ЭССЕ

Об авторе | Глушаков Павел Сергеевич (р. 1976) — PhD, доктор филологических наук, специалист по истории русской литературы ХХ века. Автор книг: «Шукшин и другие» (2018), «Мотив — структура — сюжет» (2020), а также ряда статей, опубликованных в российских и зарубежных изданиях. Предыдущая публикация в «Знамени»: «Fugit irreparabile tempus: Еще раз о загадке названия рассказа Юрия Казакова “Вон бежит собака!”» (№ 5, 2024).

Павел Глушаков

Эпизоды: десять этюдов в пространстве классики

1

Как известно, Гоголь был не только трепетным почитателем Пушкина, но и внимательным его читателем. Роль же Пушкина определяется в таком случае как наставническая («…Пушкин оставался неизменным союзником и руководителем Гоголя»¹) и даже суггестивная, формирующая («…Пушкин не только внушил Гоголю самую мысль большого сочинения…»²). Но почему бы не предположить и обратный процесс: влияние тех или иных гоголевских мотивов и образов на пушкинские тексты?

Гоголь, «Страшная месть» (1831): «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибережным лесам ярко отсветиться в водах. <…> Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает — и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него; разве погаснет на небе. <…> Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир — страшен тогда Днепр! <…> Дико чернеют промеж ратую­щими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей».

Пушкин, «Медный всадник» (1833):

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла. <…>

Осада! приступ! злые волны,

Как воры, лезут в окна. Челны

С разбега стекла бьют кормой.

Лотки под мокрой пеленой,

Обломки хижин, бревны, кровли,

Товар запасливой торговли,

Пожитки бледной нищеты,

Грозой снесенные мосты,

Гроба с размытого кладбища

Плывут по улицам!

Народ

Зрит божий гнев и казни ждет.

Увы! всё гибнет: кров и пища!

2

Когда в «Медном всаднике» Пушкин писал об окне в Европу («Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно…»), один его герой уже бросился в это окно и устремился в Европу:

«Корчма на Литовской границе. <…> Во время чтения Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой.

Варлаам

(продолжает)

«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?

Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в окно».

3

Как известно, эпиграф лермонтовского стихотворения «Смерть поэта» (из трагедии Ж. Ротру «Венцеслав» в переводе А.А. Жандра) вызвал негодование А.Х. Бенкендорфа: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем преступное»³.

Гнев шефа жандармов могло вызвать подозрение, что Лермонтов каким-то образом ознакомился с конфиденциальным документом — письмом Пушкина к Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года. Случайное совпадение могло почудиться Бенкендорфу в первой же строке эпиграфа «Отмщенья, государь, отмщенья!»: «Будучи единственным судьей и блюстителем моей чести и чести моей жены, и вследствие сего не требуя ни правосудия, ни мщения, я не могу, да и не хочу представить кому бы то ни было доказательств того, что я утверждаю»⁴.

4

Сцена «объяснения» Хлестакова и Анны Андреевны в гоголевском «Ревизоре» в некотором роде травестирует финальное объяснение Онегина и Татьяны:

В тоске безумных сожалений

К ее ногам упал Евгений <…>

«Хлестаков. <…> (Бросается на колени.) Сударыня, вы видите, я сгораю от любви».

Я вышла замуж. <…>

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

«Анна Андреевна. Но позвольте заметить: я в некотором роде... я замужем»⁵.

5

Ф.М. Достоевский, «Преступление и наказание»:

«Он вдруг вспомнил слова Сони: “Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и пред ней согрешил, и скажи всему миру вслух: “Я убийца!”. <…>

Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз.

— Ишь нахлестался! — заметил подле него один парень. <…>

Раскольников с побледневшими губами, с неподвижным взглядом тихо приблизился к нему, подошел к самому столу, уперся в него рукой, хотел что-то сказать, но не мог; слышались лишь какие-то бессвязные звуки.

— С вами дурно, стул! Вот, сядьте на стул, садитесь! Воды!

Раскольников опустился на стул, но не спускал глаз с лица весьма неприятно удивленного Ильи Петровича. Оба с минуту смотрели друг на друга и ждали. Принесли воды.

— Это я... — начал было Раскольников.

— Выпейте воды.

Раскольников отвел рукой воду и тихо, с расстановками, но внятно проговорил:

— Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру ее Лизавету топором, и ограбил.

Илья Петрович раскрыл рот. Со всех сторон сбежались.

Раскольников повторил свое показание».

Л.Н. Толстой, «Власть тьмы»:

Никита. Батюшка! ты здесь? Гляди на меня. Мир православный, вы все здесь, и я здесь! Вот он я! (Падает на колени.) <…>

Матрена. Я и говорю: перепил он французского, что ли, много. Опамятуйся, что ты? (Хотят поднять его, он не обращает ни на кого внимания, глядит перед собой.)

Никита. Мир православный! Виноват я, каяться хочу.

Матрена (тащит его за плечо). Что ты, с ума спятил? Миленькие, у него ум зашелся. Увести его надо.

Никита (отстраняет ее плечом). Оставь! А ты, батюшка, слушай. Первое дело: Маринка, гляди сюда. (Кланяется ей в ноги и поднимается.) Виноват я перед тобой, обещал тебя замуж взять, соблазнил тебя. Тебя обманул, кинул, прости меня Христа ради! (Опять кланяется в ноги.) <…>

Никита (отталкивает жену, поворачивается к Акулине). Акулина, к тебе речь теперь. Слушайте, мир православный! Окаянный я. Акулина! виноват я перед тобой. Твой отец не своею смертью помер. Ядом отравили его. <…>

Народ подходит, хочет взять его. <…>

Урядник. Повтори, что сказал.

6

От «немой сцены» до «немой борьбы».

Александр Блок, «Девушка пела в церковном хоре»:

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Александр Пушкин, «Каменный гость»:

Статуя.

Я на зов явился. <…> Дай руку.

Дон Гуан.

Вот она... о, тяжело

Пожатье каменной его десницы!

Николай Гоголь, «Ревизор»:

«Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается. Немая сцена».

7

Сравнительно широко в интернете распространяется высказывание, приписываемое Л.Н. Гумилеву: «Какой я интеллигент, у меня профессия есть». Источник этой сентенции не находим, однако в воспоминаниях Михаила Ардова читаем: «Лев Николаевич пересказывал мне свой спор с одним ленинградским скульптором.

« — Он мне говорит: “Вы как интеллигентный человек обязаны…” А я ему отвечаю: “Я человек не интеллигентный. Интеллигентный человек — это человек слабо образованный и сострадающий народу. Я образован хорошо и народу не сострадаю”»⁶.

Скорее всего, и это существенно «омифологизированный» источник, однако в нем содержатся, кажется, элементы, которые позволяют предположить исходный текст, впрочем, также имеющий устную природу.

Декларативный отказ от наименования, опора на «образование» (правда, со сменой знаков на противоположные), а также упоминание о своей «профессии» содержатся в одном из высказываний другого Льва Николаевича — Толстого:

«А.А. Стахович возражал Л. Н-чу:

— Вы сами интеллигент.

Л. Н.: Нет, я был офицером и орфографии не знаю. Я рад, что не интеллигент. Нет»⁷.

8

В свое время широко дискутировался вопрос о ставшем крылатым выражении «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”», восходящем, как установил С. Рейсер⁸, к словам Э. Вогюэ: «Nous sommes tous sortis du Manteau de Gogol»⁹.

Переведенное на русский язык, это выражение было приписано Достоев­скому, и такую точку зрения поддерживали авторитетнейшие литературоведы¹⁰.

Аргументы, что эта формула «висела в воздухе» и часто, так или иначе, использовалась другими писателями¹¹, кажется, не убедили адептов того, чтобы приписать это выражение исключительно Достоевскому. Однако уже после появления этого выражения в переводе на русский язык (в усеченном виде в 1887-м, в полном — в 1891 году) похожие слова стали песенной строчкой, никак не связанной ни с Достоевским, ни с Гоголем, ни вообще со всей русской литературой¹².

В 1896 году появляется революционная песня Л. Радина «Смело, товарищи, в ногу!»:

Вышли мы все из народа,

Дети семьи трудовой.

«Братский союз и свобода» —

Вот наш девиз боевой!

9

В.Я. Лакшин рассказывает об атмосфере «второго пришествия» А.Т. Твардовского в журнал: «…мы отправились в “Новый мир” к Трифонычу. Редакция гудела, как улей. В прихожей у стола с графином стояли и сидели, но более всего ходили люди. Все двери из отделов были распахнуты. Встречи, поцелуи, рукопожатья. Во всем какой-то праздник»¹³.

Кажется, классическая русская словесность показала здесь свое неожиданное присутствие: «Я всякий день на балах. <…> А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…» («Ревизор», действие III, явл. VI).

10

«Мастер и Маргарита» и «Лесной Царь»:

«Волшебные черные кони и те утомились и несли своих всадников медленно, и неизбежная ночь стала их догонять. Чуя ее за своею спиною, притих даже неугомонный Бегемот и, вцепившись в седло когтями, летел молчаливый и серь­езный, распушив свой хвост¹⁴. <…>

Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я».

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? <…>

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;

Веселого много в моей стороне:

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои». <…>

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей

Узнаешь прекрасных моих дочерей:

При месяце будут играть и летать,

Играя, летая, тебя усыплять».

1 Гиппиус В.В. Н.В. Гоголь // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: [В 14 т.]. [М.; Л.]: Изд-во АН СССР, 1940. Т. 1. С. 34.

2 Там же.

3 М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1989. С. 486.

4 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 томах. Т. 10. М.: Изд. АН СССР, 1958. С. 606 (оригинал по-французски) и 876 (перевод).

5 Эпизод сватовства Хлестакова к Марье Антоновне и пылких признаний Анне Андреевне чем-то схож с сюжетной линией в мольеровском «Тартюфе» (Оргон узнает правду о Тартюфе): «Вот это праведник! Уважил! Удружил! <…> Взять замуж дочь мою и соблазнить жену. / Признаться, я ушам не верил. Ну и ну! / Я сомневался, ждал, надеялся... Ох, стыдно! / Теперь уж я прозрел и все мне очевидно». Ср. с реакцией Городничего: «Вот когда зарезал, так зарезал! Убит, убит, совсем убит! Ничего не вижу».

6 Ардов М., Ардов Б., Баталов А. Легендарная Ордынка. М.: Инапресс, 1997. С. 43.

7 У Толстого. «Яснополянские записки» Д.П. Маковицкого. Кн. четвертая. М.: Наука, 1979. С. 31. (Литературное наследство. Т. 90).

8 Рейсер С. «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”» // Вопросы литературы. 1968. № 2. С. 184–187.

9 Заметим, что у Вогюэ «шинель» с маленькой буквы и без кавычек.

10 См.: Бочаров С., Манн Ю. Все мы вышли из гоголевской «Шинели» // Вопросы литературы. 1968. № 6. С. 183–185. Возражение им: Рейсер С.А. К истории формулы: «все мы вышли из гоголевской “Шинели”» // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика В.В. Виноградова. Л.: Наука, 1971. C. 187–189.

11 См.: «В романе Флобера “Госпожа Бовари” (1856) читаем: “Он [Ларивьер] принадлежал к великой хирургической школе, вышедшей из фартука Биша (sortie du tablier de Bichat)”. Имелся в виду хирургический фартук знаменитого анатома и хирурга Мари Франсуа Биша (1771–1802). Вслед за Флобером это определение неизменно цитируется во Франции, когда речь идет о французской хирургической школе, а нередко и о французской медицине вообще» (Душенко К.В. Все мы вышли из гоголевской «Шинели» // Литературоведческий журнал. 2017. № 41. С. 320).

12 О литературе и уже не о литературе см. чем-то похожую формулу В. Розанова из «Апокалипсиса нашего времени»: «Мы все шалили. <…> Мы, в сущности, играли в литературе».

13 Лакшин В.Я. «Новый мир» во времена Хрущева: Дневник и попутное (1953–1964). М.: Кн. палата, 1991. С. 26.

14 Ср. с оригинальным описанием Лесного Царя: «Den Erlenkönig mit Kron und Schweif…»