосредоточены по преимуществу на публикации отечественных авторов, то «ИЛ» уже по определению открыта зарубежной культуре, иноязычным художест­венным и интеллектуальным практикам.

Свою родословную редакция возводит к «Вестнику иностранной литературы», выходившему в Российской империи с 1891 по 1916 год, а могла бы и к ежемесячнику «Собрание иностранных романов, повестей, рассказов в переводе на русский язык», который издавался в Петербурге в течение тридцати лет (1856–1885). Однако ее непосредственными предшественниками стали журналы уже советские — «Вестник иностранной литературы» (1928–1930), «Литература мировой революции» (1931–1932) и, разумеется, «Интернациональная литература» (1933–1943).

Их задача была в высшей степени амбициозна — не просто знакомить читателей в России с творчеством зарубежных писателей, с симпатией отнесшихся к октябрьскому эксперименту, но и руководить ими, под контролем и по лекалам Коминтерна формируя еще невиданную всемирную пролетарскую литературу.

Поэтому «Интернациональная литература» с самого начала, кроме русского, выходила еще на французском, английском и немецком языках; в 1935 году к ним прибавилась китайская версия, в 1942-м — испанская. И поэтому разрешение на публикацию нужно было получить не только у Агитпропа и Главлита, но и в Коминтерне, у вождей национальных компартий, которые к этому времени едва ли не все окопались в Москве. Вот и вышло, что Эрнеста Хемингуэя в редакции ценили, напечатали в переводах, как тогда выражались, «с американского» рассказ «Убийцы» (1934, № 1), фрагменты романов «Фиеста» (1935, № 1), «Иметь и не иметь» (1938, № 4), но опубликовать «По ком звонит колокол» так и не смогли — против была Долорес Ибаррури¹, и этот запрет действовал около тридцати лет. Скандал мог бы случиться и с Джорджем Оруэллом, но он, в ответ на просьбу дать согласие на перевод романа «Дорога на Уиган-Пирс», прислал в редакцию предупреждающее письмо: «Должен сообщить Вам, что в Испании я служил в П.О.У.М., которая, как Вы несомненно знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо того, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой П.О.У.М., нежели с политикой Коммунистической партии»².

Так что в редакции под водительством Бруно Ясенского (1933), Сергея Динамова (1933–1938), Тимофея Рокотова (1938–1942) и Бориса Сучкова (1942–1943) дело знали туго: в статьях пытались обучить классиков XX века азам марк­систско-ленинской идеологии, пеняли им за перерожденчество и буржуазный эстетизм, а номера, случалось, открывали либо славословиями Сталину, либо проклятиями его бесчисленным жертвам. Да и для публикации стремились отбирать произведения с отчетливым классовым зарядом. Ныне почти все они забыты — кроме, может быть, «Гроздьев гнева» Джона Стейнбека (1940), — и журнал памятен совсем другими книгами и совсем другими авторами.

«Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли (1935), «Лже-Нерон» (1937) и «Изгнание» (1938–1939) Лиона Фейхтвангера, «Юность короля Генриха IV» (1937) и «Зрелость короля Генриха IV» (1939) Генриха Манна, «Лотта в Веймаре» (1940) Томаса Манна, сочинения Шервуда Андерсона, Бертольта Брехта, Эрскина Колдуэлла, Джона Дос Пассоса, Андре Моруа, Луиджи Пиранделло, Жюля Ромэна, Уильяма Сарояна, Стефана Цвейга — плохо ли?

Особенно — и для нас неожиданной, а с учетом тогдашних советских реалий, то для современников, вероятно, шоковой — была растянувшаяся более чем на год (1935, № 1–3, 9–12; 1936, № 1–4) публикация глав из титанического «Улисса» Джеймса Джойса.

Удивительно ли, что, — по словам Норы Галь, — для молодежи 1930-х журнал был «пожалуй, чем-то вроде пещеры из “Тысячи и одной ночи”, полной сказочных сокровищ. Мы открывали для себя другие миры. Никаких тебе “Цементов” и “Гидроцентралей”, поэтических рефренов на манер “грохают краны у котлована”. Пусть не всегда полностью, пусть в отрывках мы узнавали Кафку, Джойса и Дос Пассоса. Колдуэлл и Стейнбек, Генрих и Томас Манны, Брехт и Фейхтвангер, Жюль Ромэн, Мартен дю Гар и Мальро — вот какими встречами мы обязаны журналу. И не только для нас, в общем-то желторотых, — для всех читающих людей величайшим потрясением было открытие Хемингуэя. <…> Мы и не подозревали, что в наше время можно ТАК писать».

Комнаты на Кузнецком Мосту, в которых располагалась редакция «Интернациональной литературы», стали одним из главных мест, где, собственно говоря, и рождалась прославленная советская школа художественного перевода, где аспиранты, молодые редакторы и критики учились интерпретировать самые сложные явления западной и восточной культуры.

Работали зачастую сообща, бригадным методом, и, скажем, задача переложить неудобопонятный текст Джойса на русский язык была, надо думать, столь трудоемкой, что к ней привлекли сразу несколько переводчиков, и каждый фрагмент сопровождался сноской: в первой главе — «По заданию Первого переводческого коллектива ССП», в последующих — «Под редакцией» того же коллектива. И проверяли друг друга, и друг другу помогали, наводили на самые интересные новинки.

Хотя… Ходили все эти «почтовые лошади просвещения», однако же, по минному полю. Убийственное обвинение в низкопоклонстве тогда еще не предъявляли, но и за переводчиками, и за их редакторами следили зорко. «Достаточно сказать, что из восьми членов первой редакционной коллегии половина (Бруно Ясенский, Леопольд Авербах, Артемий Халатов и Сергей Динамов) была расстреляна в годы Большого террора»³. Да и Борису Сучкову, в 25-летнем возрасте вызванному с фронта на должность ответственного редактора, недолго дали пожить на воле, в 1947 году отправив его за колючую проволоку.

Случилось это, правда, уже после того, как в январе 1943 года был выпущен последний номер «Интернациональной литературы», а вслед за этим, окончательно разуверившись в торжестве мировой революции, прикрыли и Коминтерн. Война с фашизмом, увенчавшаяся Победой, почти без паузы перешла в противостояние со всей западной цивилизацией, и сквозь железный занавес, за считаными исключениями, могли проникнуть только произведения писателей-коммунистов, а из них одних журнал не выстроишь.

Так что пришлось прождать все мрачное семилетие борьбы с космополитами и низкопоклонниками, пока занавес не стал со скрипом приподниматься и пока 16 декабря 1954 года в дни работы Второго съезда советских писателей Секретариат ЦК КПСС не принял наконец решение об издании с июля 1955 года ежемесячного журнала «Иностранная литература». А его главным редактором был назначен Александр Чаковский.

Конечно, коммунист, однако же, еврей, и это понималась как сигнал, что с государственным антисемитизмом в СССР действительно покончено. И, конечно, судя по его романам, проверенный мастер социалистического реализма, но все-таки, в отличие от своих дуболомных коллег, выпускник ифлийской аспирантуры, владевший иностранными языками⁴ и даже начавший в предвоенные годы литературную карьеру с книг об Анри Барбюсе, Мартине Андерсене-Нексе и Генрихе Гейне.

Что же до истории самого журнала, то она началось с эпизода вполне конфузного. Как рассказывает Илья Эренбург, приглашенный в редколлегию журнала, но покинувший ее еще до выхода первого номера, Чаковский «говорил, что он собирается в одном из первых номеров напечатать новую книгу Хемингуэя, получившую осенью 1954 года Нобелевскую премию. Я ходил на собрания редколлегии, и вот вскоре редактор, мрачный и таинственный, сказал нам, что номер придется перестроить — Хемингуэй не пойдет. Когда совещание кончилось, он объяснил мне, почему мы не сможем напечатать “Старика и море”: “Молотов сказал, что это — глупая книга”. Недели две спустя я был у В.М. Молотова по делам, связанным с борьбой за мир. Я рассказывал о росте нейтрализма в Западной Европе. Когда разговор кончился, я попросил разрешения задать вопрос: “Почему вы считаете повесть Хемингуэя глупой?” Молотов изумился, сказал, что он в данном случае “нейтралист”, так как книги не читал и, следовательно, не имеет о ней своего мнения. Когда я вернулся домой, мне позвонили из редакции: “Старик и море” пойдет...» Вскоре после этого я встретил одного мидовца, который рассказал мне, что произошло на самом деле. Будучи в Женеве, Молотов за утренним завтраком сказал членам советской делегации, что хорошо будет, если кто-нибудь на досуге прочитает новый роман Хемингуэя — о нем много говорят иностранцы. На следующий день один молодой мидовец, расторопный, но, видимо, не очень-то разбирающийся в литературе, сказал Молотову, что успел прочитать “Старик и море”. “Там рыбак поймал хорошую рыбу, а акулы ее съели”. — “А дальше что?” — “Дальше ничего, конец”. Вячеслав Михайлович сказал: “Но ведь это глупо!..” Вот резоны, которые чуть было не заставили отказаться от опубликования повести Хемингуэя»⁵.

Все, словом, обошлось, и повесть в сентябрьском (третьем, по журнальному счету) вышла. Тем не менее урок Чаковский запомнил, и 3 декабря 1955 года обратился лично к М.А. Суслову с вопросами: «Какую позицию должен занять журнал по отношению к иностранным авторам, некогда дружественно относившимся к СССР, но в последующие годы скомпрометировавшим себя антисоветскими выступлениями и теперь занимающим более или менее нейтральную позицию? (Э. Синклер, Д. Пристли).

Следует ли в дальнейшем предоставлять трибуну в журнале тем буржуазным писателям, которые относятся к нам дружественно, играют определенную роль в движении борьбы за мир, но в своих, в целом идущих нам на пользу выступлениях, допускающих те или иные отклонения по отдельным вопросам, с точки зрения принятых у нас идеологических норм?»⁶

Снисходить до ответа было не в обычаях Суслова. Но в докладной записке вверенных его попечению отдела культуры и отдела по связям с иностранными компартиями ЦК от 12 января 1956 года было строго указано: «Для ознакомления советского читателя с процессами в современной буржуазной литературе журнал вправе публиковать отдельные художественные произведения буржуазных авторов. Но им должна даваться оценка с позиций марксистской эстетики. <…> Считали бы необходимым обратить внимание т. Чаковского на то, что налаживать контакты и сотрудничество с деятелями буржуазной культуры следует без идеологических уступок»⁷.

И процесс пошел. Разумеется, подневольные писатели стран народной демо­кратии и «полезные идиоты», как называли западных симпатизантов советского строя, вне очереди занимали места на журнальных страницах. Но читатели относились к ним как к обязательной нагрузке, а в сарафанное радио уходили вести о публикациях, без знакомства с которыми нельзя было числиться русским интеллигентом.

Ну, в самом деле.

Едва не над каждым читательским домом в России взошла звезда Ремарка — «Время жить и время умирать» (1956, № 8–10), «Триумфальная арка» (1959, № 8–11).

Кумиром массовой, что называется, публики стал Грэм Грин с остросюжетным «Тихим американцем» (1956, № 6–7).

Фрагментами из романа «На дороге» Джека Керуака (1960, № 10) прорвались американские битники.

Огромное стилеобразующее воздействие на русскую исповедальную прозу (она же проза «Юности») оказали романы «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера в виртуозном переводе Риты Райт-Ковалевой (1960, № 11) и «Убить пересмешника» Харпер Ли, столь же образцово переведенный Норой Галь и Раи­сой Облонской (1963, № 3–4)⁸.

И драматургия, что редкость, прочитывалась с тем же энтузиазмом — «Лиззи» Жан-Поля Сартра (1955, № 1), «Добрый человек из Сезуана» Бертольта Брехта (1957, № 2), годами позже «Смерть Бесси Смит» Эдварда Олби (1964, № 6), «Носороги» Эжена Ионеско (1965, № 9), «В ожидании Годо» Сэмюэля Беккета (1966, № 10)…

Надо и то, впрочем, сказать, что от всевидящего начальственного ока сомнительные публикации нужно было «защищать» — и их во второй журнальной тетради защищали обширными статьями правоверных литературоведов Бориса Сучкова, Владимира Днепрова, Дмитрия Затонского, Анны Елистратовой, Цецилии Кин, Петра Палиевского, где хоть и давали примерный бой буржуазным идеям, но все-таки воздерживались от привычного большевистского хамства.

Правда, советские редакторы, еще не связанные Всемирной конвенцией по охране авторских прав⁹, с текстами переводов обходились тогда достаточно свободно, делая, если потребуется, купюры в самых рискованных местах — вплоть до того, что, кроме «политики», выбрасывали из переводов эротические сцены и уж тем более нецензурную лексику. Важно было любой ценой пробить достойные произведения, а это удавалось далеко не всегда. Так — возьмем самый выразительный пример — в 1962 году Чаковский (5 июля) почти одновременно с Твардовским (7 июля) запросил инстанции о разрешении опубликовать роман Хемингуэя «По ком звонит колокол», к тому времени по секретному распоряжению Идеологической комиссии ЦК КПСС уже выпущенный так называемым «закрытым изданием», распространявшимся по специальному списку, для чего каждый экземпляр нумеровался.

И… Отказано было и «Новому миру», и «Иностранке» по той же причине, что в предвоенные годы, — Долорес Ибаррури вновь заявила, что «роман Хемингуэя антикоммунистический и антинародный, в котором фашизм представлен в розовом свете, а республиканцы изображены клеветнически»¹⁰. Сорвались и попытки опубликовать роман, предпринятые алма-атинским журналом «Простор» в 1965 году и ташкентским журналом «Звезда Востока» в 1967 году. Так что в конечном итоге официальная публикация романа, и то с купюрами, состоя­лась лишь в 1968 году в третьем томе собрания сочинений Хемингуэя, выпущенного издательством «Художественная литература».

Этот случай в хронике «Иностранной литературы» — отнюдь не единственный. Но скандалом, вырвавшимся в публичное пространство, стала, кажется, только публикация эренбурговского очерка «Уроки Стендаля» в июньском номере еще за 1957 год¹¹, где, — по оценке заместителя заведующего отделом культуры ЦК КПСС Б.С. Рюрикова¹² и инструктора отдела Е.Ф. Трущенко, — «обзор пути Стендаля Эренбург использовал, чтобы высказать (открыто, а чаще эзоповым языком) свои фрондерские взгляды на политику партии в области советской литературы и искусства».

А раз, — как сказано в той же докладной записке, — «подобные выступления в печати наносят идеологический вред», то в «Литературной газете» 22 августа появилась статья Н. Таманцева, крайне резко осуждающая и «Уроки Стендаля», и общую мировоззренческую позицию Эренбурга. За своего друга попытался заступиться член ЦК французской компартии Луи Арагон¹³, но травля была продолжена: в «Знамени» (№ 10) с не меньшей резкостью выступила Евгения Книпович, в «Литературной газете» ее поддержал анонимный «литератор» (14 ноября), пока наконец на заседании президиума Союза писателей Чаков­ский не признал, что «ошибкой редакции была публикация статьи И. Эренбурга “Уроки Стендаля”, содержащей полемику с основополагающими принципами советской литературы».

Понятно, что после такого заявления какие-либо отношения с Чаковским Эренбург прекратил, и его сотрудничество с «Иностранной литературой» возобновилось только в 1964-м, когда Чаковский уже год как командовал «Литературной газетой».

На языке тех лет такое перемещение называлось «пойти на повышение». И карьерист Чаковский это понимал отлично, но тем не менее, — как он вспоминает, — будто бы попробовал сопротивляться, даже написал 20 декабря 1962 года заведующему отделом культуры ЦК Д.А. Поликарпову, что просит оставить его на обжитом месте. Однако «решение ЦК стояло высокой стеной, и преодолеть ее было невозможно»¹⁴. Так что через несколько дней коллектив «Иност­ранной литературы» уже знакомили с новым главным редактором.

Им стал Борис Рюриков, славный и своей биографией партийного аппаратчика, впрочем, вроде бы либеральничавшего, и вступительной статьей к многократно переиздававшемуся тому «Ленин о литературе и искусстве» (1957, 1960, 1967, 1969), и собственными научными трудами типа «Литература и жизнь» (1953), «О богатстве искусства» (1956), «Марксизм-ленинизм о литературе и искусстве» (1960), «Коммунизм, культура и искусство» (1964). А в первые заместители к нему уже в 1967 году был отряжен Константин Чугунов, подполковник из действующего резерва КГБ и по совместительству переводчик с англий­ского языка.

И работа пошла как на конвейере. «В редакционной коллегии, — как рассказывает современник, — шли жаркие дискуссии, однако больше относительно того, пропустят или не пропустят главные идеологи публикацию того или иного западного писателя? Существовала процентовка: столько процентов писателей должно быть в журнале из третьего мира, столько из братских социалистических стран и столько из враждебного капиталистического мира. Шел отдельно разбор по персоналиям: иностранные писатели, замеченные в отрицательной оценке социалистического строя и политики СССР, навсегда исключались из списка претендентов. Черные списки составлялись несколькими ведомствами, в частности, информацию направляли в ЦК советские послы с подачи советников по культуре, а это, как правило, были сотрудники советской разведки»¹⁵.

Держать пристойный художественный уровень в таких условиях было, что и говорить, непросто. Однако тандем в журнальном руководстве сложился отличный: теоретик соцреализма Борис Сергеевич, как и его титулованные сменщики, был вхож в высокие кабинеты на Старой площади, а подполковник Константин Алексеевич пользовался проверенными личными связями в КГБ, цензуре и МИДе. Для благих, впрочем, целей. И вот результаты:

— при Рюрикове и Чугунове: «Превращение» и другие новеллы Франца Кафки (1964, № 1), «Глазами клоуна» Генриха Белля (1964, № 3), «Кентавр» Джона Апдайка (1965, № 1), «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя (1965, № 7), «Смерть в Риме» Вольфганга Кеппена (1965, № 10), «Homo Фабер» Макса Фриша (1966, № 4), «Женщина в песках» Кобо Абэ (1966, № 5), «Комедианты» Грэма Грина (1966, № 10), «Кошки-мышки» Гюнтера Грасса (1968, № 5)¹⁶, «Посторонний» Альбера Камю (1968, № 9), «Шпиль» Уильяма Голдинга (1968, № 10);

— при Николае Федоренко (1970–1988) и Чугунове: «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса (1970, № 6–7), «Шум и ярость» Фолкнера (1973, № 1–2); «Стон горы» Ясунари Кавабаты (1973, № 9–10), «Рэгтайм» Эдгара Л. Доктороу в переводе Василия Аксенова (1978, № 9–10), «Мертвая зона» Стивена Кинга (1984, № 1–4);

— при Чингизе Айтматове (1988–1990) и все том же Чугунове: «Замок» Франца Кафки (1988, № 1–3)¹⁷, «О, дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1988, № 4), «Улисс» Джеймса Джойса (1989, № 1–12), «Монсеньор Кихот» Грэма Грина (1989, № 1–2).

Железный занавес не то чтобы исчез, но прохудился, и картина мировой литературы XX века перед советскими читателями предстала не то чтобы полной, зато многокрасочной.

В чем, разумеется, была заслуга не только «Иностранки», но и издательств, и других журналов. «Юность» в одном из дебютных номеров напечатала «Звездные дневники Ийона Тихого» Станислава Лема, «Москва» подарила «Маленького принца» (1959, № 8) и «Военного летчика» (1962, № 6) Антуана де Сент-Экзюпери, в журнале «Дон» вышла «Солдатская награда» Уильяма Фолкнера (1966, № 4–6), «Новый мир» привел в Россию «Золотые плоды» Натали Саррот (1968, № 4), «Всю королевскую рать» Роберта Пена Уоррена (1968, № 9–10), «Падение» Альбера Камю (1969, № 5),

В магеллановой тяге к открытиям журналы будто соревновались между собой. Но «ИЛ», безусловно, лидировала. Здесь и редакторы работали высшего класса, и переводчики подобрались один другого сильнее: от Норы Галь до Соломона Апта, от Риты Райт-Ковалевой до Асара Эппеля, Анатолия Гелескула, Виктора Голышева, Евгения Солоновича, иных бесспорных мастеров.

Получалось, что после провозглашения гласности в журнале и перестраиваться было нечему. Но перемены тем не менее произошли — прежде всего кадровые. В марте 1990-го Айтматов убыл сначала на почетный пост в Президент­ском совете при Горбачеве, затем в дипломаты, тогда же на пенсию ушел и Чугунов, на протяжении более двадцати лет управлявший редакционной кухней, а коллектив своим новым главным редактором избрал Владимира Лакшина.

Опытнейший журнальный стратег, работавший с Твардовским в «Новом мире», с Баклановым в «Знамени», Лакшин и для «Иностранки» не был человеком со стороны: как-никак долгие годы (1970–1986) числился здесь на синекурной должности консультанта. Его здесь знали, его любили, однако со временем обнаружились и нелады, связанные не столько с движением журнального конвейера, сколько с расхождением идеологических позиций между главным редактором и заметной частью коллектива, возглавлявшейся тогда Григорием Чхартишвили¹⁸.

Сюжет, что называется, деликатный, и достойно сожаления, что воспоминания непосредственных участников событий либо не написаны, либо, во всяком случае, не опубликованы. Ориентироваться можно только на то, что выходило в печатную плоскость. Но и этого достаточно, чтобы заметить: редакционные радикалы горячо требовали от реформаторов во власти: «Дальше, дальше, дальше!», — тогда как Владимир Яковлевич, поддержав Горбачева, стоял за мягкую эволюцию, а политику Ельцина, равно как и взгляды тех, кто мечтал «раздавить гадину», считал авантюрными, опасными и для сегодняшнего дня, и для будущего России.

Написанная с позиций либерального консерватизма статья Лакшина с вызывающим названием «Россия и русские на своих похоронах» («Независимая газета», 17 марта 1993 года) прозвучала как оглушительный скандал в благородном семействе недавних единомышленников. И как еще больший скандал прозвучало заявление Лакшина о том, что в конфликте Ельцина и хасбулатов­ского Верховного Совета он — с точки зрения законника — отдает безусловное предпочтение парламентской власти перед президентской («Независимая газета», 25 марта 1993 года).

Редакцию вверенной его попечению «Иностранной литературы» заштормило, и несколько сотрудников даже опротестовали мнение своего руководителя в «Известиях», подтвердив собственную лояльность Ельцину и согласие с поддержавшими его «прорабами перестройки».

Как бы развернулись события в дальнейшем, судить трудно, поскольку, не дожив несколько месяцев до штурма Белого дома, 26 июля Лакшин скончался, и коллектив избрал на его место Алексея Словесного, может быть, и не обладавшего качествами харизматика, но работавшего в редакции на разных должностях еще с 1955 года. Заместителем главного редактора, как и следовало ожидать, на шесть лет стал переводчик с японского языка Григорий Чхартишвили¹⁹ (1994–2000), затем его сменил литературовед-западник Алексей Зверев (2000–2003), и к их роли в судьбе журнала историки еще будут, надо думать, обращаться.

Время было переломным. Свобода вместе с независимостью принесла журналам и сокрушительное падение тиражей, и, увы, безденежье, лишь отчасти компенсировавшееся библиотечной подпиской, на семь лет объявленной соросовским фондом «Открытое общество». Общая беда, но для «Иностранной литературы», в отличие от других ежемесячников, она была осложнена еще и тем, что за права на журнальную публикацию теперь надо было платить валютой — либо зарубежным авторам, либо, еще чаще, их своекорыстным агентам. Скажем, — печалился Алексей Зверев, — «со страниц «ИЛ» почти исчезла латино­американская литература» — по той лишь причине, что «авторские права на всю наиболее заметную латиноамериканскую литературу принадлежат одному агентству в Барселоне, которое запрашивает очень большие суммы». Или вот, говорил Зверев, — «у меня на столе последняя книга Апдайка, но вряд ли мы что-то из нее опубликуем — он довольно дорогой автор, да еще с агентом трудно»²⁰.

Выручали, хотя и то не всегда, личные контакты переводчиков и редакторов «Иностранки» с видными зарубежными писателями, активное сотрудничество с Библиотекой иностранной литературы, возглавляемой тогда Екатериной Гениевой, совместные акции с французской программой «Пушкин», с Британским советом, с московскими представительствами немецкого Института Гете и испанского Института Сервантеса, заинтересованными в продвижении своих литератур на российский рынок. При содействии германского посольства в Москве и финансовой поддержке Союза немецкой экономики в РФ в 1996 году была даже учреждена премия имени великого русского поэта-переводчика В.А. Жуковского, присуждавшаяся за выдающиеся успехи в переводе с немецкого языка в области литературы, философии, истории, искусствоведения и культурологии.

Это все очень важно, но основные надежды в редакции журнала связывали с собственным книгоизданием. Здесь у них уже был опыт, еще советский: на счету запущенной в начале 1980-х «Библиотеки журнала “Иностранная литература”» числились десятки наименований, и почти все первоклассные: «Дублинцы» Дж. Джойса (1983), маленькие, но весомые однотомники Х.Л. Борхеса (1984), Х. Кортасара (1984), Кобо Абэ (1985), Д.Г. Лоуренса (1985), В. Вулф (1986), Т. Вулфа (1987), Э. Ажара (1988), У. Ле Гуин (1989), другие сенсационные книги — вплоть до набоковской «Лолиты» (1989).

Таким опытом грех было не воспользоваться, только переведя его на новые, рыночные рельсы. Так что в 2000 году в параллель журналу возникло издательство со своим бюджетом и отдельным юридическим лицом, но с опознаваемым названием «Иностранка». И дело пошло вроде бы споро: к флагманской серии «Иллюминатор» прибавились «The Best of Иностранка», «Лекарство от скуки», «За иллюминатором», счет изданных книг пошел уже на сотни, а годовой оборот «Иностранки» к 2006 году составил, по отраженным в интернете оценкам экспертов, 3–4 миллиона долларов.

Все, словом, прекрасно, и казалось, что действительно «журнал, образно говоря, сидит на нефтяной скважине», как сказано в давней беседе Сергея Гандлевского с Варварой Горностаевой²¹. Однако, все же, видимо, не все, раз в том же 2006 году 100% акций издательской группы «Иностранка», куда на тот момент входило еще издательство «КоЛибри» и книжный дистрибьютор «Либри», были проданы миллиардеру Александру Мамуту и вместе с издательством «Махаон» объединены в компанию «Аттикус Паблишинг». Ее главным редактором был назначен Сергей Пархоменко²², а главным редактором «Иностранки» и «КоЛибри» стала его жена Варвара Горностаева.

Остановимся. О необыкновенных приключениях российского бизнеса, в том числе книгоиздательского, и подробнее, и точнее еще будет рассказано в специальных исследованиях. Нам же достаточно знать, что уже в октябре 2008 года и Пархоменко, и Горностаева из-за разногласий с владельцами компании ушли со своих постов, а «Иностранка» окончательно оторвалась от «Иностранной литературы», чем, собственно, закончились попытки подпереть издание журнала участием в многообещающих, какими они были поначалу, книгоиздательских проектах.

История, увы, обычная. Ведь и в 1990-е, и даже позже какая только журнальная редакция (от «Нового мира» до «Юности», от «Знамени» до «Москвы» и «Невы») не бралась за подготовку и выпуск книжек, и дело почти всюду либо кончалось конфузом и/или скандалом, либо как-то угасало само собою.

Так что с прекращением и этих инициатив, и поддержки со стороны Института «Открытое общество» «Иностранная литература», как и другие классиче­ские ежемесячники, оказалась предоставленной самой себе.

И выяснилось, что жить можно даже на полуголодном пайке, едва обеспечиваемом распространением части тиража по подписке да ежегодными грантами Минпечати, а ныне Минцифры РФ. С трудами превеликими, но и при редакторстве Алексея Михеева (2005–2008), и при нынешнем (с 2008) главном редакторе Александре Ливерганте журнальные номера выходят в срок, и номера достойные. Отнюдь не стремясь к полноте перечня, среди безусловных удач можно назвать публикации таких романов, как «Пристанище» немки Дженни Эрпенбек (2020, № 12), «Морфий» поляка Щепана Твардоха (2021, № 11–12), «Плащаница» ирландца Джона Бенвилла (2022, № 3), «Странник века» аргентинца Андреса Неумана (2022, № 7–12), «Учительница музыки» американки Дженис Ли (2023, № 11–12).

Причем важно, что редакция не только коллекционирует шедевры проверенных мастеров, но и следит за авторами, сравнительно недавно появившимися на мировой литературной сцене, стремясь создать у читателей объемное представление о словесной культуре той или иной страны, города или региона. С особым тщанием готовятся специальные тематические номера. Вот, заглянем в годовые оглавления, 2020 год: «В Англии все наоборот» (№ 7), «Край книг и роз. Современная каталонская литература» (№ 10), «Швейцария: вчера и сегодня» (№ 11). Или вот еще 2022-й: «Америка: “…забыв про календарь”» (№ 1); «Ирландия известная. И неизвестная» (№ 3), «Италия: женские голоса» (№ 5), «Аргентина — “открытая книга”» (№ 12).

Огорчительно, конечно, что при размещении в корпоративном «Журнальном зале» многие, и в том числе самые лакомые, публикации на протяжении последних лет не открываются. Ничего не поделаешь. Таковы контракты с зарубежными правообладателями, разрешающими лишь одноразовые публикации на бумаге, причем скромным тиражом, но запрещающими их бесконтрольное распространение в интернете.

Еще одно ограничение среди многих? Но, похоже, что и к нему в «Иностранке» относятся стоически. «В условиях конкуренции с книжными издательствами, — говорит Александр Ливергант, — мы ориентируемся на то, чего нет в книжных магазинах, стараемся опережать издателей переводной литературы и рассказываем о том, что происходит сегодня в литературном мире»²³.

Словом, жизнь продолжается. А раз так, то, по-прежнему ориентируясь прежде всего на переводчиков и критиков-экспертов экстра-класса, нужно сосредоточенно работать над выращиванием достойной творческой смены. Или, даже потеряв спонсоров, по-прежнему, как и в былые тучные годы, лучшим из лучших ежегодно присуждать журнальные премии — их в «Иностранке» целый букет: «Иллюминатор» (за перевод книги), «Инолит» (за большую прозу в журнале), «Инолитл» (за малую прозу и поэзию на страницах журнала), премия памяти Алексея Зверева (за эссе, очерк, критическую статью на страницах журнала), премия памяти Соломона Апта (начинающему переводчику).

Да простят меня коллеги, и отнюдь не только из этой редакции, но вспоминается давний-предавний рассказ Игнатия Потапенко про обнищавшего аристократа, у которого денег на сорочку уже не было, но который, выходя на люди, непременно прикалывал накрахмаленную манишку к своему ветхому фраку.

Пусть тираж упал, хотя по количеству подписчиков «Иностранка» и сейчас, кажется, лидирует среди толстых ежемесячников. Пусть редакционный коллектив ужат до minimum minimorum. Жить нерыночному изданию в условиях беспощадного рынка действительно нелегко, а перспективы туманны. Но миссия у журнала остается той же, что и всегда: быть окном из нашей, привычной действительности в иные миры, какими бы удаленными от нас они временами ни казались.

1 Пассионария, как прозвали Ибаррури, и вообще была особенно бдительна — так, например, после публикации безусловно антифашистского, но не льстивого по отношению к республиканцам рассказа Боде Узе «Операция» (1940, № 11/12) она вместе с Андре Марти потребовала сурово наказать проштрафившегося редактора. См.: Бабиченко Д. Как в Коминтерне и ведомстве Жданова выправляли «Интернациональную литературу» // Вопросы литературы, 1994, № 2. — С. 145–156.

2 Цит. по: Блюм А. «Интернациональная литература»: подцензурное прошлое // Иностранная литература, 2005, № 10. ПОУМ (Partido оbrera de unificacion marxista) — Объединенная рабочая марксистская партия, которая в советской России считалась не просто троцкистской, но пятой колонной.

3 Там же.

4 Впрочем… В письме Д.А. Поликарпову от 20 декабря 1962 года Чаковский признался: «Я, полагая, что редактору “Иностранной литературы” стыдно не знать хотя бы один иностранный язык, выучил английский уже в более чем зрелом возрасте» (Литературная газета, 2013, № 33/34).

5  Эренбург И. Люди, годы жизнь. — М.: АСТ, 2018. — Т. 3. С. 367–368.

6  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. — М.: РОССПЭН, 2001. — С. 458.

7  Там же. — С. 478, 479.

8  Корней Чуковский в книге «Высокое искусство» (1964) относит эту работу к числу «переводов, которые могли бы пригодиться молодым переводчикам в качестве образцов и учебников».

9 Советский Союз подписал эту конвенцию только в 1973 году.

10 Двумя годами раньше такой же отказ и с той же мотивацией получила питерская «Нева».

11 Восторженным письмом от 7 августа откликнулась на эту публикацию Светлана Сталина (Аллилуева), в ту пору научный сотрудник ИМЛИ АН СССР (см.: «Я слышу все…»: Почта Ильи Эренбурга. 1916–1967. — М.: Аграф, 2006. — С. 347–355).

12 Спустя шесть лет он сменит Чаковского на посту главного редактора «Иностранной литературы».

13 «Обвинение против Эренбурга выходит далеко за пределы статьи о Стендале. <…> Сомнению подвергается весь Эренбург, его предыдущие статьи, само его творчество» (Les lettres franсaises, 1957, 19–25 сентября 1957 года»).

14 Чаковский А. Время действия: Отрывки из автобиографического романа // Литературная газета, 2013, № 33/34.

15 Фома Заморский. Биография писателя: Чугунов Константин Алексеевич // https://proza.ru/2003/03/28-123.

16 Откликом Грасса на эту публикацию стал, впрочем, гневный протест против многочисленных купюр в тексте, после чего долгие годы советские издатели с немецким строптивцем предпочитали не связываться.

17 Этот роман появился одновременно и в «Неве» (1988, № 1–4) в переводе уже не Р. Райт-Ковалевой, а Г. Ноткина.

18 В декабре 2023 года Г. Чхартишвили (Б. Акунин) был внесен в перечень террористов и экстремистов, а в январе 2024-го признан иноагентом.

19 См. выше.

20 Сегодня наш журнал гораздо нужнее молодому поколению и провинциалам. Беседовала Елена Калашникова // https://www.orwell.ru/lit?a=rc&doc=/people/zverev/zam_ru.

21 Издательство «Иностранка» // Иностранная литература, 2001, № 1.

22 В апреле 2022 года Минюст РФ признал его иноагентом.

23 http://inostranka.ru/o-zhurnale/.