НАБЛЮДАТЕЛЬ

выставка

Услышать внутреннего зов

Логос: голос конструктивизма. Конструктивное пространство «Зотов» (Москва). 25 апреля — 6 августа 2023.

Вторая выставка в новом культурном месте (администрация называет его «конструктивным пространством»: «Зотов» декларирует репрезентацию и изучение конструктивизма) вышла не просто похожей на первую, но как бы третьим ее этажом — проект открытия размещался на двух этажах, начальный уровень отвечал за дореволюционный авангард, последующий — за конструктивизм после победы большевиков.

«Голос конструктивизма» предлагает считать это направление мейнстримом первых лет советской власти. В одном из небольших кабинетов, на которые поделена вторая половина проекта, тоже двухэтажного «Логоса», размещен стенд со сканами газеты «Правда» за 7 ноября. Эти праздничные выпуски начинаются 1923-м, на треть заполненным рекламными объявлениями, и заканчиваются 1930-м с огромным портретом Сталина работы Реми на треть первой полосы — и хронотоп становится понятен, тем более что среди основных героев экспозиции обильнее всех представлены именно Маяковский и Родченко, ассоциирующиеся как раз с 1920-ми годами, когда еще можно было безнадзорно искать, шалить, с нуля изобретать новое...

Намеренно состаренные копии главной газеты РКП(б), показывающие процесс удушения свобод в стране победившего социализма, переход от военного коммунизма к НЭПу, от НЭПа к «диктатуре пролетариата» (на самом деле бюрократиче­ской верхушки «партии») — самый эффектный экспонат проекта: в нем есть бравурное начало с красными полотнищами на входе и масса аутентичной, выцветшей графики, подлинной услады архивных юношей, сливающейся с фальш-стенами и выгородками, собранными из стильных ДСП-плит.

Подобные ароматы царили практически на всех выставках Ильи и Эмилии Кабаковых в Москве, раз уж стены древесных обрамлений — важнейшая составляющая их тотальных инсталляций, часто изображающих странные и почти всегда необязательные экспозиции и максимально субъективные музеи.

Эпилог к предыдущему высказыванию состоит из детализации и углубления в частности. Первая выставка наполнялась дореволюционным авангардом, все составляющие которого, течения и направления, компании и школы, в конечном счете, то ли породили конструктивизм и влились в него, то ли растворились в нем с помощью руководящей роли партийной линии, и второй подход к теме логично обустраивался внутри первых лет строительства социалистического общества, из-за чего конструктивизм выглядит крайне целеустремленным, словно заранее отбиваясь от возможных обвинений в избыточном эстетизме. В увлечении формальными играми и шрифтами, печатными и киношными экспериментами, лихорадочным образом жизни, полностью подчиненным строительству коммунизма и ковке нового человека.

Зонтичный метод, подгребающий в «Зотове» под себя любое искусство «рубежа веков», чтобы затем перераспределить его по видам и жанрам, исчерпал себя еще в первый раз, и если бы директором случился я, то на второй раз здесь можно было бы затеять тематический перпендикуляр, вроде современных откликов на первый и даже второй русский авангард (что легко делится по этажам), или вовсе размахнулся бы на двухэтажную ретроспективу какого-нибудь универсального мастера...

Первый раз в «Зотове» демонстрировали не столько заявленную тему, сколько возможности здания и самой институции, выдав все, что люди хотели бы знать про конструктивизм, с такой горкой, что, когда речь дошла до самого явления, пришлось сбиться на cпешное договаривание известных материй с помощью уже раскрытых ходов.

Дебютная выставка порадовала массой реконструкций и макетов, красиво расставляющих и визуальные, и смысловые акценты, как бы невзначай встречаясь с посетителями в точках пересечения или исчерпания локальных сюжетов. Тогда в «Зотове» показали массу редкостей и диковин, но теперь я пошел посмотреть в первую очередь живопись из провинциальных музеев и частных собраний — она казалась главной не только в мотивации, но и в размахе экспозиции. Но, оказалось, теперь картин и макетов всего несколько: я сфотографировал все холсты, а макеты просто так — они уже не акценты, но переломные вехи экспозиционного решения, доступные и внятные со всех сторон.

Дефицит макетов и пластики отчасти заменен отлично отобранной живописью — то, что ее совсем мало, позволяет и картинам включиться в формирование выставочного хронотопа.

Графика, и проектная, и печатная, с книгами, плакатами, рекламами, газетами, лозунгами и раскадровкой фильмов, отдельные кадры которых засунуты, например, в лайтбоксы, выглядит всегда бледнее и незаметнее концептуальных, дискурсивных и оформительских рам, из-за чего и принято считать (не слишком верно), что живопись любят смотреть практически все, а вот выставки рисунков (офортов, эстампов) обслуживают интересы знатоков и отдельных любителей.

С «Логосом» случается что-то похожее. Связано это уже не только с репертуаром, но с мотивацией — с фундаментальными основаниями проекта, существующего как данность, но зачем? Если обзываешься «конструктивным пространством», нужно показывать конструктивизм — концепция хозяев-заказчиков требует, но почему именно конструктивизм? Незанятая площадка? Или внезапно вышла мода на конструктивизм и всем вдруг сделалось до него дело?

Из-за того, что на нынешней выставке много разрешенного еще в СССР футуриста Маяковского (как когда-то и символистов Блока и Брюсова, признанных безопасными декадентами-попутчиками), почти весь материал здесь кажется интуитивно знакомым, а некоторое новшество — полная реабилитация репрессированных членов ЦК и политбюро от Каменева и Зиновьева до Троцкого и Бухарина.

Некоторые выставочные отделы «Логоса» озаглавлены и, кажется, лишь один раздел — именной, — там, где искусствоведы центра решили отметить малоизвестного художника-оформителя и графика Соломона Телингатера, чтобы создать ощущение разнообразия и отсутствия зацикленности на символических, заезженных фигурах, раз уж исследовательские (они же просветительские) проекты должны реконструировать позабытое и рассказывать о неизвестном.

У нас ведь ничего, кроме авангарда и икон, практически не осталось, — теперь этого добра в московских институциях как гуталина у дяди Федора из Простквашино. Тем не менее правила нынешней игры принимаешь и понимаешь, хотя пристрастие к авангарду, лишенному первородного содержания и актуального контекста, а главное — идеологии, превращается таким образом в эстетскую игру с ограниченными возможностями. В любование формами и шрифтами, пустотой проходов между комнатами и кабинетами, дважды образующим округлую анфиладу.

Особенно хороша и самодостаточна она на втором этаже, где внешняя стена выставочного лабиринта отделяет экспозицию от конструктивистских стен «Зотова» в отдельную сущность, в музей внутри музея, идеально напоминая типичную «тотальную инсталляцию» Ильи и Эмилии Кабаковых, оказываясь непредумышленным эпилогом главе московского концептуализма, отдавшего (вспомним его выставочный проект, сделанный как бы совместно с Эль Лисицким, другим важным для «Зотова» классиком) первому авангарду отдельный респект.

Но даже смерть Кабакова не смогла привязать благонамеренную, максимально благонадежную экспозицию «музейного уровня» к логике текущего момента, превращая территорию «Зотова» в зону тотальной вненаходимости, что, может быть, по нынешним временам, как раз самое то и есть.

Но этот аффект, видимо, тоже не был специально рассчитан, как и все остальное, тщательно продуманное, но исполненное стихийно, с непредсказуемым культурным результатом, вроде парфеновско-эрнстовских «Старых песен о главном», когда хотелось получше, покрасивей, но перемудрили с напором и продвижением, вот и вышло как всегда.

Дмитрий Бавильский