НАБЛЮДАТЕЛЬ

выставка

Мастер восстановленного света

Павел Филонов. Художник мирового расцвета. Выставочный зал Медиацентра парка «Зарядье» (Москва). 16 декабря 2023 — 17 марта 2024.

Филонов — русский Рембрандт, мастер восстановленного света, какая страна, такой и «мученик светотени» с коррекцией сдвига по историко-культурной шкале. Свет у Филонова тоже непрямой, подспудный, магический, сияющий, прорезывающий мглу и нарезающий ее на мириады осколков, локальных сцен-плоскостей. Местнических и потусторонних одновременно.

Филоновский свет сукцессивен — одномоментен, множественен и умеет разбегаться в разные стороны. Работы его словно придуманы фасеточным зрением, сконструированы по принципу спелого граната или же как визуализация органических процессов, когда старые, деревенеющие (тускнеющие на глазах) монады выпускают стрелы и почки юных побегов себя и через себя. Чтобы картины начали походить на карты городов и поселков с высоты птичьего полета, на транзисторные схемы, на неснятые мультики Норштейна или на визуализации графиков роста, то плавные, эволюционирующие, то скачкообразные; на вечные, постоянные дроби, совершенно уже неописуемые, но тем не менее продолжающие делиться, а то на аквариумы с вареньем или дегтем, с бальзамами исторических эпох и закисшими, забродившими снами. Каждый холст требует отдельного языка описания.

То, что Рембрандт зашивал в расползающуюся дерюгу, опутывал кружевами и умел удерживать внутри ручной (прирученной) материи, Филонов, раз уж дело после Фрейда пошло, синтезировал в единый разогретый поток все это кандинское бессознательное, клеевских козявок, инфузорий туфелек непроясненного, фамов и надеек незримого, залежи альтернативного, выпустил, как из мешка, наружу и дал им яркий, ряженый свет: зеленый, красный, какой угодно, лишь бы плодились и размножались многомерки да ложноножки, увеличивались количественно да вглубь. Авангардисты отменяли всю предыдущую историю искусства, на самом деле обобщая ее, разыгрывая очередную кульминацию, подводя промежуточные итоги всемирности.

Выставка в подвалах парка «Зарядье» «Художник мирового расцвета» состоит из шестидесяти работ Филонова (в основном живопись, причем самая широкоформатная, но есть и графика), хранимых Русским музеем (обошлись без Третьяковки и прочих собраний), и в помещениях ее полумрак. Возможно, из-за этого или еще по каким причинам шедевры Филонова, топором рубленные, все как один выглядят окнами в параллельную реальность. И она, покуда ходишь под землей, кажется убедительнее и объемнее натуральной нашей действительности. Вроде ничего особенного — привезли и правильно развесили (хотя не всегда и не все хорошо подсветили — что для мелкоскопического художника почти критично: подходишь к холсту и словно слепнешь, вместо того чтобы проваливаться во все эти частности ромбиков, крестиков и прочей радужной геометрии роста и непокоя). Но выглядит это как выдающийся аттракцион локальных вихрей, сгущений, то мятых, то разглаженных тромбов иносказания и инополагания, развивающихся и развивающих при этом друг друга в отдельных, четко очерченных границами местах.

Тут важно, что зритель легко включается в энергоцепочку любого холста, не только подзаряжается сам, но и начинает прорастать в этих ячеистых структурах, становится частью взаимообмена. Почти электричеством. Когда есть по отдельно­сти кубизм и кубофутуризм, итальянский футуризм, немецкий экспрессионизм и русский авангард, всемирный заговор сюрреалистов, давным-давно павший под пылью музеев, есть локальные открытия отдельных гениев, вроде тягучих шей и волооких глаз Модильяни, пустот с затыками Ива Танги, неловкостей Клее и тре­угольных лучей Лама, а у Филонова есть все сразу — в логике естественного, органического роста. Когда, точно соринки в глазу, рыбки в воде, окна в стене, вместе с чужими, точечными исключениями, случаются и параллельные открытия, симметричные извилины, точнее, вспышки и всполохи схожих озарений.

У Филонова рассыпаны их десятки, сотни, масса открытий, которых хватило бы на сотни художников, а их вот точно так и хватило. И даже нехудожникам хватило. Раз уж это проявление и фиксация намерений, повседневного визионерства и исключительных догадок. Фигур интуиции. Все пущено в рост: мембраны, вакуоли и ячейки, соединительные ткани и противительные союзы, атомы и их дрожания, всполохи и протоны, нейтроны, электроны, мюоны, кварки, шкварки и клейкая зелень, огонь, вода, земля и кислород, словом, все жизни, все жизни, вплоть до рыб, цветов, детей и их игрушек — мячей, кубиков, золотых обмолвок, шевелящихся виноградин, лунных городов и рабочих лунных поселков. Золотые созвездий жиры.

Прислушайся, как трава растет, как облака плывут по орбите и рельсы гудят предчувствием воскрешения мертвых. Картины Филонова все время подтягиваются, потягиваются и растут, тут же рубцуются, мерцают, бликуют и делятся, кипят, закипают, их все не объять, не увидеть и не охватить: работы Филонова расползаются в разные стороны, живее, чем сама жизнь. Способ перевода энергии в разные русла и агрегатные состояния. Изнанка материи, всего мира, точно в «Стихах о неизвестном солдате», но вот что важно: как жить в таком звенящем напряжении постоянно? Что можем мы знать о художнике с оптическим прибором пчелы и мозгом, устроенным, как муравейник или соты?

Выставка в «Зарядье» смещена к картинам и графическим листам 1910-х годов, позднего гораздо меньше (в них видно, как Филонова ломали, а он не ломался и не изменялся, бился головой о затыки — и тогда голова отрывалась от тела и гуляла отдельно про крупам и кочкам мирозданья), но сильно заметно, как все эти бытовые и бытийные структуры меняются со временем, как усложняются и измельчаются («…свет размолотых в луч скоростей…»), после чего вновь наступает пора ясности и крупных планов, голов, заводов, социально озадаченных плоскостей. Как ближе к концу лица обращаются в лики, устав плести паутину млечных натяжений, и все время стараются очеловечиться, да, видно, нельзя никак.

В паре поздних картин он показывает, что может «как все». Почти «как все», словно бы стряхивая со зрения избыточную активность. Конечно, это авангард, но словно бы начатый с другого конца, идущий не от обобщений человека и общества в геометрически правильную беспредметность, но меняющий макро на микро (причем порой по нескольку раз в пределах одной поверхности), чтобы можно было за­глянуть вглубь, под землю, под кожу, под кожный покров сугроба или сна.

Филонов, конечно, «случайно» «подгадал» свои мутации под то, что творилось в стране (война — революция — беспорядок — становление тоталитарности — порядок — вновь война), но так по всему выходит, что взял да и выразил судьбу «народа», срифмованного с «человечеством» с точки зрения материальных структур и структуры материй, природы не только живой, но и незримой. Подробно, под грохот исторической канонады, универсально, всеобъемлюще. Вы хотели «нового человека», «нового мира»? Его нет у меня. Только старый. Вечный, бесконечно долгий. Блуждаю­щий. Только то, что есть или было, даже если из того, что еще только будет. Филонову в пандан обычно назначают Хармса или Платонова, а нужно бы Сведенборга или Хайдеггера. Ну хотя бы «Тысяча и одну ночь».

Дмитрий Бавильский