НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Обращение в творца

Антон Понизовский. Тебя все ждут. — М.: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2023.

Автор привлек к себе внимание десять лет назад «Обращением в слух»¹ — постмодернистским гибридом вербатима и романа идей. Затем появился прихотливый и добротный «Принц инкогнито»². Теперь вышел третий роман, по-новому играющий с псевдодокументальностью.

В книге как бы два сюжета. Во внешнем третьеразрядный актер А. принимает участие в круглосуточном телешоу сомнительного пошиба: тут и расхожие представления о 1830-х годах, и хрестоматийные линии и мизансцены классических произведений — прежде всего «Войны и мира». Вряд ли герой был бы согласен участвовать в безобразной профанации, если бы ему не посулили неслыханный ежедневный гонорар в три тысячи долларов. А на лечение сына необходимы деньги. Вот и завязка. Актер Алексей Орлов играет Алексея же Орлова, инвалида Отечественной войны 1812 года, и по контракту не может выходить из роли полные двадцать четыре часа в сутки. В инвалидном кресле он прокатывается через павильоны и препоны. Изнанка этого сюжета — останкинский мир, закадровые интриги и переживания — все же занимательнее ходульной телевизионной драмы.

Внутренние сюжет и конфликт позатейливей. Роман склеен из писем якорного (как это названо в тексте) персонажа и сопровождается частными пояснениями и общими советами от шоураннера, который таким образом пишет «учебник для шоу­раннеров». Местный кукловод и циничный бог, он жаждет не просто управлять и направлять, но и вдыхать саму жизнь. Амбиция и страстишка не в том, чтобы наработать рейтинги: он бы хотел утвердиться как подлинный творец.

Немудреная форма рукописных отрывков, перемежаемых посторонним комментарием, позволяет, во-первых, удержать баланс между притворной достоверностью и откровенной художественной игрой, а во-вторых, маскировать до времени более важные задачи, поставленные Понизовским перед собой.

Соль романа в превращении А. — не столько метаморфозе, сколько мутации. Типичный представитель современности, он существует в условных декорациях начала XIX века, где начинает сомневаться, что подлинно, а что фальшиво. Изолированный от внешнего мира, раздерганный, в какой-то момент он восстает против неестественной обстановки, против чужих решений, переводит стрелки сценарных рельсов. Но, действуя вопреки и в пику, даже добиваясь своего, одновременно он оборачивается чудовищем, меняясь и внешне — появляется плешь, лицо становится гримасой: «из-под кудрявости, голубоглазости, губошлепости стал проглядывать эгоистичный, властный, капризный, выраженно отрицательный персонаж…».

Шоураннеру кажется, что, несмотря на своеволие, персонаж по-настоящему не оживает, лишь оборачиваясь тривиальным негативом. А потом следует неожиданный выверт. После девяти месяцев (характерный символизм) творению позволено предстать перед творцом, — и А. прикасается к обжигающей действительности, сталкивается с известием о смерти сына.

И происходит — должно происходить — новое преображение. Так говорит шоураннер:

«…я смотрю на него и не знаю, подпишет ли он договор. Я привел все свои аргументы и теперь могу только ждать. Но также я понимал: независимо от того, подпишет он или нет, останется или уйдет — это будет его выбор, не мой. Он сделает этот выбор не потому, что я подсунул ему эту развилку, а исходя из своей внутренней сути. Может быть, исходя из своей ограниченности, нищеты, смертности, я не знаю, греховности, чего угодно — но из своей, не моей. Он свободен. А значит, реален. И это страшно».

Ожившая марионетка — это подлинная сердечная пульсация в искусственном пространстве. Романная пуанта — в двойном превращении, в сквозняке жизни, разрывающем декорации, но получилось неубедительно и совершенно неизящно: то, что намеревалось показать, тут без обиняков объявляется. Бомбардирующее бормотание суфлеров смазывает художественный эффект.

Понизовский умеет подать только что откупоренную пивную бутылку («Горлышко еще дымилось. Я припал губами к холодному выпуклому колечку и — первый глоток…») или схватить ловкую манипуляцию («Пару раз Онуфрич продемонстрировал цирковое искусство считания денег: раздвинув пальцы — средний и безымянный — и поместив между пальцами стопку синих или розовых ассигнаций, выгибал эту стопку и перелистывал с такой скоростью, что толстые пальчики размножались, их становились не меньше пятнадцати-двадцати на каждой руке») — однако пренебрегает убедительной детализацией в важнейших моментах.

Разговор о свободе воли, об истине среди массовых медиа и постправды ведется как бы в зазоре между солидной литературой и непринужденной беллетристикой. Это труд над воздушным сшиванием несхожих материй. Получается пока не очень.

Понятно, что автору хочется создать нечто значительнее развлекательных книжек и занятнее традиционного «большого романа». Вероятность удачи тут не нулевая, и стремление, конечно, заслуживает уважения. Но результат, кажется, еще не вполне достигнут.

Михаил Рантович

1 Впервые опубликовано в «Новом мире», №№ 1–2, 2013.

2 Впервые опубликовано в «Новом мире», № 8, 2017.