Между ханжеством и цинизмом. Стихи. Константин Гадаев
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 10, 2024

№ 9, 2024

№ 8, 2024
№ 7, 2024

№ 6, 2024

№ 5, 2024
№ 4, 2024

№ 3, 2024

№ 2, 2024
№ 1, 2024

№ 12, 2023

№ 11, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Об авторе | Константин Гадаев — поэт, телережиссер, родился 10 марта 1967 года в Москве. Учился на филфаке МГПИ. Служил в армии в Забайкальском военном округе. Сценарист и режиссер нескольких документальных фильмов и циклов программ о современной литературе, в частности, документального фильма о поэте Льве Лосеве «Отсутствие меня» (2009). Автор книг стихов «Опыт счастья» (2005), «Июль» (2006), «Сквозь тусклое стекло» (2011), «Пел на уроке» (2014), «ВОКШАТСО» (2014). «2015», «Войди в комнату твою» (2018); «Стихи, сочиненные на острове Кифера в июне 2019 года» (2019). Предыдущие публикации в «Знамени» — № 8, 1996; № 12, 2001; № 7, 2010; № 8, 2012; № 9, 2013; № 12, 2014; № 12, 2015; № 1, 2018; № 12, 2019; № 3, 2023. Живет в Москве.




Константин Гадаев

Между ханжеством и цинизмом


* * *

Среди чёрных стволов на слежавшемся сером снегу

потоптаться, одну от другой прикурив третью кряду…

Что смогу я сегодня ещё? Ничего не смогу.

Что мне надо сегодня ещё? Только это и надо.


Последить, как заварится темень в стакане двора

и осядут на дно, как чаинки, последние птицы…

Не ищи же пустеющим сердцем добра от добра:

этот способ наполнить его никуда не годится.


Лучше вспомни уроки английского (жаль, что не впрок):

«Look and listen!» — покойной мисс Helen призыв — «Look and listen!»

Хоть теперь присмотрись и прислушайся… Длится урок.

Днём и ночью. Зимою и летом. Пока ещё длится.



* * *

На дворе — трава.

На траве — дрова.

Крыш замшелых шиферные скаты.

И красивы так

(ты подумай, как)

клином между скатами закаты.


Только ты и я.

Рóздых бытия.

Полнозвучна тишина живая.

Посидим же так

(ты подумай, как),

обратившись в слух, век не смежая.


До смешного мы

на земле малы.

Взять в расчёт хотя бы звёзды эти,

что восходят так

(ты подумай, как),

словно нас и нет с тобой на свете.


Только это — мы

на пороге тьмы —

если и не плоть, то тень едина,

что ложится так

(ты запомни, как)

по траве, двора до середины.



* * *

Вид из окна, засмотренный до дыр.

В который раз подходит «35»-й.

Качнувшись, отъезжает пассажир,

уже тобою виденный когда-то.


В который раз дождь охлаждает толь

на крыше трансформаторной. А скоро,

когда достигнет солнышко вон той

большой трубы, — зазолотятся шторы.


Всё вроде бы незыблемо пока.

Почти незримо время убывает,

и в стёклах книжных полок облака

по корешкам знакомым проплывают.



* * *

Пешеход сутулится,

валит жёлтый снег.

Странно слышать с улицы

человечий смех.


Палкой в баке мусорном

шарит инвалид.

Он не слышит музыки,

той, что мне звучит.


Надо бы отчаяться,

устыдиться нег.

Ну а мне скучается.

Валит жёлтый снег.


Ну а мне не хочется

их любить:

ни тех, кому хохочется,

ни — у кого болит.


А мне бы занавесочки

задёрнуть поплотней,

чтоб ни единой весточки

хотя бы пару дней.


А туда — не хочется.

Как же быть?

Сигареты кончились.

Надо выходить.



* * *

За лесом синими столпами

три ливня разом в панораме,

три молнии тремя громами

из трёх прогромыхали туч.

А тут иная жизнь вершится:

на зное таволга пушится,

соседом сено ворошится

и день снотворен и тягуч.


Как разнородно всё и рядом,

одним охваченное взглядом.

Есть лишь контраст, но нет разлада.

Что замысел могуч и прост,

уверишься, когда дугою

по своду, взрытому грозою,

из сизой мглы к златому зною

протянется воздушный мост.



* * *

Как от пощёчины, горит щека

от зарева. Зудит и жалит воздух.

На фоне огненном — гигантского борщевика

чернеет войско.

Блестит в хлеву коровий тёмный глаз.

Таясь, сверчки озвучивают звёзды.

Одна из них — до времени сокрытая от нас —

Полынь зовётся.



* * *

Они планируют на пасмурном ветру.

Завистливо, из стокилограммовой плоти,

следит душа, как пригнано перо к перу,

как ладно лапки чаек сложены в полёте.


О сходни хлюпает высокая вода.

Забытый ялик погромыхивает цепью.

Пустует плёс. Как ни пытайся, никогда

не прикипеть нам к этому великолепью.


Зависнув в воздухе, метнулась стрекоза,

в прозрачных крылышках, зелёно-голубая,

что Божье бытие способна доказать,

по ломаной кривой малинник огибая.



* * *

Живи, как жил — пока не призовут.

Играет рыба. Серебрится леска.

Вода и небо вечностью цветут.

По Селижаровке, как в море Галилейском,

два рыбака медлительно плывут...


И растворяются в горячем зыбком блеске.



* * *

Там, где никто не унывает,

не бедствует, не убивает —

скажи, а осень там бывает?

Вот, как сейчас.

Сквозь вётел золотистый ветер

просвет на Химкинское светел.

Вот мы с женой, вот наши дети.

Ты видишь нас?


Что наши бедные надежды

там, где белы, как снег, одежды?

И всё-таки ответь, — как прежде,

ну, как сейчас, —

ужель не сможем мы смеяться,

губами тёплых губ касаться,

о бренных глупостях шептаться?..

Ты слышишь нас?


Так, неужели, не воскреснет

во всей красе денёк воскресный,

над синей рябью свет отвесный, —

да, как сейчас, —

и нам не выйти всей семьёю

на берег с красною скамьёю

такой же осенью земною

ещё хоть раз?



* * *

                Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло…

                                               Ап. Павел 1-е Посл. к Кор.13:12


Попрозрачней быть могло

это тусклое стекло

Павлово,

сквозь которое глядим,

что-то разглядеть хотим

главное.


Скажем, яблоня цветёт,

соловей о том поёт.

Радуйся!

Мы почти что спасены.

Да ещё припасены

градусы.


Эти ночи, эти дни

для чего тобой они

прожиты?

Кто ты, собственно, такой?

До любви подать рукой.

Что же ты?


Ничего себе не ври,

просто слушай и смотри

пристально.

Ослепить бы нас могла

без защитного стекла

истина.



В электричке


А СМЫСЛ?

процарапано по стеклу

перебравшим с горя юнцом, должно быть:

где-нибудь в Софрино получившим отлуп,

на ночь глядя, от своей зазнобы.

А был тот юнец не глуп.


Особенно если вопросец сей

спроецировать грамотно

на пейзаж, попутный для жизни всей:

мельтешит, накрапывает…

На Руси тощищу, поди, рассей.

А тут ещё — процарапано.



* * *

И узкое, узкое, узкое

Пронзает меня лезвиё.

                       В. Ходасевич


Музыка приходит и уходит.

Остаётся тот, кто много лет

места себе в жизни не находит,

если сходит музыка на нет.


И не то чтоб шибко музыкален

(в сущности, обычный гражданин),

просто сам не свой среди проталин

он стоит без музыки один.


Щурится на солнышке весеннем.

Бытие сканирует своё.

Жить и жить, как все, вместе со всеми —

узкое мешает лезвиё.



* * *

Под пыльным абажуром с бахромой

все наши пили чай, играли в нарды,

и свет ажурный падал от веранды

на первый двухколёсный велик мой.


Прикидываясь маленьким для всех,

себе-то я давно казался взрослым.

В ночь выходил и писал, глядя вверх —

как ствол сосны летит ракетой к звёздам.


А в той ракете с Петькой мы сидим

в блестящих шлемах и комбинезонах.

Из тюбиков космических едим,

в блокнотиках рисуем невесомых.


И струйка иссякала... Но стоять

я продолжал, испытывая счастье:

из космоса — подольше чтоб не спать! —

я не хотел на Землю возвращаться.



* * *

                                       Иное упало на добрую землю

                                        и принесло плод…

                                                                         Мф.13:7


Зёрна сеял сеятель,

об одном моля,

чтобы зёрна все эти

приняла земля.


Те, что у обочины

в прах дорожный пали —

до халяв охочие

птицы поклевали.


Павшие на камень,

не взойдя, посохли.

В схватке с сорняками

зеленя заглохли.


Сеятель мой, сеятель…

В трещинах поля.

Есть ли где на свете

добрая земля?



* * *

Между ханжеством и цинизмом

вьётся тропка в заросший сад,

где все близкие мне при жизни

за дощатым столом сидят.


Нету в лицах и тени горя,

ни заботы, ни страха нет…

Только тёплый вечерний свет.

Только рокот и запах моря.


Всё припомнилось, прояснилось.

И у каждого свой рассказ

обо всём, что так долго снилось,

а сбывается лишь сейчас.


Пьют, поют, шампуры вращают,

поддувают картонкой угли…

И прощают друг другу, прощают

всё, что раньше простить не могли.


Вне земного привычного бремени

смотрят души свои на свет…

Ни на что больше нету времени.

Нету времени… Просто нет.



* * *

Ждать чего-то терпеливо,

может, музыки какой…

Из больших событий — ливень

вертикальною рекой.


Дребезжал в текучих стёклах,

топал в кровельную жесть.

Силы жизненной-то сколько

до сих пор на свете есть!


Из больших свершений — велик:

вымыть, смазать, подкачать…

Как-то надо, в самом деле,

что-то заново начать.


А пока под старой сливой

от семьи тайком курю.

Из больших событий — ливень.

О войне не говорю.



* * *

Видя, не видим.

Слыша, не слышим.

Не разумеем*.

Может быть, выйдем?

Просто подышим.

Так, поглазеем.

Поздний Осташков

стрёмен и скучен.

Скучен и стрёмен.

Света остаток

тускло-текучий

потусторонен.

Морось потёмок

быть благодарным

с ходу научит.

Мокрый котёнок

в круге фонарном

хрипло мяучит.


                                                   Стихи 2000-2014 годов



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru