|
Об авторе | Мария Юльевна Игнатьева (Оганисьян) родилась в Москве. Поэт, филолог. Книги стихов: «Побег» (1997), «На кириллице» (2004), «Памятник Колумбу» (2010). Очень давний автор «Знамени», публикации в журнале: «Стихи, присланные из Испании» (№ 4, 1997); «Окончательный вариант» (№ 9, 1999); «Деревушка в каталонских Пиренеях», ( 9, 2002); «В праведных и неимущих» (№ 8, 2004); «Барселона» (№ 6, 2008); «Ангелы в тёмных шалях» (№ 10, 2017). С 1990 года живет в Барселоне.
Мария Игнатьева
В Россию, на Марс…
* * *
Вот было вроде существо,
как сердце млело, боже правый,
а что осталось от него —
серёжки с капелькою лавы.
Упал-пропал осенний лист,
прощай, вулкан, покойся с миром,
пока, вернувшийся турист
с любви дешёвым сувениром,
я удивляюсь, вдруг наткну-
вшись на него спустя полжизни:
как безнадёжны — ну и ну —
и жизнь, и ужасы в отчизне.
* * *
Под шагами звук глухой,
что пытается остаться
прошлогодней шелухой
от проснувшихся акаций.
Наверху зелёный шум,
как на Троицу епископ,
разнаряжен и угрюм,
с птичьим щебетом и писком.
Что мне душу бередит
в полдень ласкового мая?
Что без умолку трещит,
точно Шульман заводная?
Это жалость — пей до дна —
с юности не утихает:
скоротечная весна
днями жизни истекает.
Как и было до сих пор,
цели нет и исцеленья.
Для чего ж тогда сыр-бор
мимолётного цветенья?
Для чего же на Страстной
было плакать и тесниться,
тень за тенью по одной
проползать под плащаницей?
Где чужие, где свои?
В рамках временной разрухи
ничего, кроме любви,
ничего, кроме разлуки.
* * *
Серо-советское так неразборчиво
помню быльё.
Пятиэтажку на улице Обручева,
вот её.
Тени — не более,
память стопы:
бугры линолеума.
Мышки, клопы.
Всё как-то сгинуло в пепельных сумерках,
вижу — вот
прошлое было, да сплыло, да умерло,
лишь живой
голос вдруг вырвется из-под земли:
«Бояре, а мы к вам пришли!»*
* Имеется в виду русская народная игра «Бояре, а мы к вам пришли!».
* * *
Расслабленно и горделиво
мужик, что твой тореадор,
в час пик вечернего отлива
идёт на красный светофор.
Ещё душа не околела,
она с бессмертием на ты,
раз ей и море по колено,
и близко чувство правоты.
А рядом — вечности десантник —
с корзиной радостных вестей
в теньке стоит пятидесятник
с пятидесятницей своей.
Вот это ракурс идеальный:
диагонально, с двух сторон
на фоне арки триумфальный
триумф триумфу шлёт поклон.
Там хор машин гудит герою
на все лады: olé olé,
а тут уже не за горою
и царство божье на земле.
А я стою, такая цаца,
я разучилась побеждать,
и рада бы ретироваться,
да только некуда бежать.
* * *
В южном городе весна
сквозь хтонический, охранный
дух бензина не слышна,
вся в клубах марихуаны.
Вместо выспренних существ
страшных, чистых, шестикрылых,
обретавшихся окрест,
наблюдаю птичий рынок:
прилетели посмотреть
стаи воронов и чаек,
чу, восторженная трель
любопытных англичанок.
Город лопнул от гостей
и дышать как будто нечем,
но пронизан до костей
счастьем птичьим, человечьим.
Всё же жалко мне до слёз
мёртвого средневековья,
где с креста смотрел Христос
на разбойника с любовью.
* * *
В глухом туннеле, как в могиле,
застрял нечаянно поток
измученных автомобилей,
и хуже выдумать не мог
Такие пакости нередки.
Гудки глушат, и свет слепит.
Водитель слева от поэтки,
как кукла, челюсти сцепил.
Где всё? Какое «крибли-крабли»?
Былые дни накрыла мгла —
и степь не та, и те же грабли,
и как чужая жизнь прошла.
Волейбол на пляже
В.С.
Гляжу с весёлой колокольни
на первый тёплый божий день.
У каждой сетки волейбольной
своя отчётливая тень.
Будь я художником, то я бы
изобразила, как светло
чернеют ямы здесь, но ямбы —
моё прямое ремесло.
И я, чтобы услышать фразу
в размер и рифму, как люблю,
стихи невидимые глазу —
движенья воздуха ловлю.
А он навеял в одночасье
слова про чёрные лучи,
и сердце прыгает, резвяся,
как эти рыжие мячи.
* * *
Нет, не тебя так пылко я люблю…
Давно не милы — ни лицо, ни слова —
Меж нами крутые воздвигнуты стены.
Чего ж я глазею в ночи, как сова,
Во тьму, различая знакомые тени?
Тот дом и те горы, хотя бы разок
Ещё их увидеть до смертного часа.
Мне ревность угрюмое сердце грызёт,
Как крыса кусок голубиного мяса.
О нет, не тебя я желаю вернуть,
Но прошлые дни в пиренейской долине,
Где нынче к другой ты склонился на грудь,
И где моё сердце стучит и поныне.
Ну, бьётся и бьётся, гони его прочь —
В Россию, на Марс или к прадедам, скажем.
Туда, где к нему приближается ночь
Вполне роковым и доступным пейзажем.
* * *
Как будто всех сюда свистали,
хоть из дому не выходи.
Бредут рассеянные стаи
охотников на Гауди.
Но среди ярких и безликих,
как модернистское яйцо,
вдруг сквозь безумие окликнет
иное девичье лицо.
В кольце гогочущих подружек
глядит куда-то в никуда
так тонко, нежно и недужно,
как только в лучшие года.
Цветные тени на планшете
в живую жизнь перенести —
подруг, родителей и эти
достоприме-печальности,
Но нет: на плоскости экрана
лишь отражения теней,
И удивляешься, как рано
здесь показали правду ей.
| 
