|
ЭССЕ
Об авторе | Глушаков Павел Сергеевич (р. 1976) — PhD, доктор филологических наук, специалист по истории русской литературы ХХ века. Автор книг: «Шукшин и другие» (2018), «Мотив — структура — сюжет» (2020), а также ряда статей, опубликованных в российских и зарубежных изданиях. Предыдущая публикация в «Знамени»: «Воланд, Бендер, Терц и другие: Excerpta ex libris» (№ 10, 2023).
Павел Глушаков
Похвала выписке: литературные этюды
*
В Четвертой главе Онегин «проповедовал» Татьяне:
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей...
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева <…>
В Восьмой главе его «ученица», Татьяна, ответила ему так же «без гнева»:
В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит;
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева...
*
В финале «Сказки о рыбаке и рыбке» (1833) своеобразно «зарифмован» финал «Бориса Годунова» (1825): от «Достиг я высшей власти»1 до краха вольной царицы на фоне молчания.
Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море.
Долго у моря ждал он ответа,
Не дождался, к старухе воротился —
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто2.
«М о с а л ь с к и й.
Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.)
Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует».
Разница между этими молчаниями существенна: если сказочный старик, видимо, просто не понял «нулевого ответа» золотой рыбки и «долго у моря ждал он ответа», то народ в «Борисе Годунове» безмолвствует по иной причине3.
*
Стихотворение «Андрей Шенье» невольно подкрепляет давно подмеченный пушкинский «христологический миф»:
Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдет, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,
И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами…
Сравните со словами Иисуса: «Потому что там, где двое или трое собраны вместе во имя Мое, там и Я нахожусь вместе с ними» (Мф 18:20).
*
Из «диалогов» Пушкина:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа… (1827)
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять. (1829)
*
В пушкинском стихотворении «Осень: (Отрывок): (“Октябрь уж наступил”)» многие явления как бы удваиваются, Пушкин их рассматривает с разных сторон, повторяя, казалось бы, одно и то же. Однако эти повторения не становятся тавтологичными, потому что даже при полном повторении формы слова оно, это слово, попадает в новый контекст и приобретает таким образом дополнительный нюанс смысла:
Чредой слетает сон, чредой находит голод <…>
Вроде бы все абсолютно одинаково: конструкция «чредой + глагол + существительное» повторяется два раза, но это кажущаяся одинаковость. Поэт употребляет и сталкивает здесь традиционно поэтическое слово «сон» и ту форму слова «голод» (сравните с «высокой» неполногласной формой «глад»), за которую он иронически несколькими строками ниже будет просить прощения у своего читателя:
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят — я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн — таков мой организм
(Извольте мне простить ненужный прозаизм).
Иными словами, перед нами структурное различие: «поэтическое — прозаическое».
Далее:
И забываю мир — и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем <…>
Здесь уже более очевидная разница: смена части речи (с прилагательного на наречие), и эта грамматическая замена достаточно существенна, чтобы читатель уже воспринимал эти два слова по-новому: если метафора «сладкая тишина» кажется свежей и новой, то выражение «сладкий сон» (от которого и образовано пушкинское «сладко усыплен») является уже устойчивым сочетанием. Здесь разница проходит по структурному принципу «новое — старое».
Наконец:
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута — и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге <…>
В первом случае («к перу, перо…») перед нами пример звукового повтора, подкрепленного всей строкой, в которой четырежды повторяется звук [п], а также трижды сочетание [пр-пер]: просятся, перу, перо.
В последней же строке различие, казалось бы, одинаковых слов есть результат сдвига ударения, вызванного законами стихотворного размера: «дремлет недвижИм» и «в недвИжной влаге».
*
Существуют два описания события, когда группа сотрудников МХАТа отправилась в поездку на Кавказ (Тифлис — Батум): «Театр предлагал Булгакову осуществить его давний замысел и написать пьесу о молодом Сталине, о начале его революционной деятельности. <…> Когда в первый раз мы заговорили с ним о теме пьесы, он ответил: — Нет, это рискованно для меня. Это плохо кончится. <…> Наконец наступило 14-е, и мы отправились с полным комфортом, в международном вагоне. В одном купе — мы с Лесли, в другом, рядом, — Булгаковы. <…> В наш вагон вошла какая-то женщина и крикнула в коридоре: “Булгахтеру телеграмма!” Михаил Афанасьевич сидел в углу у окна, и я вдруг увидел, что лицо его сделалось серым. Он тихо сказал: “Это не булгахтеру, а Булгакову”»4.
В дневнике Е.С. Булгаковой читаем: «15 августа. Вчера на вокзале: мой Женюшка, Борис Эрдман, Разумовский и, конечно, Виленкин и Лесли.
Через два часа — в Серпухове, когда мы завтракали вчетвером в нашем купе (мы, Виленкин и Лесли), вошла в купе почтальонша и спросила “Где здесь бухгалтер?” и протянула телеграмму-молнию. <…> Миша одной рукой закрывал глаза от солнца, а другой держался за меня и говорил: навстречу чему мы мчимся? может быть — смерти?
Через три часа бешеной езды, то есть в восемь часов вечера, были на квартире. Миша не позволил зажечь свет: горели свечи. Он ходил по квартире, потирал руки и говорил — покойником пахнет»5.
Сам текст сохранился6, и в нем ясно видно, что перепутать фамилию получателей было сложно: телеграмма адресовалась Булгакову, Лесли, Виленкину. Возможно, здесь мы имеем дело с литературной игрой мемуаристов, для которых соединились дорога в Тифлис, искажение фамилии героя, мотив предчувствия катастрофы, тема смерти. Все это находимо в «Путешествии в Арзрум»: «Я ехал по цветущей пустыне, окруженной издали горами. <…> Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. — Откуда вы? — спросил я их. — Из Тегерана. — Что вы везете? — Грибоеда. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.
Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, перед отъездом его в Персию.
Он был печален, и имел странные предчувствия».
*
У Блока в «Двенадцати»:
От здания к зданию
Протянут канат.
На канате — плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут…
То есть — получились бы красные портянки! И вот уже в финале (представим эту претенциозную картину) «…[т]ак идут державным шагом» двенадцать товарищей в красных портянках, а впереди известно Кто с красным же флагом.
И еще: эта наивная старушка очень уж напоминает ту, о которой Ян Гус сказал сакраментальное «О святая простота!», когда некая крестьянка подбросила в его костер хвороста. А уж костер-то в «Двенадцати» только разгорался: «Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем…».
*
Два утра. Первое: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.
Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два — на зоне, один — внутри лагеря.
И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки — выносить. <…> Перед столовой сегодня — случай такой дивный — толпа не густилась, очереди не было. Заходи.
Внутри стоял пар, как в бане, — напуски мороза от дверей и пар от баланды. Бригады сидели за столами или толкались в проходах, ждали, когда места освободятся. Прокликаясь через тесноту, от каждой бригады работяги по два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей и искали для них места на столах. <…> Конвой сидит в теплых казармах, сонные головы прислоня к винтовкам, — тоже им не масло сливочное в такой мороз на вышках топтаться» (А. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»).
Второе: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя. От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта Двенадцатого Молниеносного легиона, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивался все тот же жирный розовый дух. О боги, боги, за что вы наказываете меня?» (М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»)
*
Из разговора Льва Толстого: «В Москве едут в трамваях с таким настроением, как если бы провожали покойника. Я раз пробовал нарушить тишину, обратился к соседу. “А вам что за дело?” — ответил он. И еще другой подобный случай рассказал».7
*
«В начале века было в Америке литературное течение “разгребатели грязи”. А наша интеллигенция никак не фигурирует в этом качестве, безразлично она, в общем-то, отнеслась ко множеству событий и процессов, которые составили содержание народной жизни последних лет. Например, она с поразительной терпимостью относится к фантастической коррупции, которой пропитано все и вся. Любой человек, который соприкасается с нашей бюрократической сферой, знает, что на каждой ступеньке надо давать, давать, давать <…> Всегда отличавшие нашу интеллигенцию народолюбие и гражданственность, боль за свою страну как-то выветрились, сошли на нет, а значит, нет и интеллигенции. Многие именитые наши писатели обласканы властью, получили какие-то премии и ордена — и затихли, успокоились. Молодая поросль тоже не видна, не слышна. Была у нас в каком-то смысле интеллигенция в 20-е годы, отчасти благодаря нэпу, отчасти потому, что недобита была прежняя русская интеллигенция, была в 60-е годы. И все. Вроде бы вскипела в первые перестроечные годы, чтобы исчезнуть в наиболее тяжкий, беспросветный период нашей истории»8.
*
Ахматова (1917):
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда. <…>
Блок (1905):
<…>
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
*
Ритмическая напевность есенинского стихотворения «Клен ты мой опавший…» (1925) могла быть поэтическим эхом стихотворения В.А. Жуковского «Царскосельский лебедь» (1851); ср.:
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый <…>
Клен ты мой опавший, клен заледенелый <…>
*
«“Ну, барин, — закричал ямщик — беда: буран!”...» — эта фраза из «Капитанской дочки» хорошо известна, она стала эпиграфом «Белой гвардии» М. Булгакова. Она ритмична (по два слова в каждом ее элементе), аллитеративна: бр — р — бд — бр и заключает анаграмму: барин — буран. И еще: сами буквы «б» здесь как бы «пригибаются» на вечном ветру русской литературы…
1 См. в «Сказке о рыбаке и рыбке»: «Что ж? пред ним царские палаты. / В палатах видит свою старуху, / За столом сидит она царицей…», а также образ народа: «Подбежали бояре и дворяне, / Старика взашеи затолкали. / А в дверях-то стража подбежала, / Топорами чуть не изрубила. / А народ-то над ним насмеялся: / “Поделом тебе, старый невежа! / Впредь тебе, невежа, наука: / Не садися не в свои сани!”».
2 Ср. с финалом «Медного всадника»: <…> У порога / Нашли безумца моего <…>
3 См. подр.: Алексеев М.П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1972. С. 208–239.
4 Виленкин В. Незабываемые встречи // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 301, 305.
5 Дневник Елены Булгаковой. М., 1990. С. 277.
6 Там же. С. 278 (фото).
7 У Толстого. «Яснополянские записки» Д.П. Маковицкого. Кн. вторая. М., 1979. С. 9. (Литературное наследство. Т. 90).
8 На пороге новых дней. Главный редактор журнала «Новый мир» беседует с Юрием Буртиным… // Новый мир. 2000. № 1. С. 186.
| 
