НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Девять девяностых: эпоха с человеческим лицом

Анна Матвеева. Девять девяностых: рассказы. — М.: Редакция Елены Шубиной (АСТ), 2023.

У Александра Твардовского есть стихотворение «Две строчки», посвященное Фин­ской войне. В нем есть совершенно потрясающие слова: «Мне жалко той судьбы далекой, / Как будто мертвый, одинокий, / Как будто это я лежу, / Примерзший, маленький, убитый / На той войне незнаменитой». Пожалуй, это четверостишие могло бы стать отличным описанием экзистенции каждого, прошедшего эпоху перестройки. Но если «незнаменитость» Финской войны еще можно понять — как-то неловко было сознаваться в ее итогах, то 1990-е — разве такая же неизвестность? К этому времени слишком накрепко примерзли три определения: «лихие», нищета и серость. Кто бы ни брался за это время, как правило, пытается переплюнуть своих предшественников по части вынесения более жестокого приговора 1990-м годам, так или иначе опираясь на одно из этих слов. Но неужели на этом все? Оказывается, нет. И «Девять девяностых» — книга, которая, наконец, это доказывает.

Анна Матвеева — автор романов «Есть!», «Завидное чувство Веры Стениной», «Каждые сто лет», «Перевал Дятлова, или Тайна девяти», сборников рассказов и эссе. Лауреат премии имени Павла Петровича Бажова, финалист премий имени Юрия Казакова, премии «Большая книга» и многих других. Книги «Девять девяностых» и «Каждые сто лет» стали призерами читательского голосования премии «Большая книга».

«Девять девяностых» — сборник рассказов или роман в форме рассказов, объединенных, так или иначе, судьбой, которая выпала на долю всех живущих (выживаю­щих?) в эпоху, когда «девочки — в путаны, мальчики — в бандиты, родители — в петлю». Когда «пришли иные времена — точнее, не пришли, а дали с размаху по воротам тренированной ногой...» и «в узкую щель между Союзом и Западом падали первые плоды свободы — “марсы”, “сникерсы”, “баунти” и водка “Стопка”. И вот тогда, на пути между ларьками — смыслом жизни эпохи ранних девяностых, и деньгами — смыслом жизни для многих во все времена, встали те парни, имя им легион. Почти весь легион ныне — на кладбищах Екатеринбурга: Широкореченском, Северном, Лесном... Лег он, легион». Прекрасная же метафора, описывающая еще вчерашние надежды и перспективы всех жителей «братских народов мирового союза»: «погибли в авиакатастрофе, той самой, где пилот дал сыну подержаться за штурвал». Прекрасная до оксюморона. И вот на этих руинах, где «революции здесь быть не может. Как и эволюции. Разве что деволюция и девальвация»? Осталась жизнь. Жизнь. Какие угодно можно вешать эпитеты: криминальная, нищая, серая, убогая. Разве это важно? Почему всех больше привлекали именно прилагательные, а не то, что они определяют? Почему слово «жизнь» потерялось? Эти «моменты совершенной радости, которые приходят даже к одинокому и несчастному ребенку».

Именно они — фокус внимания Матвеевой. «Девять девяностых» — рассказы о разных людях и о разных путях перехода через 90-е. Кто-то оказался в психушке, а кто-то в Париже. Кто-то потерял любимого человека, а кто-то нашел любовь всей своей жизни. К каждому из героев Матвеева относится с потрясающей любовью, к каждой из девяти девяностых. Их вообще нельзя мерить парадигмой «положительные — отрицательные персонажи». Они все любимые, все достойные своего места под солнцем. Все они — это мы, наша общая история и судьба. Это и есть признак настоящей литературы: она гуманистична, сосредоточена на движении человече­ской души, поставленной в заданные обстоятельства. Масштаб же автора определяется умением обращаться с душами самого разного калибра. Именно этого всегда не хватало в дискурсе, посвященном 90-м годам.

Все рассказы книги пронизывают два, кажется, совсем несовместимых образа: ребенок и одиночество. Ребенок есть в каждом из рассказов, песчинка человечества, до которой никому нет дела, которая сама по себе, которая высматривает любовь «повсюду, как денежку на асфальте», но та все никак не попадается. Которая пытается сбежать в свою сказку, мечту, которая, едва пожив, уже знает, что «лучший способ забыть о себе — наблюдать за миром», но «к сожалению, в отражении был виден не только пейзаж, но и я сам». И это не романтический отвергнутый герой, нет, это обыденность, реалии времени, подчеркнутые едва ли не с издевкой: «Одного звали Алеша, второго — Сережа. В те годы так звали почти всех мальчиков, за редкими исключениями в виде какого-нибудь Антона или Игоря». Как же так случилось? В чем причина? Профиль взрослых, выписанный в книге, вполне четко дает ответ: они сами — дети. Такие же одинокие и брошенные, только с морщинами и проседью. И тут — еще одно определение 90-х: эпоха перерождения, когда хлынули потоки нового — литературы, наркотиков, музыки, денег и сникерсов, — стали для каждого временем перерождения со всей его болью и счастьем. Эпоха всеобщего детства. Эпоха всеобщего одиночества. «Уличные собаки мирно спали на канализационных люках, грелись вонючим теплом».

Есть ли у детей возможность обрести родителей? Кажется, ответ — в названии книги. «Девять девяностых» — один из рассказов. Главная героиня Лина — одинокая женщина, потерявшая любимого мужа, не живет — просто существует. Ее жизнь приобретает смысл на короткий период, когда на ее попечении оказывается нелюбимый, неумный сын соседей. Девять девяностых — это ответ задачки, которую героиня пыталась объяснить мальчику. Это число и этот ответ окажутся «волшебными», потому что позволят сблизиться двум одиноким, ненужным людям. А одна десятая — ответ при сокращении дроби — это то, что остается каждому человеку от общей жизни. Рассказ заканчивается так: «Лина прошла мимо старух, сидевших на пустых ящиках. Сегодня здесь — редька и свекла, потом придет время капусты. Эту капусту будут продавать до самых холодов, после чего старухи скроются из виду до самой весны. Некоторые из них, вполне возможно, умрут, но большинство счастливо переживет морозы, посадит огород и гордо выйдет на угол у гастронома с первым пучком редиса, чтобы продать его втридорога. И Лина не станет их осуждать... Вырастить что-то живое — пусть даже пучочек редиса! — стоит большого, очень большого труда».

Ярослав Соколов