Рэй Брэдбери. “Марсианские хроники”. Постановка Алексея Бородина. Сценография Станислава Бенедиктова. Российский Академический Молодежный Театр.
За последние несколько лет в нашем театре произошла существенная перемена— роль художника стремительно возросла, а местами и вовсе переросла работу актерско-режиссерского состава. Это соотношение теперь стало особенно актуально, что понятно: кризис на дворе. Однако сценографов он странным образом не коснулся, и, соответственно, возможностей насладиться декорационными красотами пока хватает. Чему наберется масса доказательств, среди которых “Чума на оба ваши дома” в Маяковке, “Коварство и любовь” в Малом и — “Марсианские хроники”, вышедшие в РАМТе.
Премьера постановки состоялась 25 февраля, что, несомненно, входило в замысел — ведь вторую (а, по сути, первую) хронику Брэдбери датировал февралем 1999 года. И вопрос напрашивается сам собой: сбылись ли предсказания пятидесятилетней давности? Может, не так прямо и не так в лоб, но какого-то осмысления он определенно требует.
А в спектакле удалось обнаружить лишь идеи Брэдбери — и то с трудом. Принципиальная несовместимость культур, непонимание, страх перед разрушительным человеческим прагматизмом и ядерной катастрофой — кажется, все это автоматически перетекло на сцену вместе с сюжетом... Впрочем, кое-что просматривается более отчетливо: какие бы чудеса ни случались, люди остаются прежними. Недаром множество персонажей играют одни и те же актеры. Правда, такое распределение ролей работает и на другую задачу.
Однако здесь стоит обратиться к иным предметам. Как известно, Брэдбери объединил в один текст десятки фрагментов: иногда это полноценные новеллы, иногда — краткие зарисовки. Связать их удалось через сквозные идеи и временное развитие. Каким образом разнородные кусочки сложить в единый, цельный спектакль — вопрос другой. Алексей Бородин соединил их сценографически: благо, декорации позволяют. Начать с того, что задумка Станислава Бенедиктова интересна сама по себе. Огромные стеклянные щиты, прикрепленные к металлическим подпоркам, выстраиваются в разнообразные композиции — постоянно переорганизуя сценическое пространство. Звездное небо вкупе с гибким освещением (художник по свету Давид Исмагилов) создает единую цвето-воздушную среду. Стекло конструкций, металлическая мебель и зеркальный пол всячески блестят и отсвечивают. А если вспомнить про стеклянный космический корабль, который плавно (и всегда по-разному) зависает над сценой, дополняя каждую композицию, — остается подсчитывать “проценты визуального удовольствия”. Но.
Трансформирующаяся сценография— как бы красива ни была — назначена на формальную роль рамы. Прожектора резко создают световую стену, по ней проплывает табличка с очередной датой; пока рассеивается свет, на сцене вырисовывается очередная картинка; затем разыгрывается очередная хроника, и — снова световая стена. В итоге спектакль существует по закону надоедающего цикла, а его действенное “содержание” особого удовольствия не приносит.
И ведь не скажешь, что играть актерам особо нечего — худо-бедно, а материал присутствует почти всегда. В “Илле” — психологически насыщенные диалоги; в “Землянах” — безудержная радость и недоумение; в “Третьей экспедиции” — удивление и чувство леденящего ужаса. А настоящего, яркого, острого чувства актерам как раз и не хватает. Игра либо крайне невыразительна, либо вовсе сводится к наигрышу; что, на мой взгляд, частично объясняется заданным темпом действия. А ускоренный темп — большим количеством текстов, каковые требуется уместить в трехчасовой спектакль. И из этого проистекает масса проблем. Ведь гонка качественной проработки не предполагает: материал быстро “проглатывается”, и актеры, по большому счету, только и делают, что соединяют собой эпизоды. И мелькание одних и тех же лиц работает в паре с декорациями.
А вообще — получается почти как в сборном эстрадном концерте, где отдельные номера не связаны никакой логикой. Эстрада, кстати, в спектакле тоже присутствует, но в таком некачественном виде, каковой даже в телевизоре редко встречается. И когда откровенно халтурные песенки исполняются на фоне радующей глаз сценографии, поневоле задумываешься: такие контрасты к хорошему не приводят. Ибо лишают театр определяющего свойства — нетиражированности. Ведь актерское искусство неповторимо в принципе, чем и отличается от разной машинерии. Однако не будем углубляться в мрачные рассуждения. Порадуемся лучше за процветающее искусство сценографии — так как множества других поводов в театре пока не обнаруживается.
