Давать названия, несомненно, древнейшее из человеческих искусств, связанное с проникновением в замысел Творца. Творил-то Господь, но по его следам шел созданный им номинатор Адам и именовал продукты творения, пытаясь угадать их смысл и назначение.
Наши предки не совсем безосновательно полагали, что знающий имена имеет определенную власть над душами их носителей— существ, явлений и предметов,— что, в свою очередь, открывает для него доступ и к их телам.
После столь ответственного заявления попытаемся сузить тему и ограничимся искусством называния произведений искусства. “Дохудожествления художества”, как несколько громоздко выразился единственный известный нам исследователь так поставленной темы— Сигизмунд Кржижановский (по-русски было бы: Крестовский). Его пионерская работа “Поэтика заглавий”, изданная в Москве в 1931 году, не дала потомства (не считая всякий раз писанных на голом месте словарных статей и спорадических экзерсисов в печати,— см., например, статью С.Ромашко “Имя книги” в “пушкине”№2, 1998). Кржижановский написал одновременно искрометные и педантичные пролегомены к несуществующей теоретической дисциплине, фактически же— обратил внимание на поэтическую практику персонализации всякого творческого продукта, имеющую тенденцию к развитию в особый род искусства и осуществимую исключительно в минималистском жанре.
Названия достаточно поздно стали всплывать на обложки книг и приобрели самоочевидный для нас сегодня вид заклятия, замка, смысловой защелки книги или отдельного произведения. Первоначальные названия времен свитков, скрижалей и таблиц соответствовали “великанскому” периоду развития словесности и отличались простотой и благородством: просто “Книга” (раскрывающаяся целым деревом книг— Бытия, Исхода, Чисел, Царств и т.д.), “И цзин” (Книга перемен), “Бардо-Тюдол” (Книга мертвых), “Дао-дэ-цзин” (с некоторой натяжкой— Путевая книга закона и благодати), “Дхаммапада”, “Илиада”, “Младшая Эдда” и т.п. Даже в тех случаях, когда эти названия появлялись позднее и являлись делом рук кодификаторов. Имеющая ограниченное хождение рукописная книга предпочитала названия описательного характера, что отвечало элитарности и неторопливому характеру чтения как особого рода ученого занятия. Быть “книжником” означало если не должность, то весьма почетное звание или даже титул.
В результате изобретения Гутенберга количественный рост тиражей и позиций резко ускорил процесс образования и выделения книжных названий. Названия минимизировались, втягивая в себя подзаголовки с кратким изложением содержания, разнообразились, достигали максимальной концентрации выразительности в лучшем случае, в худшем— рыночной броскости. Торговля необеспеченной экспрессивностью заголовков сделалась специальностью газетчиков Нового времени. Когда весь пар расходуется на заглавия, происходит перерождение и вырождение искусства давать названия в ремесло зазывал. “Убойные” названия— это настоящий “конек” редакторов, издателей, продюсеров, антрепренеров, и выдерживаемый ими уровень специфического мастерства в этой области достаточно высок. Тем не менее выведем за скобки трескучую базарную идеологию, каковой является реклама. Отвратимся от штампованной бижутерии в пользу граненых и вставленных в оправу драгоценных названий, напоминающих нам о состоятельности и благородстве происхождения,— было бы глупо отказываться от подобного наследства.
Поверхностный слой мировой литературы, словно царские одежды, осыпан мерцающими названиями книг и именами их авторов. Эта шкура литературы напоминает также старинную географическую карту, приглашающую к путешествиям и сулящую необычные приключения. Да, именно так: очарование географической карты, как и встарь, весьма сомнительной и подвергающейся непрестанной правке. Некоторая договоренность в отношении основных географических фактов имеется, однако не только высота гор, направление течения рек, все расстояния, местонахождение островов, но и очертания материков, как и способы проецирования шара на плоскость— все это является предметом непрекращающихся споров и собьет с толку членов любого национального географического общества. Принципы именования и здесь и там во многом идентичны: мыс Доброй Надежды— и “Повесть временных лет”; острова Испаньола и Огненная земля— и “Овечий источник” или “Жизнь есть сон”.
Имена— как запахи, источаемые территориями и книгами, с той только разницей, что первые располагаются в пространстве, а вторые во времени. Поэтому также не приходится сомневаться, который из миров— географии или литературы— является более разветвленным, глубоким и загадочным. Открыватель и первопроходец дает что-то одно, либо название, либо собственное имя, проливу или земле, как основатель города— городу. На обложках книг имя автора всегда сопутствует названию произведения. Они неразлучны и взаимно окрашивают друг друга, перекликаются, отбрасывают рефлексы. Упомянутому Кржижановскому принадлежит замечательное наблюдение, что названия всех трех романов Гончарова начинаются на “Об-”, что, по его мнению, указывает на подспудный сюжет и общую тему: об-рыв и об-лом некоего об-ыкновения. Если учесть гончарную округлость фамилии автора (...ов— “Об...”), то речь может идти, видимо, о битье горшков— занятии, не чуждом всякому русскому человеку. Нередко названия срастаются с именами авторов намертво, как “кровь” и “любовь” фольклора, или, напротив, как самые изысканные и штучные рифмы модернистов: если “Улисс” (ау, Одиссей!), то Джойс; если “Процесс”, то Кафка, а если “Мать”, то Горький. Или рельефное, пораженное бессмертием лицо слепца, отражающееся, как в полированном металлическом зеркале, в названии новеллы “Вавилонская библиотека”.
Есть большая группа названий, как бы столбящих территорию (как то принято было среди старателей) по имени героя, типа, явления или топонима, и их успех или неуспех зависит в первую очередь от природных ресурсов застолбленного автором участка и уже во вторую— от гула и звучания самого имени: “Евге-нио-не-гин”, или “БРАтья КАРАмазовы”, или такой донельзя простой и труднопереводимый, глухо звучащий, будто одиночный удар колокола— “Тихий Дон”, отзывающийся шелестом в речных камышах авторского имени— Ми-хаил Шоло-хов (что представляется, попутно, сильным аргументом в пользу отказа от версии о плагиате, — по крайней мере, в отношении названия).
Переводимость и непереводимость не имеют прямого отношения к нашей теме. Бывают редкие случаи, когда перевод оказывается содержательнее оригинала (признанный перл— “Отверженные” Гюго). Мы все же ограничим себя пределами русского мира чтения — он достаточно безграничен и универсален, чтобы уловить основные тенденции интересующего нас искусства, которое тот же Кржижановский уместно оснастил эволюционной метафорой: в процессе оглавления верхний позвонок выделяется из туловища и развивается, становясь постепенно головой, мыслящим отростком живого существа, — таков природный закон. И, если продолжить метафору, возможно, книги являются не в меньшей степени разумными существами, чем написавшие их люди.
Позволительно взглянуть на весь корпус названий мировой литературы как на еще одну коллективную КНИГУ КНИГ, как на сокращенный лексикон самых важных для человечества слов и одновременно как на самый полный тематический сонник, обязанность быть толкователем и истолкователем которого ложится на читателя. Библиография фактически— криптологическая дисциплина.
Люди прошлого наделяли книги целительными свойствами и, соответственно, библиотеку называли “аптекой души” (надо полагать, ряд ядов также с необходимостью включался в ее состав). Беда только, что от подобного сравнения разит карболкой — в нем есть упование, но нет особого спиритуального веселья, безусловно ассоциируемого нами с ценной книгой. Поэтому не менее уместным было бы сравнить книжные собрания с винными погребами или коллекциями вин, а библиографию— с картой вин. Хотя данное сравнение хромает на обе ноги, если не едва их волочет.
На самом деле с первых слов этого текста я стремлюсь к одному: предаться наконец перечислительному кайфу, радости рассматривания и перебирания драгоценных названий, их извлечения из мусора и плевел и составления в цепочки, узоры, фигуры и призмы, заставляя заиграть их гранями смыслов: “Мертвые души” и “Живой труп”; “На дне”—“Яма”—“Котлован”; или, скажем, злокачественное разрастание металлургической метафоры от “Среди стальных бурь” Юнгера (антипода Ремаркова капитулянтского “На Западном фронте без перемен”) до “Как закалялась сталь” Островского, сюда же примыкает заметочка Шкловского начала 20-х годов “О Великом металлурге” — покуда все не упирается в псевдоним “Сталин”, окруженный легионом кинохроникальных, пробивающих летки, сталеваров сталинизма. От метафоры тянутся метастазы к ядерному грибу, выращенному “атомистическим” Дали на пляжном атолле Бикини, и еще дальше, к заслуженно позабытой “Планете бурь” в респектабельной коленкоровой серии “Мира приключений”, успевшей выплеснуться на экран, когда уже был запущен Гагарин, объявлена Программа построения коммунизма и мне вырезали гланды, — робот там застревает в потоке раскаленной лавы, будто в сбежавшем варенье, и собирается сбросить в нее астронавтов, примостившихся на его плечах.
Есть другие названия, отравленные и бесплодные, но при этом похожие на дзеновские оплеухи, как “Над пропастью во ржи”, например, или “Невыносимая легкость бытия”. А также названия априорные и претенциозные, вроде “Исповеди великого грешника” или “Взгляда Горгоны”, аннулирующие саму возможность порождения дальнейшего текста.
Однако, подобно хитрому и целеустремленному сумасшедшему, мне не терпится предъявить незаконно присвоенные сокровища. Вот эти звучащие перекликающиеся столбцы, этот парад замыслов и блеск идентичности, эта струящаяся река имен:
I.
просто Книга (включающая Книги Бытия, Чисел, Судей, Царств, Песнь Песней, Благие Вести) и другие просто Книги: Перемен, Мертвых и т.д.
О природе вещей
Труды и дни
Метаморфозы
1001 ночь
Записки у изголовья
Божественная комедия
Декамерон
Неистовый Роланд
Утопия
Город Солнца
Государь
Левиафан
Опыты
Трактат о равновесии жидкостей и весе воздуха
Похвала глупости
Корабль дураков
Много шума из ничего
Сон в летнюю ночь
Школа злословия
Ярмарка тщеславия
Философия будуара
Физиология вкуса (и пр. “Физиологии...”)
Декларация прав человека
Об очертаниях облаков
Нравы насекомых
Германия. Зимняя сказка
Красное и черное
Утраченные иллюзии
Блеск и нищета куртизанок
Три мушкетера
Двадцать лет спустя
Падение дома Эшеров
Колодец и маятник
Низвержение в Мальстрём
Остров сокровищ
Всадник без головы
Или-или
Цветы зла
Пьяный корабль
Воспитание чувств
Капитал
Анти-Дюринг
Кольцо Нибелунга (Золото Рейна; Гибель Богов)
Рождение трагедии из духа музыки
Человеческое, слишком человеческое
По ту сторону добра и зла
Воля к власти
Алиса в Зазеркалье
Затерянный мир
20 тысяч лье под водой
Из пушки на Луну
Машина времени
Борьба миров
Человек-невидимка
Сердце тьмы
Бессознательное
Психопатология обыденной жизни
Я и Оно
По ту сторону принципа удовольствия
Масса и власть
Волшебная гора
Смерть в Венеции
В поисках утраченного времени
По направлению к Свану
Под сенью девушек в цвету
Процесс
Голод
Поминки по Финнегану
Путешествие на край ночи
На Западном фронте без перемен
Растворимая рыба
Человек без свойств
Человек, который был четвергом
Убийство в восточном экспрессе
Смуглая леди сонетов
Прощай, оружие
Иметь и не иметь
Острова в океане
Трамвай “Желание”
Гроздья гнева
На перекатах
Унесенные ветром
Поющие в терновнике
Кавказский меловый круг
Посторонний
Лысая певица
Стулья
В ожидании Годо
Над пропастью во ржи
Игра в бисер
Игра в классы
Модель для сборки 62
Уловка 22
Бойня №5
Завтрак для чемпионов
Вино из одуванчиков
Марсианские хроники
Кто-то пролетел над гнездом кукушки
Кто боится Вирджинии Вульф?
Александрийский квартет
Всеобщая история бесчестья
Сто лет одиночества
Средство от метода
Невыносимая легкость бытия
Жестяной барабан
Имя розы
Хазарский словарь
II.
Повесть временных лет
Слово о полку Игореве
Домострой
Недоросль
Горе от ума
Каменный гость
Медный всадник
Пиковая дама
Пир во время чумы
Мертвые души
Нос
Шинель
Герой нашего времени
Былое и думы
Кто виноват?
Что делать?
Преступление и наказание
Идиот
Бесы
Братья Карамазовы
Война и мир
Смерть Ивана Ильича
История одного города
Скучная история
Дама с собачкой
Человек в футляре
Три сестры
Три источника и три составные части марксизма
Лев Толстой как зеркало русской революции
Материализм и эмпириокритицизм
Облако в штанах
Я
Про это
Хорошо!
Двенадцать
Форель разбивает лед
Шум времени
Тихий Дон
Как закалялась сталь
Хождение по мукам
Гиперболоид инженера Гарина
Бегущая по волнам
Продавец воздуха
Человек-амфибия
В прекрасном и яростном мире
Ювенильное море
Доктор Живаго
Другие берега
Архипелаг Гулаг
Аз и я
Жизнь в ветренную погоду
Птицы, или Новые сведения о человеке
Новые сведения о Карле и Кларе
Школа для дураков
История водки
Часть речи
Осенний крик ястреба
Конечно, в этом списке все смешано со всем, но на то и коллекция — нельзя отрицать, что в этом безумии наличествует метод. И потому продолжим.
Особняком, по нашему мнению, стоят “именные” и “местные” названия — от “Гамлета” до “Анны Карениной” и от “Чевенгура” до “Острова Крым” (заметим попутно, что открытие типа или особой местности всегда важнее, глубже, богаче искусства “красно писать” или выражаться). Однако всех богаче и живее, будто только вынутые из моря, названия стихотворений по первой строке: “Пора, мой друг, пора” или “Выхожу один я на дорогу” — ясное дело.
Напротив, беспомощны и всегда “из другой оперы” все названия музыкальных и живописных произведений, включая и лучшие из них, вроде так называемой “Лунной сонаты” или “На сопках Маньчжурии” и “Пейзажа в Арле после дождя” или “Великого Мастурбатора”. Честнее господам музыкантам и живописцам было бы давать названия своим произведениям вроде “Опус № такой-то” или просто указывать жанр или технику и помечать датой. Увы, им слишком часто приходится накладывать на свою продукцию более или менее грубый грим, пасуя перед пресловутым “литературоцентризмом”, фактически же — языковым характером нашей цивилизации.
И тем удивительнее, как роскошно звучат порой названия кинофильмов: “Огни большого города”, “Скромное обаяние буржуазии”, “Смутный объект желания”, “Час волка”, “Молчание ягнят”, “Короткий фильм об убийстве”, “Основной инстинкт”, “Бешенство псов” (т.е. “каникулы”), “Хвост виляет собакой” и пр.
Пожалуй, они даже оставляют в аутсайдерах (в хвосте) названия книг, стремясь компенсировать, вероятно, сравнительную бедность языка зрительных образов.
Данный опус не преследует, однако, цели унизить какую-либо область творчества. Не ставит своей целью также подвергнуть анализу номинативную функцию человека — великого лаконизатора окружающего мира. Достаточно будет, если он привлечет внимание к нашим языковым сокровищам, к непрестанно ткущемуся волшебному ковру, оживающему в любой точке, но главное — к древнейшему ЛЮБОВНОМУ ИСКУССТВУ давать имена и названия, неиссякаемому и передаваемому из рук в руки от праотца.
