ЖУРНАЛЬНАЯ РОССИЯ

Сергей Чупринин

«Нева»: между ледоходами

Начиналось все вроде бы в духе менявшегося времени, и на фронтисписе первого номера журнала «Нева», выпущенного в апреле 1955 года, не без значения разместили фотографию Ильи Голанда «Ледоход на Неве» с символической подписью «Лед тронулся…».

Но оказалось, что это, собственно, и была вся храбрость, которую позволила себе редакция во главе с осмотрительным Александром Черненко, автором бесповоротно забытого ныне романа «Расстрелянные годы».

«Невские» публикации самой ранней поры в памяти литературы не задержались¹. Вспоминают не столько бесцветные стихи-прозу-критику, сколько бое­витого Сергея Воронина — а именно он после скорой смерти Черненко был в феврале 1957 года назначен главным редактором.

Чтобы как писатель-коммунист и, это выяснилось тоже, как воинствующий антисемит² развернуться в полную силу, с большевистской резкостью высказывался на собраниях о «ревизионистском» альманахе «Литературная Москва» и о замысле издать в Питере такой же аполитичный «Прибой», нападал на И. Эренбурга, Э. Казакевича и В. Дудинцева, а в родном городе неустанно боролся, по его словам, с «группочкой» (В. Панова, Д. Гранин, Ю. Герман, Д. Дар, И. Меттер, Н. Катерли, А. Горелов), «которая захватывает ключевые позиции», «которая, как это ни странно для нашего времени и строя, командует в издательствах, оказывает давление на газеты и журналы, шумит в секциях». И понятно, что эта «группочка» писателей с неславянскими зачастую корнями³ то и дело вставляла Воронину палки в колеса — поэтому, стоило ему прийти в журнал, как «первое, что сделали групповщики, это объявили “голодную блокаду”, надеясь, что без их прозы я загублю журнал. В ответ я широко открыл двери редакции писателям с периферии, памятуя, что Русь талантами не оскудела. Прошло время, и журнал стал одним из самых тиражных»⁴.

Отнюдь, правда, не благодаря никому не ведомым шедеврам из глубины России. Единственным исключением здесь можно назвать разве лишь красноярского самородка Алексея Черкасова, который вместе с рукописью романа, частично уже опубликованного альманахом «Енисей» (1956, № 17) и журналом «Сибирские огни» (1957, № 5), привез в редакцию записочку от Шолохова: «Вручаю в твои руки судьбу высокоодаренного писателя Алексея Черкасова. Прочти отрывки из его романа “Хмель”, и, если сочтешь возможным, свяжись с ним, и дай человеку дорогу в жизнь. Я не читал романа целиком, по главам можно судить, что Алексей Черкасов писатель самобытный и интересный».

За такую рекомендацию как было не схватиться? Однако знакомство с рукописью показало, что ее еще нужно было доводить до ума, то есть нещадно править, сокращать, прописывать, так что роман-эпопея о судьбах сибирских старообрядцев, на достоинства которого Шолохов обратил внимание в марте 1958-го, появился в журнале только спустя два с половиной года.

И… Критика его не заметила. Но так называемым широким читательским массам литературная критика не указ: за ноябрьским и декабрьским номерами «Невы» 1961 года в библиотеках стали выстраиваться очереди, в редакцию мешками пошли благодарственные письма, сначала робко, но затем все увереннее тронулись в путь книжные издания, включая в себя три выпуска популярной «Роман-газеты» (1967). И… Как утверждают библиографы, еще при жизни писателя тираж «Хмеля» и следующих за ним частей трилогии, подписанных Черкасовым уже в соавторстве с женой Полиной Москвитиной, превысил три миллиона экземпляров.

«Сказания о людях тайги» и теперь, что ни год, выходят в свет. Значит, есть спрос, как есть он по-прежнему и у последовавших сильно позднее «Вечного зова» Анатолия Иванова, других народных (а если говорить точнее, простонародных) советских эпосов.

Такой сумасшедший успех повторился при Воронине только еще раз, когда в шестом-девятом номерах 1963 года был выпущен роман Ивана Ефремова «Лезвие бритвы». И по тематике, и по раскладу действующих лиц, и по стилистике этот роман был вряд ли по сердцу мил главному редактору, но разворачивалась очередная подписная кампания, читателей к журналу надо было приманивать, и от рекламной ставки на очередной эпос, только уже приключенческий, да еще и с мистической подкладкой, трудно было удержаться.

Так что выбор был предрешен и оказался точным: тираж «Невы» на следующий год взлетел до 250 тысяч экземпляров, и «это, — как с понятной гордостью вспоминал Воронин, — был самый большой тираж среди “толстых” журналов в стране».

И еще одна более давняя история, правда, не вышедшая на журнальные страницы, от которой Воронин вообще предпочел держаться в стороне и даже не проронил о ней ни слова в автобиографической повести «Время итогов» (1983). Здесь ньюсмейкером, как сказали бы сейчас, стала бессменная воронинская заместительница Елена Серебровская, как раз в ту пору исполнявшая почему-то обязанности главного редактора. Во всяком случае, это она отправила на Кубу Эрнесту Хемингуэю телеграмму: «Литературный журнал “Нева”, открывший год окончанием романа Шолохова “Поднятая целина”, от имени 121 тысячи своих подписчиков и многочисленных читателей просит Вас разрешить публикацию романа “По ком звонит колокол”»⁵.

Через сутки пришел короткий ответ: «Очень рад, что вы печатаете роман. Лучшие пожелания. Хемингуэй».

Можно было ликовать — и 19 февраля 1960 года в московской газете «Советская Россия» появилась хвастливая заметка, что, мол, «роман американского писателя будет опубликован в ближайших номерах “Невы”». Но, помня, что влиятельная Долорес Ибаррури около четверти века блокировала в СССР это издание как «клеветническое», нужно было еще и подстраховаться. Так что Серебровская летит в Вешенскую — и Шолохов не подводит: особым письмом тогдашнему секретарю ЦК по идеологии Фурцевой от 17 апреля просит лично «принять зам. редактора “Невы” т. Серебровскую и члена редколлегии т. Хватова»⁶ для объяснений, а рискованную, но политически полезную публикацию разрешить.

Увы, но не помогло и это. Может быть, потому что Фурцева в эти же буквально дни была переведена на гораздо менее значимый пост министра культуры. Вопрос тем самым спустился в недра партаппарата, а там постановили: «Признать нецелесообразным публикацию в советском журнале романа Э. Хемингуэя “По ком звонит колокол”. Указать и.о. главного редактора журнала “Нева” Серебровской Е.П. на допущенную ошибку, выразившуюся в организации рекламной шумихи вокруг этого произведения».

Так — вызовом Серебровской на ковер в Комиссию ЦК по вопросам идеологии⁷ — дело и кончилось⁸, не повредив репутации Воронина, а журнал оставив держаться его генеральной линии.

Эту линию можно было бы назвать если не антиоттепельной, то антиинтеллигентской, и визитной карточкой «Невы» еще в 1958 году стала (или должна была стать) публикация романа Всеволода Кочетова «Братья Ершовы» (№ 6–7).

Названный в дневниковой записи Твардовского «сплетней и ябедой в лицах»⁹, этот роман действительно был принят современниками как памфлет, где за карикатурными образами «нигилистов» и их покровителей легко угадывались вполне реальные К. Симонов, А. Сурков, В. Овечкин, Д. Гранин, пародировались сцены из пьес А. Штейна, Н. Погодина, С. Алешина и спектаклей Н. Охлопкова. Что же касается финальных фраз романа, то они прочитывались как метафорическая оценка всего периода Оттепели: «Кончилось трудное, хмурое время. Год был с гнилыми оттепелями, со слякотью, с насморками и гриппами, со скверным настроением. Все позади, широким разливом шла по стране весна» (№ 7, с. 150).

Удивительно ли, что в негативном отношении к этому роману сошлись многие литераторы? Вот выдержка из справки, которую в ЦК КПСС направил начальник одного из отделов 4-го управления КГБ Ф.Д. Бобков: «Драматург А. Штейн рассказал мне, что и в Коктебеле, откуда он недавно приехал, и в Переделкине, где он отдыхает на даче, все почти без исключения писатели резко отрицательно относятся к роману: “Гуляют по Переделкину Федин с Леоновым, Вс. Иванов с К. Чуковским, Ираклий Андроников с Катаевым и издеваются над Кочетовым, рассказывают друг другу самые вопиющие эпизоды, приводят цитаты, а выступать никто из них не хочет, все боятся неприятностей, берегут нервы”»¹⁰.

Еще более скандальной обещала стать публикация одиозного романа Ивана Шевцова «Тля». Он, если верить самому Шевцову, уже был принят к печати, но тут «неожиданно, как это нередко случалось, идеологический ветер подул в другую сторону»¹¹ — и не срослось.

На этом попытки обличать в прозе гнилую городскую интеллигенцию, собственно говоря, и закончились. «Нева» при Воронине брала другим — сосредоточенным, едва не вызывающим вниманием к судьбам простонародья, нимало не озабоченного правами человека и всякими там свободами, а занятого исключительно выживанием в предложенных исторических обстоятельствах. Конечно, главный редактор гордился прежде всего тем, что ему после долгого обхаживания удалось заполучить упоминавшуюся выше вторую книгу «Поднятой целины» (1959, № 7; 1960, № 1), но, правду сказать, эта публикация носила скорее символический характер — хотя бы уже потому, что главы шолоховского романа одновременно с «Невой» были распечатаны еще и в «Доне» (1959, № 7; 1960, № 2), еще и в «Октябре» (1960, № 2–4), так что какой уж здесь приоритет?..

Гораздо более ключевым для истории литературы и репутации журнала явилось то, что Федор Абрамов после отказов в «Октябре» и симоновском «Новом мире» отдал-таки в «Неву» роман «Братья и сестры» (1958, № 9), где раз и навсегда принял для себя участь ходатая по делам мужичья и где едва ли не впервые отчетливо обозначились черты того, что годы спустя назовут деревенской прозой. Сначала потеснив, а потом и вытеснив ненавистных Воронину интеллигентов и интеллектуалов, на страницы «Невы» со своими болями и обидами пришли колхозники, работяги, недавние фронтовики, побывавшие и в фашистском плену, и в штрафбатах, и под нашим уже судом, самым справедливым в мире.

Вот он, народ, простые советские люди — то вроде бы, что надо. Но вот поди ж ты: повествования и об их судьбах чуткой питерской цензуре, местному писательскому начальству, свирепым партийным властителям Ленинграда казались опасными. Исследовав по архивам бодания «Невы» с Леноблгорлитом, Арлен Блюм приводит десятки, если не сотни случаев того, как подозрительно правдивые повести, очерки и рассказы либо навсегда выбрасывались из журнальных версток, либо, как это называлось на языке цензоров, подвергались «купюризации», то есть выходили с прорехами в художественной ткани, либо уже после публикации вызывали на себя огонь со стороны власти и рептильной критики¹². Жертвами вивисекции и поношений, не подлежащих обжалованию, становились и дебютанты, и маститые фигуры, и сам главный редактор, когда ему случалось напечатать что-нибудь свое в своем журнале.

Взять хоть 1963 год.

Его «Нева» открыла очерком Федора Абрамова «Вокруг да около», беспощадно рассказывающим о том, как село и сельчан добивают дуболомы с партийными билетами и хоть маленькой, но бесконтрольной властью¹³. Встретили этот очерк поначалу приязненно — положительными рецензиями Георгия Радова и Виктора Чалмаева в «Литературной газете», но быстро спохватились. Тон газетных откликов было велено сменить на негодующий — «Действительно, вокруг да около» (Советская Россия, 1963, 13 апреля), «Нет, это не правда жизни!» (Ленинградская правда, 1963, 28 апреля). А заведующий Идеологическим отделом ЦК КПСС по сельскому хозяйству РСФСР В.И. Степаков мало того что в докладной записке по инстанциям назвал очерк «клеветническим и пасквильным»¹⁴, так еще и напечатал статью в «Коммунисте» (№ 13), где утверждал, что «труженики сел и деревень Ленинградской, Псковской, Новгородской областей, с которыми автору этих строк недавно приходилось встречаться и беседовать, вы­сказывают обиду и возмущение по поводу очерка “Вокруг да около”».

Дальнейшее понятно. На заседании Секретариата ЦК КПСС злополучный очерк был признан клеветническим, разжигающим частнособственнические инстинкты; его публикация, как и первые положительные отклики в печати, квалифицировались как грубая политическая ошибка. И год, по меньшей мере, на всех собраниях и пленумах в Ленинграде Абрамова полоскали как могли: влепили ему партийный выговор, вывели из редколлегии «Невы», понудили признавать свою вину и благодарить начальство за отеческие внушения.

А пока разворачивалась вся эта вакханалия, с «Невой» стряслась еще одна беда. Цензоры прошляпили, и в мартовском номере на журнальных страницах начал печататься роман Леонида Семина «Один на один» о судьбе молодого офицера, который бежал из фашистского концлагеря, но, очутившись в расположении советских войск, вновь почувствовал себя будто в концлагере, только сталинском: изматывающие допросы, унижения, обвинения в сотрудничестве с власовцами и т. д и т. п.

Годом раньше на волне очистительного XXII съезда эта публикация не вы­глядела бы возмутительно антисоветской и прошла бы, наверное, мирно. Однако идеологический климат успел перемениться, Хрущев своими выступлениями на встречах с деятелями литературы и искусства дал старт очередной ползучей ресталинизации, «органы» было велено не дискредитировать — и, случай почти беспрецедентный, продолжение романа в апрельском номере уже не появилось, причем без всяких объяснений.

Так что хоть и любил Воронин советскую власть, но и ему было указано на выход. В автобиографической повести 1983 «застойного» года он рассказывает, что ушел с редакторского поста по собственной воле, ибо душа будто бы потянулась к работе над своими романами. Возможно. Но в интервью 1997-го дает понять, что причина в ином — та самая «групповщина все больше набирала силу. Под “групповщиной” в то время все понимали “еврейское засилье”, но тогда не было принято называть вещи своими именами. Побаивались»¹⁵.

Что ж, застарелый конфликт Воронина с либеральным (в ту пору) большинством питерской писательской организации тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но главным, как можно предположить, оказалось все-таки то, что в итоговой справке Леноблгорлита за 1963 год было перечислено свыше двадцати произведений, потребовавших цензурного, а то и обкомовского вмешательства.

Доколе же терпеть? Не лучше ли назначить на это место человека, который раздражать не будет?

Таким человеком стал сценарист Александр Попов¹⁶, управлявший редакцией с 1964 по 1978 год и управлявший так, что о нем и воспоминаний никаких не осталось. Журнал выходил без замечаний и без нарушений графика, цензоры выправляли случайные промахи, опытный Всеволод Рождественский, ведавший поэзией, и харизматичный Самуил Лурье, занимавшийся прозой, следили, чтобы уровень публикаций не опускался слишком уж низко. Появлялись и новые имена, среди которых с рассказом «По собственному желанию» (1973, № 5) мельк­нул даже Сергей Довлатов.

И все-таки при «никаком» главном редакторе удержаться в кругу перворазрядных литературных журналов было невозможно. Так что Дмитрий Хренков, пришедший на смену Попову в 1979 году, получил в наследство журнал скорее уже не всесоюзный, а городской, сосредоточенный по преимуществу на истории Петербурга-Петрограда-Ленинграда, его культуре и его писателях.

Почитать при Хренкове, конечно, было что и на любой вкус: «Записки блокадного человека» Лидии Гинзбург (1984, № 1), воспоминания Николая Чуковского о поэтах Серебряного века, переводные детективы, в том числе Жоржа Сименона (1984, № 7), проза Федора Абрамова, Радия Погодина, Вадима Шефнера, начинавших тогда Александра Житинского, Нины Катерли, Александра Мелихова, выстроенные по лекалам Артура Хейли романы Ильи Штемлера «Таксопарк» и «Универмаг», да хоть бы даже и публикации набиравшего силу Валентина Пикуля или — уже под занавес — историческая фантазия Виктора Сосноры «Спасительница Отечества» (1984, № 12).

Профессиональной компетентности и вкуса Хренкову хватало, хотя в видах пользы дела он готов был и поступиться эстетическими критериями. «Например, — процитируем “Воспоминания дочери” Юлии Михайловой, — он упорно отстаивал публикацию произведений Валентина Пикуля. Хотя они не всегда были написаны красивым литературным слогом, отец считал, что эти книги способны пробудить у читателей интерес к отечественной истории, выходящей за пределы требований партийности»¹⁷.

Проблема, однако, не в ошибках вкуса и не только в том, что даже по свидетельству любящей дочери Хренков «был человеком “системы”», то есть «допускал критику отдельных моментов, но не выходил на уровень обобщения»¹⁸. В разговорах со своими людьми он мог, конечно, представить себя храбрецом, «Чапаем на коне с сабелькой наголо», но по свойствам собственной мягкотелой, уступчивой натуры при столкновениях с «системой» тут же пасовал, давал, что называется, задний ход. Мог высмеять цензорское требование перекрасить в одной из рукописей машину «Волга» из черного в какой-либо другой цвет, поскольку на черных ездят только партийные руководители города, а в повести на ней разъезжает какой-то мошенник, — однако, посмеявшись, и этому вздорному требованию все-таки подчинялся. Намеревался, еще пример, — как рассказывает работавший с ним Анатолий Петров, — на страницах раздела «Седьмая тетрадь» «реанимировать полузабытые имена Зощенко, Хармса, Аверченко, Олейникова, Булгакова…», но его «тотчас вызвали на ковер в Смольный и устроили взбучку». Или вот еще, — сошлемся на воспоминания Бориса Друяна, еще одного сотрудника «Невы», — размечтался в майском, победном номере 1981 года напечатать «военные» стихи Владимира Высоцкого, но, получив в обкоме отказ, сразу же смирился: «Ладно, не будем делать из этого трагедию. Знаешь поговорку об обухе и плети? То-то»¹⁹.

Тех, впрочем, кто артачился, пер, как тогда говорили, на рожон, «система» (чай, не Оттепель, а застойные годы) вообще не допускала к сколько-нибудь значимой должности. Или выплевывала, не поперхнувшись. Так что порядочному человеку и пяти лет было достаточно, чтобы его поминали добрым словом.

Выйдя на пенсию, Хренков издал три свои книжки, а когда дочь предложила ему переехать в Японию, где она тогда поселилась, наотрез отказался: «Зачем? Будем доживать здесь…» И ревниво, должно быть, следил за тем, как поведет дела в журнале Борис Никольский, его преемник с декабря 1984 года.

Тоже ведь, поди, намается. Но преемнику исторически повезло. Всего через полгода после его прихода в редакцию забрезжила новая Оттепель, а спустя еще год тронулся и лед. И Никольский понял, что время упускать нельзя. Какими бы железобетонными ни казались по-прежнему обком, УКГБ, цензура, им уже можно было противостоять. И здесь разведкой боем стала история с публикацией романа Владимира Дудинцева «Белые одежды».

Этот роман, анонсированный под названием «Неизвестный солдат» в «Новом мире» А. Твардовского еще в начале 1960-х, был тем же «Новым миром» отклонен уже на заре перестройки в 1986-м. Стоявший тогда во главе журнала Герой Советского Союза Владимир Карпов, — как рассказывает Дудинцев, — убоявшись, отправил рукопись на рецензию в КГБ. «Печатать нельзя!» — был приговор»²⁰. И Карпов сдался, тогда как Никольский спустя всего несколько месяцев вступил за роман в бой, и бой открытый: публично скандалил с цензорами, хаял их в интервью для перестроечной печати, а верхушку политического руководства страны, включая Горбачева, завалил не жалобами, но письмами негодования и протеста.

В инстанциях Никольского, надо думать, ненавидели, и тем не менее утром 31 декабря верстка январского номера «Невы» за 1987 год была разрешена к печати, 6 января передана в типографию, а в глазах читателей журнал приобрел лестный титул флагмана перестройки, наглядно подтвержденный тем, что его главный редактор был избран народным депутатом СССР. Тираж уверенно пошел вверх, к отметкам в 650–675 тысяч экземпляров, в журнале стало престижно печататься, и годовые комплекты воспринимались как идеальная антология перестроечного чтения: от ахматовского «Реквиема» (1987, № 6)²¹ до легендарной повести Лидии Чуковской «Софья Петровна» (1988, № 2).

Если в «Неве» шли переводы, то романов Франца Кафки «Замок» (1988, № 1–4)²², «Слепящая тьма» Артура Кестлера (1988, № 7–8), исследования Роберта Конквеста «Большой террор» (1989, № 9–12; 1990, № 1–12). Если мемуары и дневники, то «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской (1989, № 6–7; 1993, № 4–9), «Эпилог» Вениамина Каверина (1989, № 8), «Воспоминания» Зинаиды Пастернак (1990, № 2). Если почти обязательный для журналов тех лет Солженицын, то «Март Семнадцатого», публикация которого началась в 1990 году (№ 1–6) и была продолжена в 1991-м.

Все это, конечно, свет далеких звезд, перепечатки того, что осведомленным людям было уже знакомо по там- и самиздату. Зато рядовому читателю «возвращенная», как тогда говорили, классика открывала непривычно новые горизонты, бросая завораживающий отсвет и на публиковавшиеся в «Неве» произведения Лидии Гинзбург²³, Виктора Конецкого²⁴, братьев Стругацких²⁵, Даниила Гранина, что были написаны здесь и сейчас.

Прошло, однако же, и это. Сколь ни бездонными казались запасы утаенных шедевров, но и они стали истощаться. А главное — к середине 1990-х страна не то чтобы перестала читать, но привычка вынимать журналы из почтовых ящиков, охотиться за ними в киосках уже исчезла. Тиражи, еще вроде бы только что воодушевлявшие, поползли вниз, и все стремительнее: 58 тысяч — в 1993 году, 26 тысяч — в 1994-м. И дальше, дальше, по самое, что называется, не могу. Думать приходилось уже не о новых проектах, а о выживании: урезать редакционный штат и гонорарный фонд, отправлять оставшихся сотрудников в неоплачиваемые отпуска, искать деньги на оплату аренды и типографские расходы, бороться с равнодушием чиновников, обхаживать потенциальных грантодателей.

Редакцию «Невы» стали покидать ее звезды: первый заместитель главного редактора Евгений Невякин, заведующий отделом поэзии Борис Друян, Анатолий Петров, который придумал и вел раздел «Седьмая тетрадь», Самуил Лурье и Владимир Шпаков, отвечавшие за прозу. Да и харизматик Никольский стал все заметнее уставать, а в декабре 2006 года, как рассказывает Владимир Шпаков, «получил серьезнейшую травму головы. Травма оказалась совместимой с жизнью, но с работой на посту главреда, увы, она была не совместима. Результатом этого трагического происшествия стала инвалидность, недееспособность, фактически — утрата личности, поскольку были затронуты и речевые, и мыслительные центры»²⁶.

В этой тревожной ситуации Наталья Гранцева (Милях), которую Николь­ский вопреки сопротивлению коллег несколькими годами раньше пригласил в «Неву» своим заместителем, издала приказ: «Назначить меня исполняющей обязанности генерального директора и главного редактора»²⁷, а спустя несколько месяцев подтвердила свои полномочия на собрании акционеров, которое — по утверждению ее недоброжелателей — было проведено с нарушением если не действующего законодательства, то простейших этических норм.

И грянул скандал. Те питерские писатели, что, не доверяя «самозванке», пытались провести альтернативных кандидатов на пост главного редактора, с собрания акционеров были изгнаны и, естественно, назвали все происшедшее рейдерским захватом. Так мало того, враги Гранцевой взялись с тех пор неустанно доказывать, что «с журналом произошла катастрофа. <…> Теперь это издание низкопробного уровня. За материалы, публикующиеся в нем, людям, неравнодушным к судьбе журнала, бывает попросту стыдно» (Евгений Невякин), «литература, поставляемая “Невой”, в последнее время стала столь удручающе нечитаема, такого низкого качества, что об эксклюзиве и заикаться-то неловко» (Евгения Щеглова), «От прежней “Невы” осталось только название» (Борис Друян)²⁸.

Практика, а Наталья Гранцева руководила журналом 17 лет, — критерий истины, и стороннему наблюдателю эти безжалостные оценки наверняка покажутся несоразмерно преувеличенными. Ведь были же за эти годы и достойные публикации, и открытие новых, многообещающих имен, и дельные проекты, не говоря уж о том, что ничего особо постыдного на журнальных страницах не появилось.

Если о чем и стоит пожалеть, так это об утрате «Невой» сколько-нибудь отчетливой мировоззренческой позиции, того, что в традициях русской литературной журналистики называется «направлением».

Видимо, прав Евгений Степанов, и Гранцева действительно «была почвенником, патриотом своей страны»²⁹, но и эти ее убеждения оставались латентными, не проявляясь с необходимой последовательностью в журнальных публикациях³⁰. Здесь — опять-таки по национальной традиции — многое мог бы определить раздел критики. Однако… Прислушаемся к тому, что говорила в одном из интервью Наталья Анатольевна: «Критические статьи вообще, по моим наблюдениям, жанр выдохшийся. Впрочем, так и должно быть — новых идей нет, поэтому нет и идейной борьбы. Слова “прогрессивный” и “реакционный”, если и встречаются, то режут ухо своей “совковостью”»³¹.

Вот и оказался журнал своего рода разношерстной «библиотекой для чтения», где в полемику по сущностным вопросам обыкновенно не ввязывались, споров не провоцировали и общий уровень определяли не столько значимые (и знаковые!) для литературной ситуации фигуры, сколько авторы, пока еще мало кому знакомые. Вот, например, перечислим имена лауреатов премии «Невы» за 2019 год: Дмитрий Тарасов, Николай Маркелов, Антон Заньковский. Все они скорее всего заслуживают внимания, но это внимание к ним еще нужно привлечь, что по нынешним временам совсем не просто. Или возьмем авторов седьмого номера за 2024 год: Алина Митрофанова, Роман Разживин, Клавдия Шарыгина, Игорь Федоровский, Оксана Соболь, Игорь Шумейко, Данила Крылов, Илья Ансеров, а рубрика критики представлена статьей «Эстетика улицы в ранней античности: истоки западной философии».

…Этот, июльский номер — после смерти Натальи Гранцевой в начале нынешнего года — подписан уже Александром Мелиховым, сменившим обязанности заместителя главного редактора на роль руководителя журнала. И никто пока не рискнет сказать, продолжит ли «Нева» следовать курсу, намеченному 17 лет назад, или читателям можно надеяться на новый ледоход.

Будем посмотреть.

1 Если что и было тогда замечено, причем скорее начальством, то вторая редакция книги Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых».

2 Здесь уместно, наверное, привести позднейшую запись С. Боровикова: «Старый, матерый литератор-антисемит серьезно и даже сердито заявлял в разговоре, что Высоцкий не мог быть евреем даже на капельку, поскольку написал “Протопи ты мне баньку, хозяюшка”. Он был не просто антисемит, но питерский антисемит, песня нравилась ему до слез, и допустить, что ее сочинил человек, имеющий отношение к тем, с кем он всю жизнь боролся, было для него нестерпимо» (Боровиков С. В русском жанре-18 // Новый мир, 2000, № 10).

3 «Надо сказать, что не одни евреи были в групповщине, находились и русские — такие как Михаил Дудин» (Воронин С. «Это сущая правда…» // Завтра, 1997, № 29).

4 Там же.

5 Как указывает Р. Орлова, специально изучавшая эту тему, «тогда СССР не подписал еще конвенцию об авторском праве. Так что спрашивать разрешения у Хемингуэя было совсем не обязательно. Поговаривали, что просили-то разрешения на купюры. И Хемингуэй дал такое разрешение. Документально я этого подтвердить не могу» (Вопросы литературы, 1989, № 6. С. 97).

6 Шолохов М. Письма. — М.: ИМЛИ РАН, 2003. —  С. 339.

7 Как вспоминает Е. Серебровская, речь курировавшего литературу Д.А. Поликарпова состояла из резких политических упреков: «Вы что, хотите нас с братскими партиями поссорить?»

8 Сам же опальный роман спустя два года был все-таки выпущен Издательством иностранной литературы, но мизерным тиражом в 300 экземпляров, с грифом «Рассылается по специальному списку. №…» Все экземпляры предназначались исключительно для высшего слоя партийной номенклатуры, поскольку, как говорилось в предисловии, в нем «…встречается ряд моментов, с которыми трудно согласиться. Так, например, обращает на себя внимание не совсем правильная трактовка образов коммунистов, бесстрашных и мужественных борцов с фашизмом в трудное для испанского народа время». Книга не поступила ни в одну из библиотек; даже в бывших спецхранах крупнейших книгохранилищ, обладавших правом получения «обязательного экземпляра», она отсутствует.

9 Твардовский А. Дневник. 1950–1959. —  М.: ПРОЗАиК, 2013. —  С. 365.

10 Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. —  М.: РОССПЭН, 2005. — С. 116–117.

11 Шевцов И. Тля: Антисионистский роман. Соколы: Очерки о деятелях русской культуры. — М.: Институт русской цивилизации, 2000. — С. 5.

12 См.: Блюм А. «Нева» накануне «второго Октябрьского переворота» // Нева, 1996, № 4; Блюм А. «Нева» в годы оттепели и застоя // Нева, 2005, № 4; Блюм А. Как это делалось в Ленинграде: Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки. 1953–1991. — СПб.: Академический проект, 2005.

13 «Недавно, — 4 марта записывает в дневник Владимир Лакшин, — я дал ему для чтения номер “Невы” с очерком Ф. Абрамова “Вокруг да около”. Александр Трифонович очень воодушевился, но сказал с печалью: “Я не мог бы это напечатать”» (Знамя, 2000, № 6. С. 99).

14 Цит. по: Огрызко В. А судьи кто?! Русские критики и литературоведы XX века. — М.: Литературная Россия, 2017. — С. 11.

15 Воронин С. «Это сущая правда…» // Завтра, 1997, № 29.

16 В 1950 году он стал даже лауреатом Сталинской премии (правда, 3-й степени) за сценарий кинокартины «Счастливого плавания!», но кто этот фильм помнит, как и самого Александра Федоровича?

17 Михайлова Ю. Воспоминания дочери // Нева, 2018, № 8. С. 192.

18 Там же. С. 193.

19 Друян Б. И деревья стоят голубые… // Нева, 2005, № 4.

20 Дудинцев В. Между двумя романами. — СПб.: Журнал «Нева», 2000. — С. 234.

21 Правда, к тому времени поэма уже увидела свет в журнале «Октябрь» (1987, № 3). И такие «дубли» никого тогда особенно не смущали — вот ведь и предсмертная поэма Твардовского «По праву памяти» появилась сперва в «Знамени» (1987, № 2), а месяц спустя в «Новом мире» (1987, № 3).

22 Этот роман в переводе Герберта Ноткина вышел практически одновременно с переводом Риты Райт-Ковалевой в «Иностранной литературе» (1988, № 1–3).

23 «Человек за письменным столом» (1986, № 3).

24 «Опять название не придумывается» (1986, № 4); «Никто пути пройденного у нас не отберет» (1987, № 5–7); Париж без праздника: Непутевые заметки (1989, № 1–2); Кляксы на старых промокашках (1996, № 12); Из зазеркалья: Вокруг и около писем читателей (1998, № 6); Огурец навырез: Рассказ (1998, № 8); Столкновение в проливе Актив-Пасс: Повесть (2001, № 1).

25 «Хромая судьба» (1986, № 8–9); «Град обреченный» (1988, № 9–10); пьеса «“Жиды города Питера”, или Невеселые беседы при свечах» (1990, № 9).

26 Шпаков В. «Нева»: рейдерский захват // URL: https://talferova.livejournal.com/133818.html.

27 https://web.archive.org/web/20100723195051/http://novayagazeta.spb.ru/2010/51/5/.

28 Там же.

29 Степанов Е. Поэт, редактор, родная душа: Наталья Гранцева // Зинзивер, 2024, № 2.

30 Даже повесть волгоградского прозаика Александра Лепещенко «Магнум, прощай!» (2023, № 11) о героическом взятии российскими войсками Мариуполя в 2022 году прошла незамеченной, не став знаковым событием в истории журнала.

31 https://web.archive.org/web/20151008024932/http://www.chayka.org/node/2765.