|
Об авторе | Максим Андреевич Сергеев (11.10.1985) — поэт, филолог. Окончил Екатеринбургский институт связи и филологический факультет Уральского федерального университета. Печатался в журналах «Звезда», «Север», «Урал». Автор нескольких книг стихотворений. Участник проектов АСПИР (2022–2024), фонда СЭИП. Дебют в «Знамени». Живет в Екатеринбурге.
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР).
Максим Сергеев
Просто люди и люди военные
* * *
Каменный ветер с Урала
Этой весной молодою
Обской играет водою
Тёмной и жуткой. Начала
Ждёшь навигации летней,
Треска и гула моторов
Стареньких «Метеоров»,
Вести несущих с соседней
Скудно обжитой земли.
Ну, а пока корабли
Льдин уплывают и тонут,
Волны свинцовые стонут,
Волны сверкают вдали.
* * *
Тобол, и более не надо.
Ни суеты, ни пустоты
Душевной нет. Лишь рыбаки
На лодках проплывают иногда,
И мечется дородная вода,
На берега выбрасываясь. Небо
В воде тогда теряет чистоту.
Небось душа, привыкши к постоянству,
Вот так же неспокойна, если кто-то
Рассудку чувства выбирает. И,
Мой Бог, как хороша вода.
Тобол. Мне хорошо здесь. Если
Умру сейчас, не жалко умирать,
Оставшись здесь. И ветер ивы клонит,
И рябь воды, словно гранит. Вода
Молчит. То боль моя уходит,
То сердце новорожденно кричит.
* * *
В темноте, когда слышно лишь ЛЭП,
И вода черноокой реки, устремлённой к Амуру,
Тяжела и неспешна, как хлеб
Пориста, я увидел себя не собой и, заполнив цезуру
Запахом дыма и дров,
Улыбнулся, сбросил покров
Безразличия.
* * *
Я работал на драге в посёлке Кытлым
Б. Рыжий
Просто люди и люди военные.
Тишина, благодать и тоска гробовая.
В деревянной столовке тоску изливая
Вечерами за чаем, такие же бренные
Свои мысли, как всё рукотворное, гонишь по кругу.
Это тоже Кытлым, восемнадцатый год.
И работа моя в веках пропадёт,
Но останутся время и камни. И вьюгу
Из листьев хрустящих и жёлто-пустых,
Принимая как друга-сказителя, в горы сбегаешь
Каждый день. И в лесистых горах этих серых, седых
Тишину шерстяную оберегаешь.
* * *
Мальчика да ангелы смешат.
То — весна, то время голубое.
И, боясь спугнуть его собою,
Медленным мгновеньем дорожат
Тоже дети, ставшие детьми,
От усталости избавив лица,
Люди беззаботные, как птицы,
Птицы, наречённые людьми.
* * *
Не снег, а соль на бороде.
Топор замёрз в бадье широкой.
Зачем же смерти волоокой
Такие звёзды на воде?
Конец теплу. На снежном платье
Рябины — стайки воробьёв.
И тополь — старший из собратьев —
Вселенную обнять готов.
Мне в белом мире детство мнится,
Где мама с папой ростят сад.
Там в жимолости жили птицы,
И цвёл уральский виноград.
* * *
Я с оглядкой ращу сыновей,
Или сами они подрастают.
Их моё неуменье питает
Быть отцом. Ледяной суховей —
Затаённая нежность отца.
Так потомок туринских челдонов
Ты учил меня быть молодца
И в мозоли кровянить ладони.
Я учился и не понимал
Почему ты меня обнимал,
Только взглядом меня обнимал?
Словно лик на раскольной иконе.
* * *
Год прошёл. Пионы зацвели.
Небо и земля, как прежде, благодатны.
Редкие огни идут с земли,
К звёздам возвращаются обратно.
Шепчешь что-то, смотришь в небеса,
Имена созвездий вспоминая.
Холодает. Выпала роса,
Птица отзывается ночная.
Сад не спит, и ты, накинув плед,
Среди роз и зарослей малины
С тихой радостью гуляешь, Нина,
Впитывая запахи и свет.
* * *
Так много знакомых лиц по дороге в Москву.
Так мало — обратно.
Замоскворечье серо.
Основинка жёлтую теряет листву.
Возвращаться отрадно.
* * *
По запястью арбузный сок,
Красный веер и красные губы.
Целокупностью медные трубы,
Синей жилкою бьются в висок.
И напрасна тоски тишина,
Когда времени мера полна.
Shirshasana (Стойка на голове в йоге)
Большего, но не больше,
Хочется, но нельзя.
Тело устало, Боже!
Выбранная стезя
Мышцами перевита.
Только не упади,
Маленькая харита
С родинкой на груди.
Перевернул картину,
И голова внизу,
Время прогнуло спину,
Ноги же на весу.
Женственность многолика.
Я же ни дать ни взять
Радостный, как калика,
Честно несу вериги,
Чтобы настало льзя.
* * *
Мальчик упал, а дедушка смотрит с улыбкой.
Мальчик встаёт, а дедушка горд и задумчив.
Лето проходит. Медовый намедни прошёл.
Яблочный вскоре.
А дальше — поближе к земле.
Сеять озимые. Слушать.
И хлеб прорастёт.
А собирать его будут другие.
* * *
Ангел ночных больниц. В каждой больнице свой
Лик у него живой, словно он кормит птиц.
Взглядом уставших дев он притупляет боль,
Он утишает гнев лучше, чем алкоголь.
Как тебя звать, сестра? Сдюжишь ли до утра?
* * *
Прощай, песок. И стой, холодный Рим,
Патриархальный, перенаселённый.
Я помню (мальчик самоуглублённый),
Что время открывается двоим
Особенно. Иная красота,
Что не измеришь живописью слова,
Ты, ноги подогнув у живота,
Была подобием огня живого.
Мир движется. И ртутные шары
Видений стали гроздьями агатов.
Когда с востока дождь придёт в Саратов,
То я грустить уехал в Таборы.
* * *
Откупался камнями от дев,
Самоцветные чувства дарил:
Родонит, изумруд и берилл.
Шлейфом слов, как стихи нараспев,
Камни красноречивей меня,
В них огонь, что нежнее огня.
Память тела и память души
Помещается, лишь покажи,
Прояви, и запомнят они.
Я частичку себя отдавал:
Хризолит, хризопраз и опал —
Дни утрат и счастливые дни.
* * *
Птица поёт: хуп-хуп, — огненнокрылый одуд.
Слово, коснувшись губ, падает в воду
И по корням в тиши, по сердцевине древа
Тянется (не дыши), словно босая дева.
Поцеловать бы, но листья и лепесточки.
Лишь проросло зерно четырёхстопной строчки.
* * *
Открыть, вдохнуть, увидеть, сплоховать
И до весны остаться тосковать
На желудях кофейных и на грече.
Искать покой под вой в печной трубе,
Под треск поленьев, покорив в себе
Прямую речь, чтобы дождаться речи
Беззвучной, безначальной, слюдяной,
Живущей после, под-над тишиной
И в сумерки ложащейся на плечи.
Найти в себе, расшириться до дна,
Стремленье к звёздам, чтобы белизна
Ложилась кольцами на мой тулуп овечий.
* * *
Оркестр духовых инструментов:
Сопелки, рожки, жалейки,
Флейты, зурны, габоны
И другие, другие дудки.
Божьи дудки — одинокие,
Мало кем услышанные при жизни.
Зато посмертно — им ставят памятники,
В которых они не нуждаются,
Но о которых многие отчего-то мечтали,
И от этого ушли намного раньше срока.
* * *
Из дао в дао: раз, два, три —
Замёрзшая Исеть.
И рыбаки с тоской внутри
Сквозь капилляров сеть,
Как иглы, лечат тело льда
В излучинах реки,
Чтоб вышла чёрная вода.
Врачуют мужики.
И холод — верный спутник их,
И ветер — добрый щит
От мыслей матерно-плохих,
Что тишина трещит.
Я тоже стану рыбаком,
Другой будет река.
Чу! Колокол идёт по ком
Походкой языка?
* * *
Речной песок и раковины шум,
И волны подбираются к ногам,
Шлифуя камни, очищая ум,
Приносят клочья пены к берегам.
Шарташский зной, бульон, а не вода,
И гул в ушах становится сильней,
Когда во рту солёная руда
Железный привкус оставляет мне.
Из пены, камня, воздуха, паров,
Воспоминаний тихого огня
Рождается особенный покров,
Меняя мир и радуя меня.
* * *
По дороге за кладбище до моста,
Где неволится вызревшая вода,
Где кувшинки повылезли из воды,
Словно зверя неведомого следы,
Что повытоптал жёлтые там цветы.
Я сорвал тебе крайний цветок, гляди:
Прорастает он ниже твоей груди.
И тепло, что расходится, как волна,
Невесомо. И ластится тишина,
Когда птицею Бог говорит со мной
И в воде отражается ледяной.
| 
