НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Я сделаю все, что будет в моей власти…»

Переписка Веры Пановой и Давида Дара. / Публикация, вступительная заметка и примечания Николая Вахтина // Звезда. 2023. — № 7.

Место действия — Пермь (Молотов), где Вера Панова оказалась в эвакуации, незадолго до того пройдя в поисках своих детей по прифронтовым и оккупированным территориям от Царского Села до деревеньки на Полтавщине, и поселок Бершеть, в тридцати километрах от города, где в военной газете служил Давид Дар.

Они познакомились в редакции пермской железнодорожной газеты, в октябре, когда Дар в пух и прах разнес повесть Пановой «Семья Пирожковых» (будущую «Евдокию»), а в конце декабря поженились. И Панова сразу же уехала с санитарным поездом составлять отчеты и методические инструкции по работе передвижного госпиталя. Она понимала, что это даст ей замечательный материал для романа, а роман — это заработок и спасение от голода всей семьи — троих детей и бабушки.

И действительно, повесть «Спутники» стала одним из ее лучших произведений — Сталинская премия 1-й степени, присужденная никому дотоле не известной писательнице, и фоменковский телефильм «На всю оставшуюся жизнь» (1975).

Содержание этой переписки из двадцати писем (от первого, 19 октября 1944 года, до последнего, январь 1945-го) — история любви, настигшей двоих, зрелых, побитых жизнью и войной людей, занимающих ничтожные должности в своих газетенках, история, завораживающая и страстностью, и чувственностью, но, прежде всего, образом героини.

Переписка Веры Пановой и Давида Дара — чтение ошеломительное. Трудно вспомнить хоть что-то подобное такому накалу страстей, такой силе и остроте переживания и такой ослепительной женской личности.

Суть переписки — любовь, ее осознание и приятие: чувство развивается стремительно, со взлетами и падениями, едва ли с полным пониманием того, что с героями творится.

Но когда, прочитав переписку, берешь в руки «Спутников», остается — не менее ошеломительное чувство, хотя и совершенно другой природы. Поверить, что повесть писала та же рука, что и любовные письма к Дару, невозможно.

От Веры Пановой, от присущей ей ровной писательской интонации, спокойного голоса, славных, ничем не примечательных героев, простых сюжетов никак не ждешь такого мощного человеческого темперамента и такой душевной силы.

«Никогда у меня не было вот такой радостной нежности и такого желания дать счастье». «Я хочу счастья тебе и тем, кого ты любишь… Я сделаю все, что будет в моей власти, чтобы ты был счастлив».

«Любовь моя, не сердись, что я еду, мне это тяжелее, чем тебе, потому что я гораздо больше люблю тебя, чем ты меня, но я не маленькая, я должна слушаться рассудка, я говорила тебе, что я должна зверски работать сейчас, чтобы к твоему возвращению была подготовлена база для свивания прочного гнезда».

«Я ни на что не рассчитывала и не могла рассчитывать, когда предложила тебе союз. Я тебя люблю. <…> Люби меня. Я заговорила, потому что должна же была я объяснить тебе мой внезапный отъезд после первой ночи, иначе ты подумал бы бог знает что».

Давид Дар: «Если твоя любовь хоть в половину так сильна, как сильны твои письма о любви, то и тогда она очень недолговечна. Ведь нельзя же долгое время гореть так, как горишь ты, ведь этого тоже не бывает. <…> И наверное, потому-то я так горю тобою, <…> что ты не правдашная; что ты, как твои сказки, — все от твоей проклятой талантливости, от нездешности и осененности. <…> …тебе лучше всего оставаться собой, ясновидящей, цыганкиной внучкой, сумасшедшей любовницей…».

Они прожили вместе более четверти века, хотя жизнь их и не была безоблачной.

Сама по себе проза Пановой — нормальная проза советских лет, получше многих, профессиональная, в меру приверженная стилевым образчикам своего времени, а иногда и преодолевающая их. Упрекнуть, даже сейчас, мало в чем можно. Понятно, что она работала на совесть, вкладывала все свое умение и веру в значимость происходящего, но авторского внутреннего мира там нет. Советская литература, создававшая прописи, по которым формировался образец миропорядка и внутренней жизни человека, отменяла личность автора. Создавая такую действительность, требовалось отказаться от себя. Вере Пановой это, кажется, давалось без труда и внутренней ломки. Она просто себя отменила. Хотя все она прекрасно знала и, наверное, понимала.

Напомним: любимый муж Борис Вахтин погиб в 1938-м в лагере на Соловках. С юности жизнь была трудной. После четвертого класса ростовской гимназии учиться ей больше не пришлось. Отец умер, нужно было помогать семье. В ход пошло репетиторство, писание заметок в местную газету, в чем удачно соединились чувство слова, легкая рука, колоссальный жизненный напор и фантастическая работоспособность. Писательство стало занятием на всю жизнь.

Первое «творческое» сочинение — пьесу о событиях в Испании «Мерседес», написанную пятистопным ямбом, она отправила на имя… Сталина. Оттуда актуальный политический самотек переслали Александре Яковлевне Бруштейн. Старая писательница раскритиковала написанное, но талантливую энтузиастку приветила, приободрила и в дальнейшем сыграла в ее судьбе роль доброй феи. Вот как-то так.

Да, конечно, трудовую, благополучную жизнь знаменитой советской писательницы не сравнить с трагедией отлученных от литературы и от жизни. Но в переписке обнаружилось то, что никогда в литературной работе Пановой не раскрывалось, — ее личность, яркая, незаурядная, притягательная и, вроде бы, ни в чем и нигде, кроме как в этих интимных письмах, не проявившаяся.

Оказывается, можно стать писателем-лауреатом, классиком при жизни и… не дать раскрыться своему внутреннему миру, своему внутреннему человеку. Не так-то все было просто, как представлялось современникам, да и спустя полвека представляется потомкам.

Елена Гушанская