ПРИСТАЛЬНОЕ ПРОЧТЕНИЕ

Об авторе | Олег Лекманов — доктор филологических наук, профессор Принстонского университета (Принстон, США). Предыдущая публикация в «Знамени» — «Все движется любовью» (№ 1, 2024).

Олег Лекманов

«Попытка оправдания нелепой жизни»
в стихотворении Евгения Рейна «В Павловском парке»

(к 40-летию выхода книги «Имена мостов»)

               Все мне видится Павловск холмистый,

               Круглый луг, неживая вода,

               Самый томный и самый тенистый,

               Ведь его не забыть никогда.

                                                               Анна Ахматова

              Хорошо безусому по Руси

              Милицейской ночью лететь в такси.

              Тормознет — и лбом саданешь в стекло,

              А очнешься — вдруг двадцать лет прошло.

                                                                   Бахыт Кенжеев

Свою вступительную заметку к публикации стихов Валентина Катаева Евгений Рейн завершил так: «Катаев был и остается поэтом. Поэтом с драматической судьбой, ибо поэт без книги оказывается навсегда в ожидании первого шага. Книги меряют поэтический путь, а без него большого поэта не бывает»¹.

Это написано со знанием дела. Когда в 1984 году была издана первая книга стихов самого Рейна «Имена мостов», автор готовился разменять шестой десяток. «С публикациями мне не везло, это было закономерно, — вспоминает Рейн, — моя первая книга вышла, когда мне было сорок девять годков, она пролежала в советском издательстве семнадцать лет. По-моему, это мировой рекорд воздержания. Поздно, очень поздно…»². Говоря о мировом рекорде, Рейн, безусловно, преувеличил — первая поэтическая книга Арсения Тарковского появилась, когда автору было пятьдесят пять лет; первая книга Марии Петровых — когда ей исполнилось шестьдесят. Тем не менее, дебютная книга Рейна, действительно, вышла «поздно, очень поздно», и это вполне частное обстоятельство в итоге превратилось в литературный факт, о котором обязательно упоминается в любой биографической справке о поэте.

Этот литературный факт подразумевался во многих дарственных надписях Рейна на книге «Имена мостов». Так, журналиста Феликса Медведева, в ин­скрипте, датированном 20 мая 1984 года, автор не без самоиронии назвал «покровителем “первой” книги поэта»³; а в дарственной надписи семье Беломлинских, сделанной 16 июля 1984 года, Рейн определил книгу «Имена мостов» как «попытку оправдания нелепой жизни»⁴. Счастливо найденное определение варьировалось в инскрипте Рейна на «Именах мостов», адресованном Андрею Битову: «Андрей, дорогой, любимый — что я могу написать? Эта книжечка — попытка оправдать нелепую жизнь»⁵.

Попытка оправдания нелепой жизни — один из сквозных сюжетов книги «Имена мостов». Инвариант реализации этого сюжета представлен в, наверное, самом заметном стихотворении книги «В Павловском парке», в этом издании, снабженном посвящением «А.А. Ахматовой»⁶, в одном из переизданий замененном на «Памяти А.А. Ахматовой»⁷, а в поздних изданиях восстановленном⁸:

В Павловском парке снова лежит зима,

и опускается занавес синема.

Кончен сеанс, и пора по домам, домам,

кто-то оплывший снежок разломил пополам.

Снова из Царского поезд застрял в снегах,

падает ласково нежный вечерний прах,

и в карамельном огне снова скользит каток,

снова торгует водой ледяной лоток.

Сколько не видел я этого?

Двадцать, пятнадцать лет?

Думал — ушло, прошло, но отыскался след.

Вот на платформе под грохот товарняка

жду электричку последнюю — будет наверняка.

Вон у ограды с первой стою женой,

все остальные рядом стоят со мной.

Ты, мой губастый, славянскую хмуришь бровь,

смотришь с опаской на будущую любовь —

как хороша она в вязаном шлеме своем, —

будет вам время, останетесь вы вдвоем.

Ты, моя пигалица, щебечущая кое-как,

вечный в словах пустяк, а в голове сквозняк.

Что ты там видишь за павловской пеленой —

будни и праздники, понедельничный выходной?

Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —

что бы там ни было — ты справедлив и прав!

Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,

ты уже вытянул свой золотой талон.

Ты, мой брюнетик, растерзанный ангелок,

что же? Приветик. Но истинный путь далек.

Через столицы к окраинному шоссе.

Надо проститься. А ну, подходите все!

Глянем на Павла, что палкой грозит, курнос.

Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось!

Слезы, угрозы, разграбленные сердца,

прозы помарки и зимних цветов пыльца.

Чашечка кофе и аэрофлотский билет —

мы не увидимся, о, не надейтесь, нет!

Ты, моя бедная, в новом пальто чудном —

что же мне делать? Упасть на снега ничком?

В этом сугробе завыть, закричать, запеть?

Не остановитесь. Все уже будет впредь.

Падают хлопья на твой смоляной завиток —

я-то все вижу, хоть я негодяй, игрок.

Кости смешаю, сожму ледяной стакан,

брошу, узнаю, что я проиграл, болван,

взор твой полночный и родинку на плече —

я не нарочно, а так, второпях, вообще.

В Павловском парке толпится девятка муз,

слезы глотает твой первый, неверный муж.

В Павловском парке вечно лежит зима,

падает занавес, кончено синема.

Вот я вбегаю в последний пустой вагон

лишь милицейский поблескивает погон.

Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок, —

над Ленинградом кто-то пожар зажег, —

тусклого пламени — время сжигает все,

только на знамени бог сохраняет все⁹.

Самым заметным в «Именах мостов» я назвал это стихотворение потому, что его выделяли среди других стихотворений книги как рецензенты, так и поз­д­нейшие читатели поэзии Рейна. Эти «стихи с групповым портретом нашей поэтической шайки-лейки» упоминает в своем не слишком добром отклике на «Имена мостов» Дмитрий Бобышев¹⁰. Финальные восемь строк приводит в рецензии на книгу Рейна Бахыт Кенжеев, спрятавшийся под псевдонимом «Алексей Татаринов»¹¹. Прямо называет «В Павловском парке» «выходящим из ряда вон» стихотворением Рейна и его «шедевром» Олег Юрьев¹². Лишь Евгений Евтушенко, вероятно, из осторожности не желавший лишний раз привлекать внимание к поэтическому тексту, портретирующему двух поэтов-эмигрантов (Бобышева и Бродского), в рецензии на «Имена мостов» о стихотворении «В Павловском парке» прямо не говорит ни слова. Однако и он это стихотворение как бы походя вспоминает и цитирует: «Еще одно редкое качество — самого себя этот поэт не очень-то жалует: то негодяем обзовет, то игроком»¹³.

Словесный портрет Иосифа Бродского, возникающий в стихотворении «В Павловском парке», несомненно, послужил одной из главных причин повышенного внимания, которое читатели книги «Имена мостов» уделяли этому стихотворению. Пусть знаменитая ахматовская фраза «Какую биографию делают нашему рыжему!» в 1984 году еще не получила широкого хождения (общеизвест­ной она стала пять лет спустя, после публикации журнального варианта воспоминаний Анатолия Наймана об Ахматовой)¹⁴, изображение Бродского в следующих четырех строках:

Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —

что бы там ни было — ты справедлив и прав!

Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,

ты уже вытянул свой золотой талон…

опознавалось вполне однозначно.

Такой, отчасти рискованный ход Рейн, напечатавший свое стихотворение в СССР, сделал не первым. В финальной строфе стихотворения Александра Кушнера «В кафе», опубликованном в его вышедшей в Ленинграде в 1975 году книге «Прямая речь», также появляется Бродский, причем его отличительной приметой тоже служит цвет волос:

То ли рыжего друга в дверях увидать?

То ли этого типа отсюда убрать?

То ли юность вернуть для начала?¹⁵

Но все-таки в стихотворении Кушнера был представлен мимолетный набросок, а в стихотворении Рейна полноценный портрет Бродского.

Сам автор стихотворения «В Павловском парке» впоследствии рассказывал о цензурной истории «Имен мостов» так: «…книга вышла уже на исходе Советской власти, а в это время цензура значительно ослабела. С моей книгой было много приключений. Она 16 лет валялась в издательстве и, наконец, попала в руки Евгения Храмова. Он был очень достойный, грамотный, либеральный человек и никаких особенных претензий к составу не предъявлял. Более того, он включил туда стихи, с которыми я сам не знал, что делать: включать, не включать. А потом, когда она дошла до цензуры, то там, ну наверное, не больше, чем десяток строчек пришлось поправить и принципиальной правки не было нигде. Какие-то эпитеты, не более того»¹⁶.

Что касается стихотворения «В Павловском парке», то, включая его в книгу «Имена мостов», поэт внес в текст три вынужденных поправки. В финальной строке «Бог» с большой буквы был заменен на «бога» с маленькой (эту поправку в последующих изданиях Рейн отменил). Строка «Лишь милицейский поблескивает погон» в первоначальном варианте читалась как «Ходит по поезду сонный, как ночь, мильтон» (исходный вариант строки Рейн педантично вписывал во вручаемые друзьям экземпляры книги «Имена мостов»¹⁷, однако при дальнейших перепечатках стихотворения он оставил вариант с погоном). А строка «Чашечка кофе и аэрофлотский билет» в неподцензурном варианте читалась как «Чашечка кофе и международный билет», то есть содержала намек на эмиграцию Бродского и, возможно, Бобышева (эпитет «международный» Рейн в дальнейших публикациях в стихотворение вернул)¹⁸.

Можно предположить, что, пряча Бродского, Бобышева и других персонажей стихотворения под кличками-псевдонимами, Рейн ориентировался на недавно к тому времени вышедший и наделавший много шума памфлетный мемуарный роман Валентина Катаева «Алмазный мой венец». «Позднюю катаевскую прозу, так хорошо всем нам известную» Рейн упоминает в уже цитировавшейся мною заметке об авторе «Венца»¹⁹.

Катаев спрятал своих персонажей под псевдонимами в первую очередь потому, что как опытный беллетрист понимал: читатели непременно и с увлечением примутся расшифровывать его псевдонимы, и это многократно увеличит популярность книги²⁰. Рейну псевдонимы были нужны прежде всего для того, чтобы спрятать от советских цензоров упоминания о Бродском и Бобышеве. Но отнюдь не только для этого. В отличие от Катаева, снабдившего в «Алмазном венце» кличками преимущественно писателей, Рейн скрыл настоящие имена и фамилии отнюдь не только поэтов. В его стихотворении изображаются «первая жена» Рейна и будущая жена Анатолия Наймана Галина Наринская; возлюбленная Бродского и «будущая любовь» Бобышева Марина Басманова; названная «пигалицей» первая жена Анатолия Наймана Эра Коробова («понедельничный выходной» в одной из строк о ней упоминается потому, что Коробова с 1957 года служит в ленинградском Эрмитаже, в котором выходной день, как и во многих музеях, приходится на понедельник). Специально отметим, что Дмитрий Бобышев был не совсем точен, когда написал, что в стихотворении «В Павловском парке» выведен «групповой портрет нашей поэтической шайки-лейки». В роли поэтов в стихотворении Рейна выступают только Бродский и непрямо — адресат посвящения стихотворения, Ахматова. Остальные представители «шайки-лейки» — Бобышев («губастый»), Найман («брюнетик, растерзанный ангелок») и сам Рейн описываются как участники сложного и драматического многоугольника любовных взаимоотношений, а поэтическое в их портретах отступает на второй план, если не вовсе элиминируется.

И вот тут самое время вернуться к тезису, заявленному в начале моей заметки. Оглядываясь на свою нелепую жизнь, автор стихотворения проверяет на прочность основополагающий миф ранней поры этой жизни — миф о четырех «ахматовских сиротах», или «волшебном хоре», как, по свидетельству Бродского, называла его, Бобышева, Наймана и Рейна Ахматова²¹. И инициированный Ахматовой миф в стихотворении почти отменяется трагическими для автора обстоятельствами личных взаимоотношений между участниками «хора» и в действительности рассыпавшегося не в последнюю очередь под влиянием этих обстоятельств. Тем важнее в стихотворении роль Бродского именно как поэта, которая проявляется не только в том, что о Бродском — о единственном в стихотворении — говорится как о поэте, но и, например, в том, что Марину Басманову Рейн изображает, цитируя стихотворение Бродского. Сравните в стихо­творении «В Павловском парке»: «как хороша она в вязаном шлеме своем» и в стихотворении Бродского «Псковский реестр» (1965): «и вязаный твой шлем / из шерсти белой»²².

Перекрещивание интимной и поэтической линий стихотворения Рейна, как кажется, происходит в одной из его финальных строк: «Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок». Ее адресатом в равной степени может быть первая жена поэта, к которой обращены располагающиеся чуть выше десять строк²³ и испытывавший особое пристрастие к слову «дружок» друг-поэт.

Отметим попутно, что покровитель поэзии Аполлон, который пристально смотрит в затылок Бродскому в стихотворении Рейна, — это одна из статуй Павловского парка, как и прямо упоминаемые в стихотворении девять муз и скульп­турное изображение императора Павла I с тростью в руке.

Остается сказать несколько слов, наверное, о главном в стихотворении «В Павловском парке» — о течении в нем времени.

Стихотворение начинается с описания современности, повторяющей прошлое, на что указывает настойчиво (трижды) повторяющееся в зачине наречие «снова». Затем это прошлое закономерно наступает, поданное как воспоминание-видние лирического субъекта. При этом лирический субъект из настоящего комментирует и предсказывает адресатам этой части стихотворения прош­лое и один раз даже почти предпринимает попытку изменить его, но быстро осознает тщетность своей попытки. Затем настоящее и прошлое время сменяются вечностью, воплощением которой и предстает Павловский парк и о которой сигнализирует вариация в финальной части стихотворения его зачина:

В Павловском парке вечно лежит зима,

падает занавес, кончено синема.

Затем снова возникает современность, и лирический субъект, соответственно, перемещается на последней электричке из Павловска в Ленинград.

А в двух последних строках всепобеждающее и всеуничтожающее время, тем не менее, побеждается вечностью в полном соответствии с девизом на Фонтанном доме, в котором жила Ахматова: «Бог сохраняет все».

Именно с этой игрой со временем и с вечностью связаны колебания Рейна при посвящении стихотворения «В Павловском парке». Ахматова умерла во времени, и поэтому стихотворение нужно посвятить ее памяти. Но Ахматова «сохранилась» в вечности, и поэтому стихотворение можно посвятить ей, как будто она жива.

Сходным образом девиз на Фонтанном доме позднее обыграет в стихотворении «На столетие Анны Ахматовой» (1989) Бродский. При желании в этом стихотворении можно усмотреть следы диалога со стихотворением «В Павлов­ском парке»:

Страницу и огонь, зерно и жернова,

секиры острие и усеченный волос —

Бог сохраняет все; особенно — слова

прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,

и заступ в них стучит. Ровны и глуховаты,

затем что жизнь — одна, они из смертных уст

звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря

за то, что их нашла, — тебе и части тленной,

что спит в родной земле, тебе благодаря

обретшей речи дар в глухонемой вселенной²⁴.

Именно игра со временем и с вечностью позволила Рейну в разбираемом стихотворении оправдать свою нелепую жизнь. Да, во времени «волшебный хор» распался, и он сам расстался с любимой женой. Но в вечности все сохранилось, в частности, благодаря стихотворению «В Павловском парке».

Как сформулировал в этом стихотворении сам поэт: «Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось».

1  Рейн Е. «Не судьба» // Рейн Е. Заметки марафонца. Неканонические мемуары. Екатеринбург, 2003. С. 362.

2  Речь Евгения Рейна на вручении премии «Поэт» 24 мая 2012 года // https://os.colta.ru/literature/projects/175/details/37313/?expand=yes#expand

3 https://www.rusbibliophile.ru/Book/reyn-e-imena-mostov-stihi-m-19

4 http://anticvarium.ru/lot/не разрешенное сочетание/16966

5 https://12auction.com/auction/27/lot-382-19/

6 Рейн Е. Имена мостов. М., 1984. С. 71.

7 Рейн Е. Против часовой стрелки. Tenafly, 1991. С. 41.

8 Рейн Е. Избранное. М. — Париж — Нью-Йорк, 1993. С. 133.

9 Рейн Е. Имена мостов. С. 71–73. Воспроизводим по этому изданию с исправлением явной опечатки в строке «Вот на платформе под грохот товарняка», исправленной и в издании Рейн Е. Избранное. М. — Париж — Нью-Йорк, 1993. С. 133 (В «Именах мостов»: «Вот на платформе под грохотом товарняка»).

10 Бобышев Д. Черные ноги артистов // Континент. Литературный, общественно-политический и религиозный журнал. [Париж]. № 44. 1985. С. 328.

11 Кенжеев Б. Одышливая гармония // Континент. Литературный, общественно-политический и религиозный журнал. [Париж]. № 51. 1987. С. 405.

12 Юрьев О. Поэт вспоминания (немного о Евгении Рейне и его стихотворении «В Павловском парке» // Новое литературное обозрение. № 148 (6). 2017. https://www. nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/148_nlo_6_2017/article/19374/

13 Евтушенко Е. Горбушка пирога // Литературная Россия». 1984. 3 августа.

14 Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой // Новый мир. 1989. № 1. С. 162.

15 Кушнер А. Прямая речь. Стихотворения. Л., 1975. С. 79.

16 Интервью Евгения Рейна Литературному радио. https://litradio.ru/podcast/evgenij_rejn_interview/detail.htm.

17 См.: https://alikhanov.livejournal.com/4717455.html

18 Рейн Е. Против часовой стрелки. С. 42; Рейн Е. Избранное. С. 134.

19 Рейн Е. «Не судьба». С. 362. С просьбы подарить составленный вместе с М. Котовой и Л. Видгофом комментарий к «Венцу» началось мое знакомство с Евгением Борисовичем.

20 Подробнее об этом см.: Лекманов О., Котова М., Видгоф Л. В лабиринтах романа-загадки. Комментарий к памфлетному роману В. Катаева «Алмазный мой венец». М., 2022. С. 6–8.

21 Волков С. Диалоги с Бродским. М., 2000. С. 226.

22 Бродский И. Стихотворения и поэмы. В 2-х тт. Т. 1. СПб., 2011. С. 392.

23 О Галине Наринской как героине стихотворения «В Павловском парке» см. в мемуарах Марины Ефимовой: https://www.svoboda.org/a/29223231.html

24 Бродский И. Стихотворения и поэмы. В 2-х тт. Т. 2. СПб., 2011. С. 129.