НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Guardando il Dottore e il suo Studente

Михаил Визель, Евгений Солонович. Русский амаркорд. Я вспоминаю. — М.:  Редакция Елены Шубиной (АСТ), 2024.

Кому-то из читателей Евгений Солонович знаком как поэт, а кому-то — как переводчик с итальянского. И ведь правда: читаешь ли сонеты Данте Алигьери, Петрарки, стихотворения Чино де Пистойя или более современных поэтов — Эудженио Монтале, Джузеппе Унгаретти, Сальваторе Квазимодо или Чезаре Павезе, и взгляд доходит до строчки «Перевод Евгения Солоновича».

«Русский амаркорд. Я вспоминаю» — это возможность побыть наблюдателем, гостем в мире поэта и переводчика Евгения Солоновича. В мир своего наставника читателя приглашает Михаил Визель, тоже переводчик, журналист, выпускник первого творческого семинара художественного перевода с итальянского языка Литературного института имени А.М. Горького. Форма диалога хорошо знакомых друг другу людей создает ощущение близости с участниками разговора, а черно-белые фотографии вызывают неоднозначную радость — «Мне дали посмотреть фотографии!» и «А мне точно можно смотреть?». Этакое дистанцированное, умеренно разрешенное знакомство.

Книга-воспоминание, книга-(авто)биография — так и запишем, со скобками. «Русский амаркорд» — сплав биографического интервью; разговора двух профессионалов и коллег о тонкостях художественного перевода и о «советской школе перевода» («...я считаю, что никакой советской школы художественного перевода нет — а есть школа русского перевода. Унаследованная. Я всегда говорил, что мы — наследники великих русских поэтов, которые были одновременно и переводчиками», — говорит Солонович); воспоминаний о детстве и об эвакуации, об учебе в университете, о знакомстве с итальянскими авторами, о работе с коллегами по творческому цеху: с Анной Ахматовой, Александром Твардовским, Николаем Заболоцким, Иосифом Бродским… — мысль о том, что с ними, великими, мог быть знаком кто-то из ныне живущих, возникает не в первую очередь; историй из жизни, которые сейчас и со стороны кажутся забавными, а для Солоновича тогда они были вовсе не смешными (например, история о том, как он отдал знакомому итальянцу-русисту машинописную книгу «Разговор о Данте» Осипа Мандельштама, относившуюся к запрещенной литературе, а итальянец-русист решил снять копию книги в итальянском посольстве, и это стало причиной того, что Солонович не смог отправиться в Италию от Союза писателей); а еще разнообразные вставки — стихотворения в переводе Солоновича или других переводчиков, фрагменты его интервью Татьяне Бек, отрывки из статьи Александра Васькина, из книги «Интервью с Евгением Солоновичем» Марианны Сили и, конечно же, разговоры о литературе, истории и культуре, о Литературном институте и Союзе писателей, о «Неистовом Роланде» Людовико Ариосто.

А что же до искусства поэзии и перевода? Можно ли, будучи мастером, научить ему других?

«Мой опыт преподавания показывает, что научить этому — нельзя. Но можно помочь научиться — на практике, в процессе работы»,— говорит Солонович Визелю. Но научить возможно, что-то подсказав коллеге или ученику и тем самым заставив человека обратить свой взор внутрь себя или на окружающий его мир. В любом случае переводческое мастерство остается индивидуальным и созерцательным, как и мастерство литературное, неразрывно связанное с созерцанием и изучением себя и других. И далее — выдержка из эссе Михаила Визеля «Переводчик в России — больше, чем переводчик. Был»: «Нормальный “физиологический” перевод, я глубоко в этом убежден, есть идолопоклонничество самого архаического толка. Дикарь пожирает куски своего бога-идола, потому что не может иначе выразить своего восхищения перед ним, а еще — чтобы стать таким же мудрым и сильным. Именно так Батюшков переводил-пересказывал Тибулла и Ариосто, Жуковский — немецких и английских романтиков, Курочкин и Минаев — ехидных Гейне и Беранже, Аннен­ский и Брюсов — французских символистов, Гумилев — Теофила Готье, дионисийствующий В. Иванов — солнечного Петрарку, а вахлак и скандалист Бурлюк — Рембо <…>, и переводы эти естественным образом входили в авторские сборники».

Композиция книги кажется хаотичной, темы сменяют друг друга по ходу разговора. И это отражает саму жизнь, которая тоже не всегда последовательна. В «Амаркорде» Феллини композиция столь же хаотичная, яркая, подобная калейдоскопу: помнить можно практически все, но у памяти (а искусство — это тоже память) в приоритете — важное, заметное. И вместе с тем в книге заметна кольцевая композиция — стихотворение Солоновича «Postскриптum», которое и открывает, и закрывакт это объемное, многоликое интервью о жизни:

до восьмидесяти дотянуть, если честно, не думал,

дальше — кто его знает, а впрочем, а впрочем,

дальше проще всего

обойтись многоточием:

…

У Солоновича — ни одной жалобы: ни на людей, ни на обстоятельства, ни на судьбу. Ни единой жалобы, даже маленькой, на кого-то из переводимых авторов. Читаешь книгу — и кажется, будто бы путь этого человека был легок, все трудности были преодолимы и незначительны, а переводы и стихотворения печатали очень охотно. А к концу-то понимаешь, что именно такому умению не сосредоточиваться на обидах, умению жить с легкостью должны поучиться мы все. Кроме разве попытки поучиться у dottore Солоновича переводческому мастерству.

Екатерина Генералова