НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

37 оттенков внутреннего одиночества

Валерия Крутова. Наверность. — Алматы: Дактиль, 2023.

В первом сборнике прозы пишущей по-русски казахстанской писательницы Валерии Крутовой многое замешано на психологии, на внутреннем переломе и попытке разобраться, как это произошло. Удивительно ли, но бытовые психологические травмы часто резонируют с читателем, происходит узнавание, и они начинают звучать громче, будто и в тебе самом. Внимание к обычному человеку — тренд, отвечающий и читательскому запросу (в частности, потому так популярен автофикшн, но об этом писал еще Шаламов). Большой герой все чаще мигрирует в сторону жанровой литературы; большой эффект заменяется соразмерным внутренним миром — и это отличительная черта Крутовой, по доверительности интонации близкой как Лусии Берлин, так и Фредрику Бакману.

Основные локусы книги: Шымкент, где родилась Крутова, и Алматы, где она живет сейчас. Но место — лишь фон, а переживания универсальны. Книга психологична, сюжетные коллизии строятся вокруг чувств героев.

Высказывания здесь — трех типов: сюжетные рассказы («Бестолочи», «Наверность», «Соль»...), этюды-монологи («Трещины», «Так себе невеста»...) и лиричные тексты («Дом дом», «Он стоит, она идет»…), что позволило критикам Ольге Балла и Ирине Гумыркиной («метафоричность текстов также — сродни поэтической¹») провести аналогию со стихами. По словам Ольги Брейнингер, сборник — «возможно, та самая “новая искренность”, которую ждали все — от Дэвида Фостера Уоллеса до ваших соседей»². Добавлю: и новой исповедальности, хотя мотив «и сам обманываться рад» в книге встретится не раз. Автор раз за разом создает эффект неловкости: герой совершает нелепые поступки, а стыдно/больно тебе.

Сборник открывает небольшая повесть «Бестолочи». Он и она. Голоса героев наслаиваются, сумасшествие нарастает: игра, любовь невсерьез становится манией. Эта сюжетная арка — превращение обычной жизни в несчастную из-за психологического или поведенческого селфхарма — свойственна многим текстам книги. В рассказе «Наверность» трогательная дружба перерастает в любовь, но одна недосказанная ситуация стопорит и наметившуюся близость, и взаимоотношения в принципе. О том же и «Соль»: о кризисе отношений, когда источник проблем ищется в чем угодно, кроме себя.

Крутова по-разному вызывает эффект со-чувствия. Порой через неожиданные сюжетные повороты, как в «Людно»: «Один совершенно любимый и совершенно мой человек. И ты — нелюбимый, непонятый, обидевший и отвернувший от себя, но родной». Только в конце понимаешь: этот монолог героиня произносит на кладбище, у могилы отца.

Эту книгу потерянных повзрослевших детей стягивает семейная тема. В «Беде» героиня просит умершую бабушку убить нелюбимого мужа (интересный мотив: утратив родного человека, героиня берется за ее блокнот и отчасти становится ею). Еще раз бабушка умирает в «Дазайне», но тут образ прописан иначе: через травлю героини-приемыша, иссушение нелюбовью. Здесь интересна резкая смена оптики. Ильмира остро ощущает материнскую любовь, когда ее находят возле тела бабушки; создается паттерн: при наступлении смерти меня любят. Через несколько лет девочка убивает брата — но алгоритм получения любви не срабатывает. Не действует даже попытка довести отчима до убийства. В «Дазайн» Крутова добавляет редкую тут мистику (еще один такой рассказ — «Машка»): героиня видит жизнь встречных, соприкасаясь с ними глазами. В «Ганночке» бабушка, тоже умершая, помогает героине стянуть временные лакуны и благодаря случайно произнесенной фамилии отыскать деда, погибшего на войне.

Образ отца более сложен. Он может быть и незримым, как в «Людно», и мстителем («Дочь апостола»); и отчимом, избивающим близких («Дазайн»), и алкоголиком, позволяющим собутыльнику лапать несовершеннолетнюю дочь («Ни света, ни Тени»), и отцом во внешне счастливой семье: «Два чуда для елки», где взрослая дочь чувствует себя потерянной. Каждый раз он как лакмусовая бумажка, каждый раз словно лишает опоры дальнейшую жизнь, не способный ни уберечь, ни защитить дочь; порой даже принять ее. В трогательной, напоминающей «Зулали» Наринэ Абгарян, «Дочери апостола» он мстит после: месть нужна была ему, а не обесчещенной девушке.

Мама присутствует почти в каждом тексте — то упоминанием, то фоном, убиваясь на работе при муже-алкоголике («Ни света, ни Тени»), то в анекдотичных сценках, как в «Акте варения», когда она протыкает одну из закаток, вспомнив, как дочь в детстве схожим образом уничтожила запасы семьи. Самое сильное и трагичное появление мамы — в рассказе «Гороховый суп». Когда соседи безуспешно ищут ее пропавшую дочь, она начинает есть холодный гороховый суп, любимое блюдо Ириши. Этой реакции на стресс, с которым не под силу справиться человеку, — веришь.

Члены семьи — скорее вспомогательные персонажи, чтобы раскрыть главных: ее или его. Особенно в рассказах-монологах, как, например, в «Если ты (с)будешь» — где Крутова от личной истории переходит к глобальным вопросам: почему жизнь так часто надломлена, почему уходят близкие, а главное — что чувствует тот/та, кто остался. В «Дочери апостола», если убрать ламентации отца, убедителен страх девушки: «Семь минут до конечной. И Надежда каждый день чуть-чуть умирает, оставшись последней»; оставшись на том промежутке, где произошло насилие.

«Кто как бог» среди рассказов выделяется³. В этом клиповом тексте сменяются не только планы — сюжетные ветки. Перед нами описание города, мазки и эскизы обитателей, на фоне которых — монолог ищущего счастья, просящего его нарисовать. Таким приемом Крутова вырывает человека из десятков тысяч, показывает, что и единственная судьба имеет ключевое значение, если работаешь с людьми, думаешь и пишешь о них.

Этот текст можно отнести к предельно поэтическим: «…буквы с уголков статей из газеты юркают к ней в рот. А потом она этими буквами говорит. <…> обнаженные участки асфальта покрываются мурашками». Такова и эссеистичная проза «Дом дом», вполне разложимая на поэтический цикл, рифмующаяся отчасти с текстом «Босх даст» — о доме, месте, времени и судьбах, которые дом из себя извергает.

Сколько в этой прозе реально прожитого, сколько вымысла? Интонация так доверительна, что чувствуешь себя адресатом исповеди. И веришь, как чему-то, узнанному тайком, и тебе одновременно и восторженно, и больно, и неловко. И все же совмещение чувств позволяет говорить: ты соприкасаешься с чем-то подлинным — не просто выдумкой и не просто правдой, а чем-то бльшим. Книга Крутовой — каталожная опись наших чувств, которую стоит читать, больше узнавая о себе и о тех, кто рядом.

Мы недопоняты, недолюблены. «Наверность» дает нам ключи и к пониманию, и к любви.

Владимир Коркунов

1 Гумыркина И. От редактора // Крутова В. Наверность. — Алматы: Дактиль, 2023. — С. 6.

2 30 книг, которые стоит прочитать этим летом // Афиша. — 2023. — 19 июня. URL: https://daily.afisha.ru/culture/25688-30-knig-kotorye-stoit-prochitat-etim-letom/

3 Как отмечает Анастасия Белоусова: «[Бог у Крутовой] намеренно пишется с маленькой буквы, ведь “это профессия”, и он устал». // Белоусова А. Творение, дыхание, страдание и надежда // Дактиль. — 2023. — № 48.